– Ты – кто?
– Сын Целестины. Ее похитили из Пятого Доминиона...
– Я знаю, что с ней случилось. Дауд всем этим заправлял. Я думала, он рассказал мне всю историю.
– Кроме этой части?
– Кроме этой части.
– Наверное, мне надо было как-то иначе тебе об этом сказать, извини.
– Нет... – сказала она. – Здесь самое подходящее место.
Взгляд ее вновь устремился наверх, к Комнате Медитации. После долгой паузы она заговорила шепотом.
– Ты счастливчик, – сказала она. – Дом и Небеса для тебя – одно и то же.
– Может быть, и для всех нас, – пробормотал он.
– Сомневаюсь.
Последовало долгое молчание, нарушаемое только Понедельником, который пытался насвистывать на крыльце какой-то мотив. Первой заговорила Юдит.
– Теперь я понимаю, почему для тебя так важно добиться успеха. Ведь ты... как бы это сказать?.. выполняешь поручение своего Отца.
– Я никогда об этом не думал.
– Но это действительно так.
– Может быть, и так. Я только надеюсь, что мне оно окажется под силу. То мне кажется, что это вполне возможно, а в следующую минуту...
Он пристально вгляделся в ее лицо. Понедельник тем временем в очередной раз начал мелодию сначала.
– Скажи мне, о чем ты думаешь?
– Жалею, что не сохранила твоих любовных писем, – ответила она.
Последовала еще одна болезненная пауза, а потом она отвернулась от него и направилась во внутреннюю часть дома. Он помедлил у подножия лестницы, размышляя о том, не стоит ли пойти за ней – ведь подручный Сартори до сих пор мог находиться здесь, – но боясь обидеть ее своим неотступным присмотром. Он оглянулся на открытую дверь и освещенный солнцем порог. Безопасность рядом, если она ей потребуется.
– Как дела? – подозвал он Понедельника.
– Жарко, – раздалось в ответ. – Клем отправился за едой и пивом. Много пива. Мы должны устроить себе праздник, Босс. Уж мы-то его заслужили, едрит твою в корень! Точно?
– Точно, точно. Как Целестина?
– Спит. Уже можно входить?
– Подожди еще чуть-чуть, – ответил Миляга. – Только перестань свистеть, хорошо? Осторожнее, ведь где-то там внутри была мелодия...
Понедельник рассмеялся. Звук его смеха был самым что ни на есть обычным, и все же он показался Миляге чем-то экзотическим и редким, словно песня кита. Он подумал, что даже если Отдохни Немного все еще в доме, ему не удастся причинить никакого вреда в такой волшебный день. Успокоенный этим соображением, он направился вверх по лестнице, раздумывая, не разогнал ли солнечный свет все воспоминания по углам. Но не успел он одолеть и половины пролета, как перед ним появилось доказательство обратного. Рядом с ним появился призрак Люциуса Коббитта, с сопливым, заплаканным лицом, ожидающий от Маэстро слов мудрости и ободрения. Через несколько мгновений стал слышен его собственный голос, которым он наставлял мальчика в ту последнюю ужасную ночь.
– Не изучай ничего, кроме того, что в глубине души уже знаешь. Не поклоняйся ничему...
Но прежде чем он успел завершить свое второе изречение, фраза была подхвачена чьим-то мелодичным голосом наверху.
– ...кроме своего Подлинного «Я». И не бойся ничего...
Чем выше поднимался Миляга, тем бледнее становился призрак Люциуса Коббитта, и тем громче звучал голос.
– ...если только ты уверен в том, что враг не сумел тайно овладеть твоей волей и не сделал тебя своей главной надеждой на исцеление.
И Миляга понял, что та мудрость, которую он изливал на Люциуса, принадлежала вовсе не ему. Источником ее был мистиф. Дверь Комнаты Медитации была открыта, и там был виден усевшийся на подоконнике Пай, улыбающийся ему из прошлого.
– Когда ты все это придумал? – спросил Маэстро.
– Я не придумывал, я научился этому, – ответил мистиф. – От моей матери. А она узнала это от своей матери или от отца – кто знает? Теперь ты можешь передать эту мудрость следующему.
– А я кто такой? – спросил он у мистифа. – Сын твой или дочь?
Мистиф пришел в замешательство.
– Ты – мой Маэстро, – сказал он.
– И все? Неужели здесь до сих пор есть слуги и хозяева? Не говори мне этого.
– А что я должен сказать?
– То, что ты чувствуешь.
– О-о-о... – Мистиф улыбнулся. – Если я тебе скажу, что я чувствую, мы здесь пробудем целый день.
Лукавый блеск его глаз был таким милым, а воспоминание – таким реальным, что Миляга чуть было не пересек комнату и не обнял то место, где сидел его друг. Но его ждала работа – поручение его Отца, по выражению Джуд, – и он не мог себе позволить слишком долго предаваться воспоминаниям. Когда Отдохни Немного будет выдворена из дома, он вернется сюда за еще более серьезным уроком – о ритуалах Примирения. Этот урок необходим ему как можно быстрее, а уж здешнее эхо наверняка изобилует разговорами на эту тему.
– Я вернусь, – сказал он призраку на подоконнике.
– Я буду ждать, – ответил тот.
Выходя из комнаты, Миляга оглянулся и увидел, как лучи солнца, проникшие в окно за спиной у мистифа, въелись в его фигуру, оставив от нее только фрагмент. Он содрогнулся, так как это зрелище с удручающей ясностью воскресило в памяти другое воспоминание: клубящийся хаос Просвета, а в воздухе у него над головой – завывающие останки его возлюбленного, вернувшегося во Второй Доминион со словами предостережения.
– Уничтожены, – говорил мистиф, борясь с силой Просвета, – мы... уничтожены.
Попытался ли он сказать в ответ какие-то утешительные слова, унесенные бурей? Он не помнил. Но он снова услышал, как мистиф говорит ему, чтобы он нашел Сартори, потому что его двойнику известно что-то такое, о чем не знает он, Миляга. А потом мистиф был втянут обратно в Первый Доминион и погиб там.
Миляга прогнал это ужасное видение и снова взглянул на подоконник. Там уже никого не было. Но призыв Пая найти Сартори до сих пор звучал у него в голове. Интересно, почему это так важно? Даже если мистиф каким-то образом узнал о божественном происхождении Миляги и не сумел в последний момент сообщить ему об этом, он наверняка должен был знать, что Сартори также пребывает в полном неведении относительно этой тайны. Так каким же знанием, по мнению мистифа, обладал Сартори, что оно заставило его нарушить границы Божественной Обители?
Донесшийся снизу крик заставил его отложить эту загадку на потом. Его звала Юдит. Он устремился вниз по лестнице и через весь дом. Ее голос привел его на кухню, просторную и прохладную. Юдит стояла у окна. Рама его рассыпалась в прах много лет назад, открыв доступ вьюнку, который, изобильно разросшись внутри, начал гнить в своей собственной тени. Лишь тонкие лучики солнца проникали сквозь листву, но их было достаточно, чтобы осветить и женщину, и ее пленника, прижатого каблуком к полу. Это был Отдохни Немного. Углы его огромного рта были опущены вниз, как у трагической маски, а глаза – возведены к Юдит.
– Это оно? – спросила она.
– Это оно.
С приближением Миляги Отдохни Немного издал пронзительный, жалобный вой, который вскоре перешел в слова.
– ...я ничего плохого не сделал! Спроси у нее, пожалуйста, спроси, спроси у нее, сделал ли я хоть что-нибудь плохое? Нет, не сделал. Просто сидел, не высовывался, никого не трогал...
– Сартори был не очень-то тобой доволен, – сказал Миляга.
– Но у меня не было никакой надежды на успех! – протестующе заявил Отдохни Немного. – Как я мог помешать тебе, Примирителю.
– Так ты и это знаешь.
– Знаю, конечно, знаю. Мы должны обрести целостность, – процитировало существо, идеально копируя Милягин голос. – Мы должны примириться со всем, чем мы были когда-то...
– Ты подслушивал.
– Ничего не могу с собой поделать, – сказал Отдохни Немного. – Я был рожден любознательным. Но я ничего не понял, – поспешил он добавить. – Клянусь, я не шпион.
– Лжец, – сказала Юдит и, обращаясь к Миляге, добавила: – Как мы его убьем?
– В этом нет нужды, – ответил он. – Ты боишься, Отдохни Немного?
– А ты как думаешь?
– Ты поклянешься в вечной преданности мне, если я сохраню тебе жизнь?
– Где мне расписаться? Только укажи мне место!
– И это ты оставишь в живых? – спросила Юдит.
– Да.
– Зачем? – спросила она, сильнее вдавливая в него свой каблук. – Ты только посмотри на него!
– Не надо, – взмолился Отдохни Немного.
– Клянись, – сказал Миляга, опускаясь рядом с ним на корточки.
– Клянусь! Клянусь!
Миляга перевел взгляд на Юдит.
– Отпусти его, – сказал он.
– Ты ему доверяешь?
– Я не хочу запятнать это место смертью, – сказал он. – Пусть даже его смертью. Отпусти его, Джуд. – Она не шевельнулась. – Я сказал, отпусти его.
С явной неохотой она приподняла ногу на дюйм, и Отдохни Немного выкарабкался на свободу и немедленно ухватил Милягу за руку.
– Я твой, Освободитель, – сказал он, прикасаясь своим холодным влажным лбом к ладони Миляги. – Моя голова в твоих руках. Именем Хайо, Эратеи и Хапексамендиоса я отдаю тебе свое сердце.
– Принимаю, – сказал Миляга и поднялся на ноги.
– Какие будут приказания, Освободитель?
– Наверху рядом с лестницей есть комната. Жди меня там.
– Во веки веков!
– Нескольких минут будет вполне достаточно.
Существо попятилось к двери, не переставая суетливо кланяться, а потом пустилось бегом.
– Как ты можешь доверять такой твари? – спросила Юдит.
– А я и не доверяю. Пока.
– Но ты пытаешься, ты хочешь этого.
– Человек, не умеющий прощать, проклят, Джуд.
– Так ты можешь простить и Сартори, а? – сказала она.
– Он – это я, он – мой брат, и он – мой ребенок, – ответил Миляга. – Было бы странно, если б я не мог его простить.

2

Когда опасность была устранена, в дом вошли и все остальные. Понедельник, которому было не привыкать копаться в мусоре, отправился обходить окрестности в поисках предметов, которые могли бы обеспечить им минимум комфорта. Два раза он возвращался с добычей, а на третий пришел звать на подмогу Клема. Через час они вернулись с двумя матрасами, таща под мышкой стопки постельного белья, слишком чистого, чтобы можно было поверить, будто его нашли на свалке.
– Я ошибся в выборе профессии, – сказал Клем с тэйлоровской лукавинкой. – Кража со взломом гораздо интереснее банковского дела.
Понедельник попросил Юдит разрешить ему съездить на машине на Южный Берег и забрать оставленные там в спешке пожитки. Она разрешила, но попросила поскорее вернуться. Хотя на улице было еще светло, им необходимо было собрать столько сильных рук и воль, сколько возможно, чтобы защитить дом ночью. Положив на пол тот из двух матрасов, что был побольше, Клем разместил Целестину в бывшей столовой и сидел у ее ложа до тех пор, пока она не уснула. Когда он вновь появился, тэйлоровская задиристость отошла куда-то на второй план, и человек, присевший рядом с Юдит на порог, был само спокойствие.
– Она спит? – спросила у него Юдит.
– Не знаю: может быть, спит, а может быть, в коме. Где Миляга?
– Наверху. Строит планы.
– Вы с ним поспорили?
– Ничего нового. Все меняется, но наши ссоры как были, так и остаются.
Он открыл бутылку пива и с жадностью начал пить.
– Знаешь, я то и дело ловлю себя на мысли о том, что все это какая-то галлюцинация. Тебе-то, наверное, легче держать себя в руках – все-таки ты видела Доминионы, знаешь, что все это на самом деле так, – но когда я отправился с Понедельником за матрасами, там, буквально в двух шагах отсюда, на солнце разгуливают люди, как будто это очередной, самый обычный день. А я подумал, что в доме неподалеку спит женщина, которую заживо похоронили на двести лет, и ее сын, отец которого – Бог, о котором я никогда даже и не слышал...
– Значит, он рассказал тебе.
– Да. Так вот, думая обо всем этом, я ощутил желание просто отправиться домой, запереть дверь и сделать вид, что ничего не произошло.
– И что тебе помешало?
– В основном, Понедельник. Он подбирал все, что попадалось нам по дороге. Ну, и еще то, что Тэй внутри меня. Хотя сейчас это кажется таким естественным, словно он всегда был там.
– Может, так оно и есть, – сказала она. – Пиво еще есть?
– Да.
Он вручил ей бутылку, и она, подражая ему, стукнула ее донышком о порог. Пробка вылетела, пиво вспенилось.
– Так почему же ты захотел сбежать? – спросила она, утолив первую жажду.
– Не знаю, – ответил Клем. – Наверное, страх перед тем, что надвигается. Но это же глупо, верно? Ведь мы накануне чего-то возвышенного, как Тэй и обещал. Свет придет на Землю из миров, о существовании которых мы даже и не подозревали раньше. Ведь это же рождество Непобедимого Сына, верно?
– Ну, с сыновьями все будет в порядке, – сказала Юдит. – С ними обычно никаких хлопот.
– А насчет дочерей ты не так уверена?
– Нет, – ответила она. – Клем, Хапексамендиос истребил Богинь по всей Имаджике или, по крайней мере, попытался это сделать. А теперь выясняется, что Он – отец Миляги. Поэтому мне как-то не по себе, когда я думаю о том, что участвую в исполнении Его замысла.
– Я могу тебя понять.
– Часть меня думает... – Фраза повисла в воздухе.
– О чем? – спросил он. – Расскажи мне.
– Часть меня думает, что мы делаем страшную глупость, доверяя им – Хапексамендиосу и Его Примирителю. Если Он такой уж милосердный Бог, то почему Он сотворил столько зла? Только не говори мне, что пути Его неисповедимы. Слишком много на них разного дерьма, и мы оба знаем об этом.
– А ты разговаривала об этом с Милягой?
– Пыталась, но у него ведь одно на уме...
– Два, – сказал Клем. – Одно – Примирение, второе – Пай-о-па.
– Ну, да. Пресловутый Пай-о-па.
– Ты знаешь, что он женился на нем?
– Да, он сказал мне.
– Должно быть, удивительное создание.
– Боюсь, я слегка пристрастна в его оценке, – сухо сказала Юдит. – Он пытался меня убить.
– Миляга сказал, что Пай в этом не виноват. Он стал убийцей не по природной склонности.
– Вот как?
– Он сказал мне, что сам приказал ему стать убийцей и шлюхой. Говорит, это было его ошибкой. Он винит во всем только самого себя.
– Он винит себя или просто принимает на себя ответственность? – спросила она. – Здесь есть существенная разница.
– Не знаю, – сказал Клем, явно не желая вдаваться в подобные тонкости. – Одно могу сказать: без Пая он чувствует себя совсем потерянным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155