Его вели трое наших. Немец шел в середи
не. Впереди самый старший, в белой плащ-палатке с обветренным и приятным о
ткрытым лицом.
Пленного приставили к кирпичной стене…
Ч Давай его фрица! Давай гада! Солдатик, родимый, отомсти! Ч кричали в тол
пе… И опять дети стояли впереди. Мы уже так выстраивались сами. Мы должны с
тоять близко и все запоминать. На всю жизнь…
Старший ткнул в грудь пленного. Тот прижался к кирпичной стене. Раздалас
ь автоматная очередь… Он все еще пытливо заглядывал всем в глаза… Смотре
л прямо в глаза… Чего он так открыто смотрел…?
Потом он стал медленно оседать… Толпа с гиком накинулась на него… Через
несколько минут он был голый…
Наутро его кто-то перевернул на живот и прикрыл тело марлей…

«ВТОРЫЕ НЕМЦЫ»

"Это было при «первых немцах», а это было при «вторых немцах» Ч выражения
знакомы всем тем, кто пережил войну в Харькове.
«Первые немцы» навсегда ушли. Пришли наши. Но бои за город продолжались. Н
емцы стояли на окраине Харькова, в районе Холодной горы. Нашим город проб
ыл около двух недель. В течение этих двух недель во дворе у нас был красноа
рмейский госпиталь. Беспрерывно возили тяжелораненых. Женщины-медсест
ры развешивали рядами бинты. А наутро от мороза и ветра бинты торчали кол
ом во все стороны.
Мне все время казалось, что война, немцы Ч это только сегодня. А вот завтр
а будет прекрасное утро. Я проснусь Ч и будет Первое мая. Веселый папа с б
аяном. И мама, вся в белом, будет смотреть счастливыми и странными глазами
на папу.
Но наши отступали. Пришли «вторые немцы». У тети Валиных окон мы опять зан
яли свой наблюдательный пункт. Опять на Клочковской та же картина. Тольк
о входят немцы уже из центра, от площади Тевелева.
… По нашему переулку, под нами, несколько красноармейцев в зелено-желтых
плащ-палатках перебегали от двора к двору. Они направлялись к Рымарской.
А с Клочковской короткими автоматными очередями стреляли «вторые немц
ы». Их еще не было видно из нашего окна. Вокруг из окон выглядывали люди. Вс
е следили… Откуда-то раздалось: «Налево! За угол налево!»
Красноармейцы скрылись налево за углом, по направлению к опере… Мама ска
зала: «Хоть бы успели до сада Шевченко, там все-таки деревья». А тетя Валя с
казала: «А что деревья? Ведь сейчас зима…» А я подумала: «Почему на них не б
елые халаты, а пятнистые?»
«Леля! Леля! Скорей! Совсем, а-а! Совсем другие войська… и форма».
«Вторые немцы» шли, тесно прижавшись друг к другу, шеренгой от тротуара д
о тротуара. Они разряжали автоматы в малейший звук, в движение, в окна, в дв
ери, вбок, вверх, в стороны…
Это были отборные войска СС. Отрывисто-лающая речь, черная форма и особен
но отчеканенный «Хайль» Ч ничего похожего на «первых немцев».
Звук кованых сапог раздавался всюду. На следующий день он раздался и на н
ашей каменной лестнице. Сначала внизу, потом на третьем этаже. Мы все собр
ались на кухне и ждали.
Немцы вошли четко. Двое остались у наружных дверей. Двое прошли по комнат
ам, потом на кухню. Оба очень молодые, совершенно одинаковые, с мертвыми, б
есцветными глазами. Я стояла перед мамой, упираясь затылком в ее худой, пр
овалившийся живот. Они с ног до головы обшарили всех взрослых. Я смотрела
на них со страхом, но и с огромным интересом. Что это за люди? Вроде люди… и н
е люди…
Эти двое между собой громко переговорили, потом что-то крикнули тем, кто с
тоял у входа. Услышали такой же громкий и четкий ответ, одновременно пове
рнулись кругом и так же четко, чеканя шаг, вышли из нашей квартиры, оставив
двери настежь.
Их действия, поведение произвели впечатление отрепетированного спекта
кля. Дочь и мать Мартыненко, тетя Валя, мама и я не двинулись с места, пока не
услышали их шаги этажом ниже.
Все бросились по комнатам. А я осталась на кухне. Мне нужно было отдышатьс
я, сообразить: что это? И страшно, и одновременно мучило любопытство: «Смог
у ли я так же четко пройтись и без остановки развернуться кругом, а потом т
ак же четко пойти в другую сторону? А? Смогу? Ладно, потом попробую, не сейча
с».
Пошла посмотреть, что они у нас в комнате наделали. И вдруг перед самой наш
ей дверью резко развернулась кругом, да еще пристукнула ногой об ногу. От
выскочившей из комнаты мамы получила такую затрещину, такого «тэвхаля»,
как говорил папа, что в глазах темно стало. Тут я и успокоилась. И на маму не
обиделась. Мама права. Но ведь я и сама этого не хотела! Так получилось.

Когда папочка вернулся с войны, я его изводила, заставляя все время коман
довать мне: «На-пра-ава», «Нале-ева», «Шагом арш», «Кру Ч у-гом». Я со счаст
ливой улыбкой исполняла команды. Мне так хотелось быть мальчиком…

Все подушки, перины были вспороты штыками. Всюду открытые ящики и дверцы.
Везде перья. Так же было и у тети Вали, и у Мартыненко.
Ч Валя! Это же чистейший идиотизм! Искать в перине партизан. Причем здесь
подушки?
Ч Доця! Аккуратно собирай все перья, чтоб ни одно не пропало.
Немцы увели из нашего дома двух последних пожилых мужчин. Они действител
ьно повсюду искали партизан или раненых красноармейцев, не успевших скр
ыться.

ДЯДЯ ВАСЯ

«Вторые немцы» объявили комендантский час. Нельзя появляться на улице п
осле шести вечера Ч расстрел на месте. За время оккупации было столько п
риказов, столько распоряжений и угроз, что бдительность у людей ослабла.
Но когда после приказа о комендантском часе на следующее же утро на улиц
е были убитые, стало ясно, что «вторые немцы» приказы приводят в исполнен
ие. И после шести вечера город был мертвым. Только редкие выстрелы. Только
звук железных подков.
Зато утром, чуть свет, начиналась жизнь. Но какая! Люди как будто наверстыв
али за вечер. Все выныривали из своих домов и бежали на базар! Там все: еда, о
дежда, деньги, надежда Ч жизнь!
Мы с мамой тоже спешили на базар. Теперь мама торговала табаком. Нас выруч
ил папин товарищ Ч баянист дядя Вася. Я его до войны не видела у нас в доме.
Наверное, он у папы был не «кровенный», а просто товарищ.
Ч Всех поили, кормили… Куда все делись? Исчезли. А дядя Вася помог. Кто мог
подумать? Встретила его на базаре. Голос мой не узнал, Валь, по руке узнал, у
лыбнулся: «Здравствуй, Леличка».
Ч Леля! Как это по руке? Он что Ч гадает? Ты меня с ним познакомь…
Ч Да нет, Валя, он баянист, слепой.
Дядя Вася был огромным, мощным человеком. Ходил в маленьких черных очках,
с палкой. Рядом с ним было все маленьким: и баян, и его жена. Она его постоянн
о сопровождала и тихо шелестела своим добрым голосом: «Вася, тут ступень
ка, не спеши, дорогой, не спеши. Мы успеем…» Дядя Вася был слепым от рождени
я. Со стороны было так забавно Ч огромный человечище с маленьким баяном
и маленькой женщиной.
Он тогда нас с мамой спас. Его жена торговала на базаре табаком. А дядя Вас
я играл на баяне в маленькой пивной. Они одолжили маме денег на табак. Таба
к мама купила оптом Ч полмешка. А продавали мы с ней его в розницу Ч на ст
аканы. Стаканы выбирали самые маленькие.
А табак мама смачивала водой, чтобы он разбухал. Один раз нам подсунули вм
есто табака полмешка мякины. Мама плакала, мы не знали, что предпринять, ко
му мстить, кому жаловаться. Ей дали «дельный» совет: если в горле дерет, зн
ачит, это табак, если нет Ч значит, нет. Мама научилась курить.
С утра я честно стояла рядом с мамой, старательно исполняла все мамины «д
ела». А потом молча смотрела на нее с мольбой в глазах. «Ладно, иди, только н
е долго…»

У меня было много дел. Сначала я шла по молочному ряду, старалась «напробо
ваться» сметаны, молока… Для виду со мной всегда пустая банка или кружка.
Иначе не дадут попробовать. А так: не нравится Ч вот и не беру. Потом по шту
чным рядам. А потом, «на закуску», Ч в пивную к дяде Васе. Он был такой добр
ый, как папа. Придешь к нему, всегда что-нибудь сунет: или петушка, или кусоч
ек белого сахара. У них не было своих детей. Дядя Вася меня очень любил.
Пивная была маленькая, всего на три столика. Содержал ее пожилой цыган, дя
дя Коля. Его жена и трое детей пели около пивной и зазывали прохожих посет
ить их «кафе». Это слово было в моде. Кафе считалось шиком. На всех пивных и
кафе висели разноцветные самодельные вывески. Дяди Васина пивная назыв
алась «Споем, цыгане». Пивная пользовалась успехом. Народу всегда было м
ного, даже стояли. Звучала песня «Мой костер в тумане светит», пользовала
сь успехом «Люба-Любашка»:

Нет на свете краше нашей Любы
,
Черны косы обвивают стан,
Как кораллы, розовые губы,
А в глазах у Любушки Ч туман…

Я иногда пристраивалась к ним и подпевала с огромным удовольствием.
Неподалеку сидел старичок. Он продавал порошки. Низким красивым голосом
все время повторял одно и то же: «Не забудьте Ч от-ы клопов-ы, блох-ы, крыс-
ы, мышей…» Когда я его передразнивала, он не сердился, а смеялся громче все
х: «Действительно смешно, детка, ах, господи, до чего же я дожил! А знаешь, де
тка, когда вы все поете, я твой голос сразу узнаю. Без тебя уже нет той гармо
нии. Не так звучит».
Как он красиво говорит: «Гармония!» Вроде бы простое слово Ч от слова «га
рмонь». Баян. Ясно. Но как звучит Ч гармония! Я знаю, о какой песне он говори
л. Я в ней «нашла» красивые подголоски. И сама влюблена была в мелодию цыга
нской песни:

Эх, бирюзовые, золоты колечик
и,
Ой, да раскатилися тихо по лужку,
Ты ушла, и твои плечики
Скрылися в ночную тьму.
Ай, да по зеленой травушке-муравушке,
Ой, да не собрать растерянных колец,
Не сыскать любви Ч забавушки,
Видно, счастью тут конец…

Дядя Вася так красиво играл! С переборами, с вариациями. «Хорош гармонист,
хоть и слепой», Ч говорили посетители. Мой папочка так играть не умел. А д
ядя Вася играл «як зверь». Это точно.
У моих друзей Ч Толика, Валерика, Сени Ч появилась другая девочка. Всю зи
му я болела, потом мама меня на базар не пускала Ч вот и занято мое место. Н
о это была родная сестра Толика. Она подросла. Я гордо проходила мимо, а ду
шу грызла ревность. Девочку я рассматривала издали. Ничего особенного. Д
ве толстые косички. Вместо лент веревочки.
Тоже мне! Мне бы такие косы. Да я бы их накрутила колечками, как у Марики Рек
к, в крайнем случае, раздобыла бы два малиновых банта! На базаре продавали
ленты из парашютного шелка. Все ядовитого цвета: голубого Ч «вырви глаз
», оранжевого с желтым отливом Ч «алая роза». Но мне больше всего нравили
сь малиновые ленты. Такой необыкновенный цвет… Мне с ребятами было куда
веселее. Но ведь она сестра, а я чужая. Эх, если бы у меня был старший брат! Но
все-таки легче оттого, что сестра, а не посторонняя девочка. Что ж, прощайт
е, Морда, Вилли, Сенчак. На базаре мне уже все знакомо. Я и в одиночку не проп
аду.

В 1964 году я работала в театре «Современник». Тогда театр находился на площ
ади Маяковского. После репетиции сказали на проходной, что меня вот уже д
ва часа дожидается какой-то человек. Навстречу мне шел большой мужчина с
черной бородой. Я его раньше никогда не видела.
Ч Здравствуйте, Людмила!
Ч Зд-дравствуйте…
Ч Наверное, вы меня не узнаете?
Ч Нет, извините, нет,
Ч Как бы это… Неудобно сказать… Да мы с вами когда-то воровали.
Я прямо шарахнулась от него. «Современник» в то время был самым популярн
ым театром в Москве. Артистов немного. Все «личности». Атмосфера самая ин
теллигентная и интеллектуальная. В каждом углу читаются редкие стихи. Ре
чь перемежается такими новыми, модными тогда словами: «экзистенциализм
», «коммуникабельность»… Я репетирую Ростана «Сирано де Бержерак», борю
сь со своим «харьковским диалектом», успешно, вот уже полгода, выращиваю
в себе «голубую кровь» Ч и на тебе! Какой-то ненормальный. «Мы с вами, Ч г
оворит, Ч когда-то воровали». Такое ляпнуть!
Ну всегда, всегда со мной не так, как с людьми.
Ч Вы что, товарищ? Что вы говорите? Вы меня с кем-то путаете. Ч И быстро ухо
жу. Он меня догоняет. Весь красный, ему тоже очень неловко. Но хоть не нахал.

Ч Людмила… ну это… вот черт… в Харькове. Война, базар, мороженое. Всякое т
о-се… Ну? Ч И шепотом добавил:
Ч Ну, Толик я, Ч и еще тише: Мордой звали…
Ч То-олик! Ой, ну, конечно, конечно! Прекрасно все помню! Еще бы! Вас не узнат
ь, вы такой большой…
Ч А я вас в кино сразу узнал, хотя вы тоже изменились. Всем говорю, что вас
знаю, Ч никто не верит. Не скажешь же, что воровали в детстве… Все хотел ва
с повидать, да не решался. А сегодня думаю: а, чем черт не шутит? Принял для х
рабрости, и вот…
Мы зашли в ресторан «Пекин».
Толик стал горным инженером. В Москве был проездом с Севера.
Вспоминали далекое и такое родное прошлое. Уже громко, не оглядываясь по
сторонам, называли все своими словами. Нас связывали особые узы братства
, которые объединяли всех, кто перенес войну в Харькове.
Мы с удовольствием говорили на «военном» харьковском жаргоне. И ни один
человек рядом не смог бы нас понять.

ОБЛАВА

Из тети Валиных окон мы смотрели вниз, на наш переулок. Было шесть часов. А
мама с базара все не возвращалась. Мы знали, что это значит.
Недавно убили дядю Васю. К вечеру за ним всегда приходила его жена. Они шли
домой через весь город от Благовещенского базара, через центр, до Юмовск
ой. В тот день она опоздала. Пивную закрыли, и дядя Вася пошел домой один. Ег
о настиг проклятый комендантский час. Я представила дядю Васю: большой, в
черных очках, с баяном и палкой в руке, растерявшийся и беспомощный…
«Единственный бескорыстный человек… так всегда с хорошими людьми», Ч с
окрушалась мама. Мы с мамой и женой дяди Васи искали его, у всех о нем рассп
рашивали. Но где его найдешь, к кому обращаться… Это ведь комендантский ч
ас… Какое-то время мы не видели на базаре жены дяди Васи. А когда пришли ее
навестить, в их комнате уже жила другая семья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13