Ч А как ты думаешь, сколько лет Марике Рекк?
Ч Не знаю.
Ч Ну, а как ты думаешь?
Ч Вечно ты со своими глупостями. Точно Марк… По-моему, она моя ровесница.
Почему я о ней должна думать? На черта она мне нужна, эта немка?
Ага. Стоп. Маме сейчас двадцать пять лет. А мне в ноябре 1942 года будет семь.
Ч Мам, двадцать пять минус семь будет восемнадцать9
Ч Да.
Долго. Очень долго еще ждать.

В 1957 году вышел на экраны фильм «Карнавальная ночь». В нем я сыграла свою пе
рвую большую роль в кино. В фильме я пою и танцую. В этом же году у меня была
первая поездка за границу. Я была в делегации московских комсомольцев, п
оехавших в ГДР по приглашению молодежи Большого Берлина.
И надо же, чтоб так совпало: первая поездка Ч и в Германию… При слове «нем
ец» у меня внутри навсегда засело чувство страха.
Мы жили в гостинице «Адлон» около Бранденбургских ворот. Нам сказали, чт
о в ней останавливался Гитлер. Гитлер, немецкая отрывистая речь Ч как эт
о далеко… И все равно я боялась что все это будет действовать угнетающе…

… Эти немцы мне незнакомы, хотя и речь та же. Ведь все они в штатском… Нет, вр
оде не страшно, по-моему, я их не боюсь.
На пресс-конференции рядом со своей фамилией я вдруг услышала слово «ша
ушпиллер». Чуть не вскрикнула. С нетерпением дождалась конца пресс-конф
еренции, и спросила у переводчика, стараясь быть спокойной: «Простите, чт
о такое „шаушпиллер“? Она ответила: „Шаушпиллер“ по-немецки Ч это ваша п
рофессия Ч актриса».
А-а? «Шаушпиллер» Ч актриса…

КЛАД

Осенью мама опять пошла на менку. Надо делать запасы к зиме. Она понесла мы
ло. Кто-то в Харькове варил мыло. Чего только про это мыло не говорили… И чт
о его варят из кошек и собак, и такое, что страшно сказать! Будто, когда стем
неет, какие-то люди ловили детей и из них варили холодец и мыло. Правда или
нет Ч никто не знает. Но детей на улицу вечером не выпускали. Это мыло был
о совсем черного цвета и имело отвратительный запах. Во время мытья я вид
ела страшные картины… Мне жалко было маленьких детей. Я сидела в корыте и
с нетерпением ждала, когда же мама перестанет меня нещадно скрести.
Ремонтная часть эвакуировалась. Во дворе сначала валялись деревянные я
щики, потом их расхватали на топливо. Долго еще ржавели металлические мо
торы, гусеницы от танков. Когда я после освобождения училась в школе, у нас
проводилась кампания по сбору металлолома, и однажды наш класс в один из
воскресников вышел на первое место по району.
Теперь в здании школы был немецкий госпиталь. Проход на территорию закол
отили досками. Во дворе гуляли легкораненные. Те, у кого в гипсе рука, нога.
Некоторых вывозили на воздух прямо в кроватях на колесиках.
У меня было много свободного времени и никаких занятий. Где только меня н
е носило целыми днями! Я знала все выходы и входы во дворах, домах, развали
нах. Мои глаза постоянно были устремлены вниз. Каждый день я была уверена,
что именно сегодня найду кошелек или деньги, случайно выпавшие у кого-то
из кармана. Меня преследовала мечта найти клад.

Папа всю жизнь повторял маме, что у него счастливая «планида», что он «най
деть клад ув обязательном порядку!» А мама, как всегда, ехидно хихикала. Но
однажды мы с мамой собственными глазами увидели, как папа действительно
нашел клад! Прямо как в сказке!
Это случилось после войны, когда я училась в пятом классе. Мы жили в нашей
последней харьковской квартире. Во дворе было много семей. Ближайшими со
седями, с которыми мы тесно общались, были Соня, Роза, Галина Сергеевна, Шо
лом и Кляча. Это прозвище дядя Моисей получил от папы. Он ходил, вытянув пе
ред собой, чтобы все видели, руки, согнутые кистями внутрь. Иметь ранение т
огда было почетно. Находились такие, кто гиперболизировал свои ранения и
ли притворялся. Кляча на фронте не был.
Ч Моська! Другое придумай. Увесь фронт прошов, такога ранения нима, таког
а не видев! Ну, давай, давай, разогни руку. Смелей! Не бойсь. А то ты на самом де
ле ходишь, як кляча… Ч И папа добродушно смеялся, глядя, как Моисей, бубня
под нос, быстро скрывался в свой полуподвал.
Я потом расскажу, как мы попали в эту квартиру. Она будет называться «улиц
а Клочковская, 38, кв. 3». «Двор» на Клочковской Ч как одна семья. Все слышно, в
се видно в обоих двухэтажных домиках, стоящих друг против друга. Известн
о все: кто к кому приходит, кто у кого остался ночевать и под утро, крадучис
ь, выбирался из двора. Назавтра об этом говорили вслух. Окна у всех открыты
! Весь двор завешан бельем, дорожками, которые выбивали вениками. Пыль сто
лбом!
Главное место сборищ Ч общественный туалет во дворе, чуть в стороне от д
омов. Утром очередь, вечером очередь. «Ну что там можно так долго делать, К
ляча? Что ты молчишь? Я тебя спрашиваю!» Ч кричала на весь двор родная сес
тра Клячи, тетя Соня. Она жила напротив нашей квартиры вместе с мужем и Кля
чей. Над ней, на втором этаже, жили самые «богатые» во дворе Ч Виноградски
е. Отец и мать с утра уходили на базар. У Виноградских было двое мальчиков
Ч Генка двенадцати лет и Ленька Ч восьми. И вдруг Леньке купили часы! В т
о время восьмилетний ребенок с часами?! Я даже не знаю, с чем это сравнить с
егодня. Может, как иметь личный самолет… И то не было бы такого ажиотажа, к
акой был тогда в нашем дворе, когда Ленька вышел с большими круглыми часа
ми и сел на «Сонину» скамейку. Этого «бедная» Соня не могла простить «бог
атым» Виноградским. Братья постоянно изводили Соню: то сбрасывали со вто
рого этажа ей под окна мусор, то швыряли огрызки и косточки. А один раз был
такой скандал! Они вылили в ее палисадник все из ночного горшка! Бедная Со
ня! Она, задыхаясь, на весь двор кричала такое, что наш веселый двор залива
лся от смеха. «Вы! Свинья. Вы Ч кусок Гитлер!! Где ты есть? Ленька! Выйди, я на
тебя буду смотреть! А! Стыдно! Пойди, ну ты пойди, ты пойди уже одень часы!»
Ч Главную обиду Ч насчет часов Ч Соня высказала.
Мы жили напротив Сони, в полуподвальной двухкомнатной квартире. У нас бы
ла своя кухня и коридор. Из коридора налево Ч вход в жилые комнаты, а напр
аво Ч вход в маленькую темную комнатку, метр шириной и два длиной. Папа об
наружил, что в ней есть трубы. Это оказался слив. И скоро папа соорудил в эт
ой комнатке… уборную. Вот так! У него, единственного во дворе, есть свой «л
ичный» туалет!
Ч Ну что, Лялюша? Не будешь теперь у в очереди з Сонькою и з Розкою стоять?
А!! А ты говоришь, Марк Ч идиот!.. Марк Ч настыящий хызяин, а за хорошим мужу
м и чулинда жена. Теперь мы, як буржуи, я теперь кум королю, Терещенки сват!

Но на «туалете» папа не остановился.
Ч Лель! Ты знаешь, кола труб земля з одной стороны податливая… а з другой
Ч хоть ломом бей. Там што-та есь. Буду копать дальший…
Папа открыл, что эти трубы ведут в помещение, похожее на подвал. С другой с
тороны дома была лестница, ведущая на второй этаж, так этот подвал находи
лся как раз под ней. В него можно было попасть из «туалета» по прорытому хо
ду только согнувшись. Там было холодно и сыро. «Хорошо, здесь погреб будит
ь. Будем на зиму усе солить… Не, Лель, тут хто-та побывав… Якая земля мякинь
кая. Ета неспроста… Буду ще копать…»
Он копал каждый день. Мы боялись смотреть на него, чтобы не засмеяться «по
д горячую руку». Не знали, что отвечать людям, которые приходили к нему. Не
скажешь ведь: «Марк Гаврилович вас принять не может. Он как раз сейчас ище
т клад».
И вдруг мы с мамой услышали откуда-то издалека чужой хриплый голос, срыва
ющийся «на петуха». Мы испуганно смотрели друг на друга. Что случилось? Бы
ло такое ощущение, что папа попал в тридевятое царство и ему навстречу вы
шло чудовище.
Ч Я же гаварив! Я ж гаварив! Ах ты ж… твою душу, в триста богов… тыща твою ма
тку вовков зъешь! Леля! Дочурка! Што я гаварив? Зови усех, хай знають Марка Г
авриловича!
Папа вылез взъерошенный, весь в грязи, сияющий. В руках бережно нес голубу
ю кастрюльку, обмотанную проволокой. В ней лежал тряпичный сверток, пахл
о прелым. Папа развернул тряпку… Мы увидели пачки денег Ч керенки. Они ра
ссыпались на наших глазах…
Ч Лель, як же ета?
Ч Марк, ты подумай, сколько они в сырости пролежали. В общем, это понятно. Э
то купеческий район. Кто-нибудь до лучших времен припрятал. Интересно…
На дне кастрюльки находился красный мешочек с серебряными монетами. Был
и даже с дырочкой посередине. Но в то время они не имели никакой цены. Папа
их раздал во дворе и «дочурке играть».
Ч Да-а, золота нима… Но будить… Ув обязательном порядке будить. Я ще найд
у. У меня щасливая планида!
Мама с тех пор уже не хихикала. «Знаете, Марк все-таки очень странный чело
век… Говорил, что найдет клад, Ч это в наше-то время! И представьте себе Ч
нашел! Что за человек…» То-то, мамочка!

Папины гены передались и мне. И я мечтала о кладе осенью 1942 года. Но клада я н
е нашла. Я подружилась с мальчиком Валериком Ч Вилли. Кто-то переиначил е
го имя на немецкий манер. Он окликнул меня около разрушенного дома на Рым
арской. Мы оба были стрижены наголо, только у меня Ч чубчик. Он был на два г
ода старше меня, весь в веснушках, и имя Вилли ему подходило так же, как есл
и бы меня назвали Гертрудой.
Ч Слушай, ты, как тебя?
Ч А что?
Ч Хочешь заработать?
Ч Ну?
Ч Нужно постоять на шухере.
Ч А что это?
Ч Держите меня! Не знает! Постоишь, а если кто идет, свистнешь… Ну?
Ч Я пою. Свистеть не умею.
Ч Учись…
Ч Вот жизнь! Только что ведь ничегошеньки не было! И вдруг такое дело! Инт
ересно!
Ч А куда идти?
Ч На базуху.
Ч А что это?
Ч Ха! Базар!
Ч А-а! Только не вечером.
Ч Даешь дрефака! Нет. Утром. Да с нами не бойсь.
Ч А еще кто?
Ч Завтра… Мой братан главный. Его Мордой зовут. А вообще-то, он Толик…

БАЗАР

Из деревни на базар привезли дыни Ч желтые, пахнущие так, что одуреешь.
Мне нужно было отвлечь на себя внимание двух теток. А за спиной у них потих
оньку будут уплывать дыни. Народу много. Тут свистеть надо не переставая.
Почему именно у этих теток? Дыни ведь есть не только у них?
Позже я узнала все тонкости. Ребята изучили базар как свои пять пальцев. О
ни знали всех. И их знали все. Торговки их замечали издали и были на стреме.
А эти тетки Ч из деревни, «перваки». Вот таких и подлавливали.
Было так жарко, что от голода и жары в животе все слиплось, а голова шла кру
гом. Тетки в белых платках, разморенные и раскрасневшиеся, отсели в тень и
стали есть… черный хлеб с салом!
С чего начать? Что делать? Главный Ч Морда Ч делает знаки: придумай, разв
ерни их в другую сторону. Какие дыни, когда здесь хлеб с салом! Петь не петь
… говорить? А что говорить? Смотрю на теток проникновенно и жалостливо. Ко
нчилось тем, что я их развернула, как хотела. Я им рассказала, что я круглая
сирота. Папа на фронте, жив ли он Ч неизвестно. Мама недавно умерла с голо
ду. И сама я в это абсолютно верила. Слезы лились у меня по лицу. Сказала, что
вот уже два дня ничего не ела. «О-ой такэ малэ, такэ худэ дытя… Бисова вийна
… воно вже сырота». Отрезали мне кусок хлеба, кусок сала. Я их вежливо побл
агодарила и быстро пошла на ходу давясь, чтобы новые друзья не отобрали.

Штабом были развалины бывшего крытого рынка. Здесь собрались все: Морда,
Вилли, Сенчик (Сеня) Ч других не запомнила Ч и я. Меня поздравили с «боевы
м крещением», сказали, что я молодец. У нас было девять дынь. По одной на бра
та и три на продажу! Сало, дыни, нестерпимая жара… Мне было так плохо, что да
же запах дыни стал непереносимым на всю жизнь.

В мае 1979 года наша картина «Сибириада» была на Каннском фестивале. Когда я
вошла к себе в номер отеля «Карлтон», на моем столе стояла изящная белая к
орзина с фруктами. В середине Ч бежевый ананас, а вокруг Ч и розовобокие
персики, и бледно-желтые яблоки, и фиолетовые сливы, и черешни, прозрачные
до косточек, и огромная клубника на золотом бумажном блюдечке. И еще два з
еленых мячика Ч как теннисные, только поплоще и побольше. Я все попробов
ала, а эти мячики были мне незнакомы. Попробовать их я не решилась. На зван
ом обеде Ч смотрю Ч в самом начале подают эти зеленые мячики. Подмывает
спросить, что это, но жду… Сосед слева Ч директор Каннского фестиваля. Ра
ньше он был крупным оперным импресарио. Несколько раз приглашал в Париж
нашу оперную труппу Большого театра. Он нам гордо об этом сообщил. За стол
ом, до обеда, мы с ним вдвоем с успехом исполнили арию Ленского «Я люблю ва
с, Ольга». Так что, когда подали зеленые мячики, у меня с этим холеным и ухож
енным старичком, можно сказать, завязались приятельские отношения. Смот
рю он надрезает верхушку этого плода и ложкой начинает вычерпывать его и
знутри! Ой! Так это же дыня! Самая обыкновенная дыня-карлица. Он с таким удо
вольствием ел свой мячик, с таким аппетитом, что у меня даже был порыв подк
инуть ему еще и свой. Но я взяла себя в руки. Ведь мы, к сожалению, не дома.
«Мадам Гурченко! Почему вы не едите дыню? Это же „манифик“! Такой дорогой д
еликатес!»

А зимой мы стащили целый бак самодельного мороженого. Его продавала тетк
а Поля, грубая, толстая, с красным лицом. От мороза оно иногда было даже син
им.
От места, где стояла с мороженым Поля, уже издалека шел запах ванилина. Она
проворно вкладывала в железную формочку круглую вафельку на дно. Потом
заполняла мороженым и сверху накрывала опять вафелькой. Снизу этой форм
очки Ч железная трубочка, внутри которой «ходил» железный карандашик. О
н-то и выталкивал кругленькое, обложенное вафлями, ароматное мороженое.

Деньги она прятала в сумку, которая висела у нее прямо на груди. Сколько де
нег! Так хотелось купить мороженого и … леденцов. Леденцы, маленькие-мале
нькие Ч по рублю штука. На немецкую марку Ч десять штук. А петушок на пал
очке малинового цвета!
Поля была тетка тертая, знающая все хитрости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13