Может быть, ты уже смирился с тем, что тебе придется к нам присоединиться, или ты полагаешь, что нас растрогает твоя готовность пойти на муки, и мы тебя отпустим? – Он оказался уже совсем рядом с Милягой. – Какой хорошенький! – Вздохнув, он многозначительно подмигнул Миляге. – Сколько женщин сходили с ума по этому лицу, – продолжал он. – А эта грудь! Как они боролись за право склонить на нее свою голову! – Он засунул свой обрубок Миляге за пазуху и разодрал на нем рубашку. – Очень бледная! И совсем безволосая! Это ведь обычно не свойственно итальянцам, разве не так?
– Главное, чтобы из нее текла кровь, – сказала Эстер. – Какое тебе дело до всего остального?
– Он никогда не снисходил до того, чтобы рассказать нам что-нибудь о самом себе. Нам приходилось принимать его на веру, потому что мозги и пальцы его обладали силой. Тирвитт обычно говорил, что он – наш маленький Бог. Но даже у маленьких Богов должны быть папеньки и маменьки. – Эбилав подался еще ближе, едва не опалив пламенем свечи милягины ресницы. – Кто ты на самом деле? – спросил он. – Ведь ты не итальянец. Может быть, ты голландец? Да, ты вполне мог бы оказаться голландцем. Или швейцарцем. Холодный и педантичный. А? Я не ошибся в своей характеристике? – Он выдержал небольшую паузу. – Или, может быть, ты сын Дьявола?
– Эбилав, – недовольно воскликнула Эстер.
– Я хочу знать, – взвизгнул Эбилав. – Я хочу услышать, как он признается в том, что он сын Люцифера. – Он еще пристальнее уставился на Милягу. – Давай, – сказал он. – Признавайся.
– Я не сын Дьявола, – сказал Миляга.
– В нашем христианском мире с тобой не мог сравниться ни один Маэстро. Такая сила не могла появиться сама по себе. Она должна была достаться тебе в наследство от кого-то. Так от кого же, Сартори?
Миляга с радостью признался бы, если б у него был ответ на этот вопрос. Но ответа у него не было.
– Кто бы я ни был, – сказал он, – и какой бы вред я ни причинил...
– Какой бы вред он ни причинил! Вы слышали, что он говорит? – перебила его Эстер. – Какой бы вред! Какой бы!
Она оттолкнула Эбилава в сторону и накинула Миляге на шею петлю своих кишок. Эбилав запротестовал, но, по мнению окружающих, он и так уже слишком долго ходил вокруг да около. Со всех сторон против него поднялся возмущенный вой, причем громче всех выла Эстер. Затянув петлю потуже, она подергала ее, готовясь повалить Милягу на пол. Не столько зрением, сколько нутром чувствовал он людоедов, ожидающих того момента, когда он упадет. Кто-то впился ему в ногу, кто-то ударил кулаком ему по яйцам. Боль была адская, и он стал отбиваться руками и ногами. Но слишком много оков уже сжимали его – кишки, руки, зубы, – и все его старания не принесли ему ни дюйма свободы. За красным пятном ярости в образе Эстер он увидел Эбилава, который перекрестился своей однопалой рукой, а потом поднес свечу ко рту.
– Нет! – завопил Миляга.
Даже это крошечное пламя было лучше полной темноты. Услышав его крик, Эбилав поднял на него глаза и пожал плечами. Потом свеча погасла. Миляга почувствовал, как влажная плоть накатывает на него, словно волна, чтобы увлечь его вниз. Кулак перестал колотить его по яйцам и вместо этого ухватился за них. Он закричал от боли, а когда кто-то принялся пережевывать ему поджилки, крик стал октавой выше.
– Вниз! – услышал он визг Эстер. – Вали его вниз!
Ее петля так сдавила ему горло, что сил осталось только на последний вздох. Полузадушенный, избитый и постепенно поедаемый, он пошатнулся; голова его откинулась. Сейчас они доберутся до его глаз, и ему придет конец. Даже если какое-нибудь чудо спасет его, если он лишится глаз, в этом не будет никакого смысла. Даже если его кастрируют, он сможет жить, но только не слепым. Колени его стукнулись о доски, а чьи-то скрюченные пальцы потянулись к его лицу. Зная, что ему остается лишь несколько секунд зрения, он открыл глаза так широко, как только мог, и уставился в темноту у себя над головой в поисках какого-нибудь прекрасного зрелища, на которое не жалко было бы потратить эти последние секунды. Пыльный лучик лунного света; тонкая паутина, вибрирующая от его криков... Но темнота была непроницаемой. Глаза его неминуемо будут выдавлены, прежде чем ему представится возможность вновь ими воспользоваться.
И вдруг в темноте возникло какое-то движение. Что-то клубилось в воздухе, словно дым, выходящий из раковины и принимающий фантастические очертания. Безусловно, это было лишь порождение его боли, но ужас слегка отпустил его, когда перед ним возникло блаженное лицо ребенка, устремившего на него свой взгляд.
– Откройся мне, – услышал Миляга его голос. – Откажись от борьбы и позволь мне войти в тебя.
И снова клише, подумал он. Золотой сон о святом заступничестве против кошмара, который вот-вот должен был ослепить его и кастрировать. Но если один из участников этого поединка был реален – свидетельством тому была его боль, – то почему не мог оказаться реальным и второй?
– Впусти меня в свое сердце и голову, – произнесли губы младенца.
– Я не знаю как! – выкрикнул он, и его вопль был издевательски подхвачен Эбилавом и его соратниками.
– Как? Как? Как? – завывали они.
У младенца ответ был наготове.
– Откажись от борьбы, – сказал он.
Это не так уж и трудно исполнить, подумал Миляга. Все равно он ее проиграл. Что еще ему остается делать? Не отводя глаз от младенца, Миляга расслабил каждый мускул своего тела. Кулаки его разжались; ноги перестали брыкаться. Голова его запрокинулась, рот открылся.
– Открой свое сердце и голову, – услышал он голос младенца.
– Да, – сказал он в ответ.
И в тот самый момент, когда он произнес это приглашение, в мысли его закралось сомнение. Разве с самого начала все это не отдавало мелодрамой? И не отдает ли до сих пор? Душа, уносимая из Чистилища светлым херувимом, открывшаяся наконец навстречу простому спасению. Но сердце его по-прежнему было широко распахнуто, и спасительный младенец ринулся на него, словно коршун, пока сомнение еще не успело вновь запечатать его наглухо. Он ощутил чужое сознание у себя в горле и почувствовал его холодок в своих венах. Захватчик не подвел. Миляга почувствовал, как его мучители тают вокруг него, а их стальные оковы и злобные вопли рассеиваются, как утренний туман.
Он упал на пол. Доски под его щекой были сухими, хотя всего лишь несколько минут назад по ним волочились кровавые юбки Эстер. В воздухе также не осталось и следа ее вони. Он перекатился на спину и осторожно ощупал свои сухожилия. Они были в полном порядке. А его яички, которые, как ему казалось раньше, превратились в кровавое месиво, теперь даже не болели. Убедившись, что тело его в целости и сохранности, он засмеялся от облегчения и, не переставая хохотать, попытался нашарить упавшую на пол свечу. Иллюзия! Это была всего лишь иллюзия! Некий последний ритуал перехода, осуществленный его сознанием, чтобы он смог избавиться от груза вины и смотреть навстречу будущему Примирению с легкой душой. Ну что ж, призраки сделали свое дело. Теперь он свободен.
Пальцы его нашарили свечу. Он поднял ее, нашарил спички и зажег фитиль. Сценическая площадка, которую он населил вампирами и херувимами, была пуста от досок до галерки. Он поднялся на ноги. Хотя та боль, которую причиняли ему враги, была воображаемой, борьбу против них он вел самую настоящую, и теперь его тело, которое и так-то не успело оправиться от изорддеррекских кошмаров, теперь еще сильнее ослабело от сопротивления. Когда он заковылял к двери, за спиной у него вновь раздался голос херувима.
– Наконец-то один, – сказал он.
Он резко обернулся. Хотя голос явно звучал откуда-то сзади, на лестнице никого не было. Площадка второго этажа и коридоры, ведущие из холла, также были пустынны. Однако голос раздался снова.
– Не правда ли, удивительно? – сказал ангелочек. – Слышать и не видеть. Вполне достаточно, чтобы свести человека с ума.
Миляга еще раз обернулся, и свеча затрепетала у него в руках.
– Да здесь я, здесь, – сообщил херувим. – Нам с тобою придется провести немало времени, так что надо постараться друг другу понравиться. О чем ты любишь болтать? О политике? О еде? Лично я могу на любую тему, кроме религии.
На этот раз, обернувшись, Миляга все-таки успел мельком заметить своего мучителя. Тот уже отказался от облика херувима. Представшее Миляге существо напоминало маленькую обезьянку с бледным лицом – то ли от малокровия, то ли от пудры, с черными шариками глаз и огромным ртом. Не желая больше терять силы на преследование такого проворного существа (ведь еще несколько минут назад он видел, как оно умудрилось повиснуть на голом потолке), Миляга остановился и стал ждать. Мучитель был болтушкой. Он неминуемо заговорит снова и тогда покажет себя полностью. Долго ждать ему не придется.
– Слушай, ну и кошмарные, должно быть, у тебя демоны, – сказало существо. – Ты так пинался и ругался!
– А ты их не видел?
– Нет, и не имею ни малейшего желания.
– Но ты же запустил пальцы в мою голову, разве не так?
– Да. Но я не собирался подглядывать. Это не моя профессия.
– А в чем же твоя профессия?
– И как ты можешь жить в этих мозгах? Они такие маленькие и потные...
– Твоя профессия?..
– Находиться в твоем обществе.
– Я скоро ухожу.
– Я так не думаю. Конечно, это всего лишь мое собственное мнение.
– Кто ты?
– Называй меня Отдохни Немного.
– И это, по-твоему, имя?
– Мой отец был тюремщиком. Отдохни Немного – это была его любимая камера. Я всегда благодарил Бога за то, что он не зарабатывает на жизнь обрезанием, а то бы мне...
– Замолчи.
– Просто пытаюсь поддержать светский разговор. Ты выглядишь очень взволнованным. Никакой нужды в этом нет. С тобой ровным счетом ничего не случится, если только ты не будешь противиться воле моего Маэстро.
– Сартори.
– Именно. Видишь, он знал, что ты здесь появишься. Он сказал, что ты будешь чахнуть от тоски и тешить свою гордыню, и как же он оказался прав! Правда я не уверен, что с ним происходило бы то же самое. В твоей голове нет ничего такого, чего не было бы в его. Вот только за исключением меня. Кстати, я должен поблагодарить тебя за то, что ты был так скор. Он предупредил, что мне придется проявить терпение, и вот, пожалуйста, – не прошло и двух дней, как ты появился. Здорово, наверное, тебе необходимы были эти воспоминания.
Существо продолжало в том же роде, бормоча у Миляги где-то в районе затылка, но он уже почти не обращал на него внимания. Теперь он пытался сосредоточиться на том, что же делать дальше. Это существо, кем бы оно ни было, сумело-таки пробраться в него. Открой свое сердце и голову, сказало оно, и именно так он и поступил – надо же было оказаться таким дураком, отдаться на милость этой твари! Теперь надо было думать, как от нее избавиться.
– Ты ведь понимаешь, там их еще много осталось, – говорило существо.
Он временно потерял нить его монолога и не знал, о чем оно бормочет.
– Много кого? – спросил он.
– Воспоминаний, – ответило оно. – Ты хотел получить прошлое, но пока перед тобой прошла лишь крошечная его часть. Самое лучшее еще впереди.
– Мне оно не нужно, – сказал он.
– Почему? Ведь оно – это ты, Маэстро, во всех своих обличьях. Ты должен получить то, что тебе принадлежит. Или ты боишься захлебнуться собственным прошлым?
Он не ответил. Существу прекрасно было известно, какой ущерб может причинить ему прошлое, если оно нахлынет на него слишком внезапно. Идя в дом на Гамут-стрит, он готовил себя к такой возможности. Отдохни Немного, должно быть, почувствовало, как участился его пульс, и сказало:
– Я понимаю, почему ты так боишься своего прошлого. В нем столько твоей вины, не правда ли? Всегда столько вины...
Он подумал, что надо поскорее уходить. Оставаться здесь, где прошлое так похоже на настоящее, – это значит навлекать на себя катастрофу.
– Куда ты идешь? – спросило Отдохни Немного, когда Миляга направился к двери.
– Хочу немного поспать, – сказал он. Вполне невинное желание.
– Можешь поспать здесь, – ответил захватчик.
– Здесь нет кровати.
– Тогда ложись прямо на полу. Я спою тебе колыбельную.
– Кроме того, здесь нечего есть и пить.
– Сейчас тебе не нужно есть, – раздалось в ответ.
– Но я голоден.
– Так потерпи немного.
Почему оно так стремилось удержать его здесь? Просто хотело измучить его бессонницей и жаждой, до того как он переступит порог? Или же сфера его влияния ограничивалась этим домом? Надежда встрепенулась в нем, но он постарался ничем это не показать. Он ощущал, что существо, вошедшее в его сердце и голову, не имело доступа к каждой мысли в его голове. Если б дело обстояло иначе, оно бы не нуждалось в угрозах, чтобы удержать его здесь. Оно бы просто приказало его членам налиться свинцом и уложило бы его на пол. Но его воля по-прежнему принадлежала ему, а это означало, что если действовать быстро, он сможет добежать до двери и освободиться от него, прежде чем оно успеет распахнуть шлюзы прошлого. А пока, чтобы успокоить его, он повернулся спиной к двери.
– Тогда я, пожалуй, останусь, – сказал он.
– По крайней мере, нам повезло: мы находимся в обществе друг друга, – сказало Отдохни Немного. – Хотя, позволь быть мне в этом полностью откровенным, я провожу между нами строгую границу в смысле любой разновидности плотских отношений, какое бы возбуждение тобой ни овладело. Прошу тебя, не прими это за личное оскорбление. Просто я знаю твою репутацию и хочу официально заявить здесь и сейчас, что не имею никакого интереса к сексу.
– У тебя никогда не будет детей?
– Нет, что ты, конечно, будут. Но это совсем другая история. Я откладываю их в головах моих врагов.
– Это что, предупреждение? – спросил он.
– Не совсем, – ответило оно. – Я уверен, что ты смог бы приютить целую семью таких, как я. Ведь в конце концов, все – Едино, разве не так? – Следующую фразу существо произнесло, идеально сымитировав его голос. – После нашей смерти мы не будем разделены на категории, Роксборо, мы увеличимся до размеров Творения. Думай обо мне, как о первом знаке этого увеличения, и мы с тобой заживем на славу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155