Я успела его рассмотреть. Вб
лизи он не казался таким огромным. Он был черный, волосатый, похоже, что ар
мянин.
Вдвоем мы еле-еле подняли этот ящик. Такую тяжесть моя худенькая (тогда ещ
е худенькая) мама могла поднять и нести только в состоянии необычайного
возбуждения.
Уже около дома, когда мы поняли, что ящик наш, мы с нетерпением фантазирова
ли: ну, что же там, в этих банках. Наверное мясо! Ну, что еще хранят в таких бан
ках? Пришла тетя Валя. Дома, как назло, не было консервного ножа. Мы пробили
гвоздем в банке дырку и стали нюхать… Это оказалась томатная паста для б
орщей. Не мясо, но все же…

… Мы увидели из окна, как что-то горело в районе кондитерской фабрики. Пос
ле бомбежки в городе было очень дымно и пахло гарью.
Ч По-моему, горит КАФОК, Ч сказала мама. (Так сокращенно называли кондит
ерскую фабрику). Внизу, по переулку, уже беспорядочно бегали жители с ведр
ами, мешками и корзинами. Ч Пойду. Ты Ч к тете Вале.
Я представляла, как мама несет мне из КАФОКа любимую шоколадную «бомбу».
До войны не было ни одного праздника, чтобы папочка не принес мне шоколад
ной «бомбы». У нас была постоянная игра:
Ч А что я принес дочурке?
Ч Конфеты!
Ч Не-а…
Ч Пирожное!
Ч Не-а…
Ч Зефир!
Ч Ну, дочурка, давай думай чуковней!
Ч Бомбу!
Ч Пр-равильна! Усе чисто сображаить…
Сначала надо было снять с этого круглого шоколадного мячика золотую бум
ажку.
Ч Та-ак, знимим золото и…
Ч Разобьем!
Ч Исключительна правильна!
Главный сюрприз Ч внутри «бомбы». Там могли быть деревянные матрешки, к
увшинчики, сердечки. Всегда неожиданность, но обязательно радость. Жалко
, что после войны в кондитерских магазинах уже не было шоколадных «бомб».
Наверное, потому, что люди знали, что такое бомба. С этой бомбой слово «игр
а» не сочеталось.
С КАФОКа мама принесла ведро коричневой горькой массы Ч патоки. Если ей
удавалось что-то раздобыть, она была просто счастлива.
На этот раз она пришла вся оборванная, в саже. Молча поставила ведро и сраз
у пошла к тете Вале. Я тут же залезла в ведро языком. Ой! Это даже повкуснее ш
околадной «бомбы»! Какая хорошая мама, целое ведро!
А чего это она сразу к тете Вале направилась? Даже ни слова мне не сказала?
Надо подслушать. Я тихонько подкралась к тети Валиной двери.
Ч Орут, кричат. Люди прямо из огня ящики вытаскивают, а ящики в руках горя
т. Я не смогла. Стою, меня швыряют во все стороны. Вдруг как обвалится этаж! В
се бросились в другую сторону, кричат! Кого-то засыпало, придавило… Вдруг
: «Сюда! Сюда! Здесь патока!» Ой, Валя! Представляешь Ч стоит внизу чан, прям
о в пол встроен, ну, представляешь… Такой большой! Да больше, чем твоя комн
ата, только круглый, как пруд. Сзади толкают, торопят. Немцы вот-вот. Свалит
ься в него можно в два счета… Господи! Валя… Только я об этом подумала… Дяд
ька напротив меня Ч тянул целую выварку и вдруг упал вместе с ней, она его
перетянула… Упал, и его тут же засосало… А все продолжали набирать ведра,
тазы, и я тоже. До сих пор все внутри трясется! Не могу… Как жить? Люсю жалко.
Детство называется.
Мы съели патоку. Это было такое лакомство в ту страшную зиму 1942 года!
После этой грабиловки моя мама подпоясывала пальто папиным ремешком. Вс
е пуговицы на пальто были вырваны «с мясом». Пуговиц не было, ниток не было
, иголок не было… Так ходили многие женщины.

В 1975 году я снималась в фильме «Двадцать дней без войны», играла Нину Никол
аевну. Шубка у меня была подпоясана таким же ремешком, какой был у мамы. Кт
о-то из съемочной группы заметил: «Братцы! Потрясающе! Смотрите Ч на фото
графиях тех лет женщины вот именно с такими ремешками. Это прелестно! Это
очень женственно. Подумать только Ч война, а мода свое берет!»
Я хотела рассказать тогда, откуда появилась эта «мода», но для того, чтобы
при этом быть убедительной, мне нужно было бы целиком уйти в атмосферу мо
его детства… При одной мысли об этом времени мне стало холодно, одиноко и
страшно.
За окном солнце. Я актриса. Снимаюсь. В журналах печатают мои фотографии и
статьи обо мне. Все прекрасно! Но глубоко в душе есть холодный тайник. И я б
оюсь его открыть. Я его открою. Только не сейчас. В самой трудной и обнажен
ной сцене он мне понадобится.
Потому я и сказала тогда: «Друзья мои, женщина всегда остается женщиной! В
о все времена. Кстати, сейчас в последнем французском журнале дорогие шу
бейки подпоясаны кожаными кушаками. А? Намотаем на ус… Ах-ах-ах…».
Играя роль Нины Николаевны, я напряженно жила жизнью моей молодой мамы. К
ак она была беззащитна! Как она была беспомощна! Как жаждала любви, моя мам
а!

КАЗНИ

На каждом доме немцы вывешивали приказы-объявления. В них говорилось, чт
о в такое-то время всем здоровым и больным, с детьми, независимо от возрас
та, собраться там-то. За невыполнение приказа Ч расстрел.
Главным местом всех событий в городе был наш Благовещенский базар. Здесь
немцы вешали, здесь устраивали «показательные» казни, расстрелы.
Жители города сотнями шли со всех концов на базар. Образовывался плотный
круг. Впереди Ч обязательно дети, чтоб маленьким все было видно. Внутри к
руга Ч деревянная виселица со спущенными веревками. На земле несколько
простых домашних скамеек или деревянных ящиков. Дети должны были видеть
и запоминать с детства, что воровать нельзя, что поджогом заниматься нел
ьзя. А если ты помогаешь партизанам, то смотри, что за это тебе будет…
Из темных машин выводили в нижнем белье мужчин с дощечками на груди: «Вор
», «Поджигатель», «Партизан».
Тех, кто «Вор» и «Поджигатель», подводили к виселице, вталкивали на скаме
йку и, не дав опомниться, выбивали скамейку из-под ног.
Операция «Партизан» была самая длинная, изуверская и… «торжественная».
Самого слова «партизан» немцы боялись патологически. Мужчин в городе бы
ло очень мало. Но и те немногие прятались по домам. Выходили только ночью.
Носили в дом воду. Выполняли тяжелые работы для семьи. К январю-февралю 1942
года в каждом мужчине немцам чудился партизан. К казни «партизан» немцы
готовились, тщательно режиссировали это «зрелище».
Опять же из машин очень медленно выводили нескольких человек в нижнем бе
лье со связанными руками. Они стояли на трескучем морозе так долго, что эт
о казалось вечностью…
Сначала длинный приговор читали по-немецки. Потом так же длинно перевод
чик читал этот приговор по-русски с украинскими словами вперемежку. Пар
вырывался у него изо рта, замерзал и превращался в сосульки. Они висели на
бровях, на усах, на носу. Клубы пара поднимались над толпой и застывали. А л
юди в нижнем белье и босиком стояли и стояли…
И один раз приговоренный к казни через повешение не выдержал и крикнул: «
Давай, сука! Чего тянешь?»
Толпа загудела. Защелкали автоматы. И вдруг над толпой раздался высокий
голос: «Сыночки ж мои роднэньки! Быйтэ их, гадив! Мий сыночок на хронти…»
Она еще что-то кричала, но ее уже отталкивали в сторону. Раздалась автомат
ная очередь. Все смолкло. Стояла тишина…
Как только казнь была совершена, немцы быстро, прикладами в спину, разгон
яли людей. Они боялись всяких бунтов, выступлений масс.
Я не могла смотреть, как выбивают скамейку, и человек беспомощно бьется…
Первый раз я еще ничего не знала. Я не знала, что такое «казнь через повеше
ние». И смотрела на все с интересом. Тогда мне стало нехорошо. Что-то снизу
поднялось к горлу, поплыло перед глазами. Чуть не упала. Потом я уже все зн
ала… Я боялась повторения того состояния. Я уткнулась лицом в мамин живо
т, но вдруг почувствовала, как что-то холодное и острое впивается мне в по
дбородок. Резким движением мое лицо было развернуто к виселице. Смотри! З
апоминай Эти красивые гибкие плетки, похожие на театральный стек, мне ча
сто потом приходилось видеть. Их носили офицеры.
Тогда мне было шесть лет. Я все впитывала и ничего не забыла. Я даже разучи
лась плакать. На это не было сил. Тогда я росла и взрослела не по дням, а по ч
асам.

СКАЗЕНКИ

Посередине комнаты стояла железная печка. Мы сожгли всю деревянную мебе
ль. Мама завидовала тем, у кого была деревянная кровать. А наша железная Ч
не горит. Тепла от печки хватало ненадолго… И опять холод, холод… Из окон
дуло. Из щелей балкона дуло. С внутренней стороны окна были сантиметров н
а десять покрыты льдом. На ночь мы затыкали щели полотенцем или тряпкой, и
на утро их уже было не оторвать. Вода в ведре покрывалась за ночь коркой ль
да. Целыми днями мы лежали с мамой в одежде, набросив на себя все, вплоть до
ковровых дорожек. Тулились ближе друг к другу, чтобы согреться, и молчали.
Говорить не было сил. Каждый тихо лежал и думал о своем. Я думала о папе…

… Вот мы идем с папой по Сумской улице. Папа покупает все, что мне хочется. А
я все время задаю ему вопросы: «А что это? А кто это?» И он с удовольствием от
вечает. На ходу перевоплощается в продавцов, животных, милиционеров Ч в
тех, кто меня интересовал. И так нам весело, так интересно… «Якая умныя дев
ычка! Исключительно допытливая».
Один раз я его сильно озадачила. Увидев издали нашего знакомого, папа мне
сказал:
Ч Дочурка! Хто ета? Познай. Во-онин идеть…
Ч Папусик, почему ты говоришь «вонин»? Надо говорить «вон он», понимаешь
? Ты неправильно говоришь, папа.
Ч Лель! Ты скажи на милысть, такая соплюшка и вже заметила.
А через время:
Ч Лель! Ета ж скока Люси тогда було? Года четыре? Ну да, четыре года. И вже ра
днога отца вчила. Та што там гаварить… Во ребенык!
В детстве я тайно страдала, что папа так неграмотно говорил. Был даже в мое
й жизни позорный период, когда я его стеснялась. Правда, это длилось недол
го. Как мне теперь стыдно за тот период!
Чем старше я становилась, тем все больше и больше задумывалась, как могло
произойти, что два этих совершенно разных человека Ч мои отец и мать Ч м
огли прожить вместе всю жизнь…
В разные годы своей жизни я приставала к маме с одним и тем же вопросом:
Ч Ну как ты Ч умная, из интеллигентной семьи Ч могла выйти за папу? Ну, ск
ажи, мам, неужели ты не слышала, как он говорит, какой у него характер? Ведь э
то же сразу видно. А? Ну, мам, ну скажи…
Ч Ну, видела… Ч всегда неохотно отвечала мама.
Ч Ну и что же? Скажи, мам! Мне это очень нужно… пожалуйста!
Ч Не знаю… вот так… Ах, ну зачем тебе это? Этого не объяснишь.
Люди тянулись к нему. Везде он был в центре внимания. Не успеешь прийти с п
апой в незнакомое общество, как вскоре около него компания, шутки, смех. Ус
лышав веселье, со всех сторон присоединялись и другие. «Ну когда успел? Чт
о за человек?» Ч тихо жаловалась мама, хотя я видела, что ей это приятно.
Многие пользовались его добротой, многие его обманывали.
Ч Лель! Сегодня видев Удава.
Ч Он тебе деньги отдал?
Ч Да не-е, он, як увидев меня, зразу голову Ч брык униз, мол, на земле шо-та и
щить… А я думаю Ч дай перейду на другую сторону от греха подальше. Не, Лел
ь! Он не оддась Ч ето дело пиши пропало… Он же за копейку з церкви спрыгни
ть.
«Удавом» папа прозвал своего коллегу, баяниста дядю Сеню. Это прозвище д
ядя Сеня получил за скупость, за то, что много и жадно ел. Мы с мамой смеялис
ь до слез, когда за столом папа показывал Удава во время обеда: «Во жреть! М
амыньки родныи, не успеишь у сторону голову отвесть Ч на столе вже ничег
инька нима! Тока блысь Ч и кругом чисто! Ну скажи на милысть, жреть, як удав
».
Удав да Удав. А что зовут Семеном, все забыли, даже его жена. Она жаловалась
маме: «Все проедаем… Точно твой Марк назвал Удавом».
Папа многим давал прозвища. Был Паштетик Ч тоже баянист. Маленький, толс
тенький, рыхлый. На закуску любил больше всего паштет и называл его любов
но Ч паштетик. «Леля! А паштетик для меня будет?» Ч «Да ты сам як паштетик.
Такой увесь мякенький, прямо як баба… Ну, давай, Паштетик, садися чуковней
…»
Был и Пароходик. Баянист дядя Шура. Прозвище получил за то, что его лицо ка
к-то странно выдавалось вперед и напоминало нос парохода. Но дядя Шура бы
л хороший и добрый человек, и папа его называл Пароходик.
«Ну, Паштетик, Пароходик! Давайте Ч за честь, за дружбу!» Это был знаменит
ый и постоянный папин тост. Многие запомнили этот тост и Марка Гаврилови
ча… Какие бы витиеватые и остроумные речи ни произносились за столом, па
па всегда терпеливо дожидался конца, а потом вежливо заключал оратора: «
Ну, так, значить, за честь, за дружбу?» О чем бы ни был предыдущий тост, папин
«за честь, за дружбу» подходил ко всему и как бы ставил нужную точку.
Когда папочке было уже семьдесят лет, он жил в Москве. У него и здесь были д
рузья-пенсионеры. Они тоже имели прозвища. Был Чугун. Папа его прозвал так
за крепкое сложение, да к тому же тот всю свою жизнь проработал на чугунол
итейном заводе. Второй Ч Партизан. Во время войны он был в партизанском о
тряде. Чугун и Партизан Ч два опрятных старичка с собачками, осторожно с
тучали три раза в дверь. Они боялись маму и потому не звонили, чтобы не при
чинять беспокойства. А когда мама открывала им, они испуганно и ласково с
прашивали ее: «Марк Гаврилович выйдет вечером гулять? Без него… скучно. П
ередайте, что мы его ждем в садике…»
Удав, Паштетик, Пароходик, Чугун, Партизан… Все ждали папу. Ждали его расск
азов. Он умел в «историях» перемежать грустное и трагическое с неожиданн
ыми юмористическими отступлениями. «Ето Ч штоб дать людям передых». Пап
а интуитивно точно режиссировал свои приукрашенные импровизации и дер
жал всех в крайнем напряжении.
Самые яркие мои впечатления детства Ч папины сказки. Сказенки. Придя с р
аботы домой, папа снимал свой баян с плеч, ставил его на стул и шел мыться. М
ама шла по длинному коридору на коммунальную кухню готовить ужин. А я был
а в ожидании, когда же папа скажет: «Ну дочурка, якую тибе сегодня рассказа
ть сказенку?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13