Та што там, мамыньки родныи…
Ну, образование у меня што? Ч четыре класса поповський школы, ну, немнога
техникума у Кривом Рагу. А тут тибе и политэкономия, и «Капитал» Маркса… К
уда мне усе ета…
Иногда в компании своих коллег-баянистов, рассказывая о периоде жизни в
муздраминституте, папа мог вдруг процитировать наизусть «изречения», к
оторые он запомнил на лекциях. Их он произносил подчеркнуто «литературн
о», даже букву "г" говорил твердо, как москвичи: «Да, братва, жисть есть борьб
а. Маркс он тибе не дурак, такую, брат, багатую книжку наскородив… А жить ув
общистви и быть свободным от общиства никак нельзя, братва. Во какое дело
», Ч чем озадачивал всех своих дружков.
Ч Да-а, вволю тада нада мной посмеялися городские хлопцы. За што, правда, б
ывали неоднократно христосованы мною, пока усе не попритихли… Та я и сам
чую Ч ну куда мне за ими, отстаю. Да я ноты одни полгода вчив. А там и теория,
и гармония… Выйду до доски, лицом стану, путаюся Ч усе смеются; спиною ста
ну, усе штаны у латках Ч смеются. На мне усе трусится, еле здержуюсь… Стип
ендия Ч гроши, кишки трищать, одеть нема чего… Хоть «караул» кричи… Да-а…

… И тут вокурат устроився я ув одной школи детям на переменках играть. У ра
з Ч десять рублей! А?? Ага! Ч вижу, дело пошло чуковней. И тут смотрю Ч секр
етарь комсомольский организации… такая крепкая, цыцохи большие, глаза п
рия-ат-ныи… Ну я ей и гаварю: «Будь ласка, барышня, памагите мне детей орган
изувать». Так нежно ей гаварю, ну, словум, подлажу до ней… «Ну конечно, пожа
луйста, дядя Гриша», Ч так интеллигентно отвечаить. А меня тогда Гришую з
вали. А то, говорять, што ета у тибя за имя Ч Марк? Нерусское ета имя… Ну як ж
е не русское? Як же не русское, када я родився 23 апреля, на день святога Марк
а. Так меня Маркую и назвали… Да у меня усе братья: Иван, Мишка, Егор, батька
Гаврила Семенович, мать Федора Ивановна Ч усе русские, да уся деревня ру
сские… У нас других зроду не було…
… Да, так вот ета самая комсомольский секретарь гаварить мне: «Дядя Гриша,
с удовольствием помогу вам, только расскажите, научите, пожалуйста…».
… Вот я и навчив на свою голову. Вже тридцать лет вчу… Ета ж и была Лялюша. Ну
, Леля. Елена Александровна Симонова. Люсина мать.
Это была моя мама. Тогда она училась в девятом классе. Мама была 1917 года рож
дения. И папа хоть на год, но сокращал этот трагический для него возрастно
й разрыв…

ПРЕКРАСНОЕ ВРЕМЯ

Так получилось, что я родилась, и мама школу не закончила. Она стала работа
ть вместе с папой. Мама помогала папе-баянисту проводить массовки и утре
нники в школах, вечера и праздники на заводах и фабриках. Она стала успешн
о осваивать профессию массовика.
Потому можно сказать, что я родилась в «музыкальной» семье. А точнее Ч я р
одилась в музыкальное время. Для меня жизнь до войны Ч это музыка!
Каждый день новые песни, новые мелодии. Они звучали по радио и на улицах; с
утра, когда папа разучивал «новый» репертуар; вечером, когда приходили г
ости; у соседей на пластинках. Песни и мелодии я схватывала на лету. Я их чи
сто пела, еще не научившись говорить.
Папа и мама работали в Харьковском Дворце пионеров. Это был новый красив
ый Дворец. Он находился на площади имени Тевелева. В большом мраморном за
ле посередине стоял квадратный аквариум. Там плавали необыкновенные кр
асные пушистые рыбки.
В перерывах между массовками мы с папой бежали к аквариуму: «Дочурка! Яке
и рыбки! Я ще таких зроду не видев. Якая прелесь… божья рыба…» Мама всегда
портила ему настроение: «Марк, ты хоть рот закрой. Сорок лет на пороге… Хуж
е Люси… хи-хи-хи». Ч «Леличка, ну яких сорок? Ще нема сорок, зачем человеку
зря набавлять?» И папа, взяв меня на руки, посылал в мамину спину: «Во Ч яга
! Мамыньки родныи… Ну? Ета ж чистая НКВД! Ничего, дочурочка, зато папусик в т
ибя самый лучий!»
Ну, конечно, самый лучший! Самый необыкновенный! Я обнимала его, прижимала
его голову к своей. Мне было его жалко.
Имя свое я получила за два часа до рождения. Испуганный папа отвез маму в р
оддом, что был на Пушкинской улице, а сам «на нервной почве» побежал в кино
. Тогда на экранах с огромным успехом шел американский приключенческий ф
ильм «Акулы Нью-Йорка». В картине было множество дотоле невиданных, непр
авдоподобных трюков, погонь, выстрелов… Герой фильма, красавец Алан, сов
ершает чудеса Ч спускается по канату с самолета на крышу несущегося пое
зда, в котором увозят его похищенную возлюбленную, прелестную Люси. Посл
е сеанса потрясенный папа примчался в роддом и срочно передал маме запис
ку: «Лель! Детка моя! Если в меня будить орел, назовем Алан. Если девычка, хай
будить Люси».
Как только я родилась, мама облегченно вздохнула. Первой ее мыслью было: «
Слава богу, что девочка, а то был бы Алан Маркович…» У нас во дворе женщина
после очередного заграничного фильма назвала своего сына Джоном. Мама г
оворила, что весь двор хохотал. Джон Иванович Рыбак! Джон Рыбак! Бедный мал
ьчик.
Но в загсе папе сказали, что такого имени, Люси, в России нет. Есть Людмила. Э
то старое славянское имя. Означает Ч «людям мила». А дома называйте как х
отите Ч Люся, Люси… И зачитали папе целый список самых модных в то время и
мен: Кима, Ноябрина, Искра, Владлена, Сталина, Марклена, Октябрина, Мюда…
Ч Як ето Мюда?..
Ч Международный юношеский день.
Ч Гм… не-е, давайте лучий Людмила… «Людям мила»… ето мне подходить… ето
значит, что усе люди будуть до ней по ласке. Давай пиши! Хай дочурка у меня б
удить Людмилкую.
Из роддома меня привезли на извозчике. Такси в Харькове в 1935 году были еще р
едкостью. Привезли в нашу маленькую комнатку в большом доме по Мордвинов
скому переулку, N 17. С этой комнатой у меня связаны самые светлые и прекрасн
ые воспоминания в жизни.
Комната была подвальной, с одним окном. Я видела в окно только ноги прохож
их. Мне было интересно определять по обуви и юбкам своих соседей. Прямо по
д окном стоял стол. Слева Ч буфет. В буфете на верхней полке в вазе постоя
нно лежали конфеты. Я их получала за свои «выступления».
А выступала я перед всеми, кто попадал к нам в дом. Папа тут же усаживал гос
тя.
Ч Ну куда, куда ты бежишь? Ну чиво? Сядь, передохни! Галава ты… Усех дел не п
еределаишь. Щас тибе моя дочурка концертик устругнеть.
И начиналось! Папа ставил стул посередине комнаты, я быстро вскарабкивал
ась на него, руки назад, глаза широко открыты, улыбка самая веселая. Я все д
елала так, как учил меня папа: «Дочурка, глаза распрастри ширей, весело влы
байсь и дуй свое!» Начинала я со стихотворения:

Жук-рогач, жук-рогач Ч
Самый первый силач;
У него, у жука,
На головушке Ч рога!

При этих словах полагалось приставить к вискам два указательных пальца.

Гость вежливо улыбался: «Очень мило, очень мило», Ч и собирался уходить.
«Куда ты? Не-е, брат, ще тока начало! Давай, дочурчинка, песенку з чечеточкую
!» Это означало, что в конце песни, какой бы она ни была, надо дать «кусок» че
четки. Я хлопала себя почти одновременно по груди, коленям и, выбросив ног
у вперед, а руки в стороны, громко выкрикивала: «Х-х-ха!!».

Эх, Андрюша, нам ли быть в печа
ли,
Возьми гармонь, играй на все лады,
Так играй, чтоб горы заплясали,
Чтоб зашумели зеленые сады!

Папа на баяне Ч «тари-дари, дари-дам!»
И я свое Ч «х-х-ха!»
После этого гость обязательно смеялся. Больше всех радовался и подыгрыв
ал мне папа: «Не, актрисую будить, точно. Ето як закон! Усе песни на лету бере
ть, як зверь. Ну, вокурат актриса!»
И человек, который к нам заходил на минуточку, уже через четверть часа под
папиным обаянием и натиском совершенно забывал, куда и зачем он шел, поче
му он оказался у нас, и, конечно, оставался… Папа выразительно смотрел на м
аму. Мама бежала в магазин. А я продолжала свое выступление.
… Домой человек уходил лишь поздно вечером, держась за стенки, хвалил мам
у, восхищался «дочуркой», прославлял папу Ч щедрую русскую душу Ч и бла
годарил, благодарил. Папа был счастлив.
Кто бы к нам ни приходил, начиналось так: «Ну, девки, давай скорее на стол, че
ловек у гостях. Лялюша! Давай шевелися чуковней! Штоб усе було як на Первое
мая!»
У нас в доме все праздники были как Первое мая. Для меня праздник Первое ма
я был самым веселым. Папа шел на демонстрации впереди колонны с баяном, ве
сь в белом, брезентовые туфли начищались мелом. Мама, в белой юбке, в белой
майке и в белом берете, дирижировала хором. Пели все! И я не помню грустных
людей, грустных лиц до войны. Я не помню ни одного немолодого лица. Как буд
то до войны все были молодыми. Молодой папа, молодая мама, молодые все! И я с
ними Ч счастливая, радостная и, как мне внушил мой папа, «совершенно искл
ючительная».
В левом углу от двери в нашей комнате стояла знаменитая двухспальная кро
вать с никелированными спинками и шариками, которые я постоянно откручи
вала. Эта кровать служила моим родителям около тридцати лет, до 1969 года. В т
от год они переехали ко мне в Москву. Кровать осталась в Харькове, а им при
шлось купить современную тахту, которую папа проклинал и благоговейно в
споминал ту незабываемую кровать с сеткой и периной. А может, он тайно взд
ыхал по тому времени, когда был молодым, сильным…
У папы было очень много друзей. Особенно до войны. «Друзья» Ч это те, с кот
орыми его связывало дело, баян, профессия. «Кровенные друзья» Ч это те, с
которыми он говорил о профессии за столом. Раз вместе поднимали рюмки Ч
значит, этот друг становился «кровенным», то есть кровным. Без друзей о во
дке в доме не было и речи. Но стоило папе сесть за стол с «кровенным» Ч вст
упал в силу его характер: как это так, чтобы кто-то оказался сильнее его? Чт
обы он кому-нибудь уступил?
Были среди друзей и подруги. «Ухажерки». Те, которые ему нравились, за кото
рыми он ухаживал. Одинокие женщины, которых он утешал или словом, или тихо
нько похлопывал их ниже спины, так чтобы Ч не дай бог! Ч нее увидела мама.
А я все видела и никогда своего папочку не выдавала. Папа всю жизнь до стар
ости пользовался большим успехом у женщин.
Он был прекрасно сложен, выше среднего роста. Очень сильный и чрезвычайн
о легкий в движениях. Танцевал пластично и любое па брал с ходу. У папы был
и синие глаза, темные вьющиеся волосы и открытый, теплый взгляд. Но самым п
рекрасным в нем была улыбка! Когда он улыбался Ч улыбались все! Если пред
ставить себе то время, те моды, моего папу с лучезарной улыбкой да еще с ба
яном в руках… Да ни одна женщина не могла устоять!
Были у него и бесконечные поклонники. После работы около нашего окна его
уже поджидали несколько человек.
Я смотрела на маму: чем кончится? Или папа их пригласит в дом, и я буду высту
пать, или он даст им денег, и они уйдут. И тогда я не буду выступать, а буду сл
ушать сказку.
А один поклонник был непьющий. Он входил, здоровался, глядя неотрывно на п
апу, садился на диван и клал на колени кепку. Папа сидел напротив, на нашей
кровати с шариками, и играл для него. Для таких «настыящих» ценителей муз
ыки папа безукоризненно играл «репертуар», усвоенный еще в муздраминст
итуте: два марша Ч «Привет музыкантам» и «Старые друзья», танго «Брызги
шампанского», польку-бабочку и «Турецкий марш» Моцарта. Этот поклонник
все прослушивал, благодарил, прощался, все так же неотрывно глядя на папу,
и уходил.
Ч Что ему от тебя надо, Марк? Ну раз послушал, ну два… Сколько можно? Черте
что!
Ч Леличка, он тибе мешаить? Хай человек слушаить… И мне тренировка…
Среди поклонников были и нищие. Они знали все его маршруты и поджидали па
пу на дороге. Все знали его по имени и отчеству. Еще бы! Щедрее никто не одар
ивал! Папа останавливался, разговаривал с ними, расспрашивал. Ему все был
о интересно.
До войны каждое утро в нашей маленькой комнатке раздавался стук в окно. В
форточку просовывалась голова растрепанного человека. У него в горле бы
ла резинка, а на кадыке железка с дыркой, из которой вылетал свист. Он был к
алека. Звали его Андрей. Я не могла к нему привыкнуть. При виде его всегда з
абивалась в угол.
Ч Да ты не бойсь его, дочурка. Ета хороший человек. Людям усем нада памага
ть… Ты даешь, и тибе бог дась… Во, моя детка…
Этот Андрей приходил к нашему окну каждый день, как на работу. Постучит, по
дождет, а потом хрипит: «Марк Гаврилович! Здравия желаем…»
Ч Иди, Ч ядовито говорила мама, Ч твой дружок пришел…
Ч Полегчий, полегчий, девка, на поворотах, а то быстро у меня схватишь. Ч
И, широко улыбаясь, вырвав у мамы деньги, направлялся к окну. Деньги всегда
были у мамы. Папа их моментально тратил или безвозмездно отдавал «взайм
ы». Андрей мне не нравился. Тут я была на маминой стороне. Такой нахальный,
неприятный человек, а папа с ним так…
Этот калека всегда сидел на углу Рымарской и нашего Мордвиновского пере
улка. Около того здания, с которым у меня потом будет так много связано…
При вступлении немцев в Харьков в этом здании была сперва немецкая ремон
тная часть, затем Ч немецкий госпиталь. Когда Красная Армия в первый раз
освободила Харьков, в нем был наш красноармейский госпиталь. Потом немцы
вновь взяли Харьков. Опять в этом здании разместился немецкий госпиталь
. И, наконец, 1 сентября 1943 года оно стало моей школой N 6. В этой школе я проучил
ась все десять лет.

ВОЙНА

Было так весело и празднично. Было лето. Наш детский сад на лето переехал в
Ольшаны, под Харьковом. На всех праздниках в садике я пела, на Новый год бы
ла Снегурочкой. Воспитательница говорила папе и маме: «Ваша Люся должна
стать актрисой». Ч «Да! Ета ув обязательном пырядке. Так и будить!» Ч зав
ерял ее папа. Я была влюблена в мальчика Семочку. На сохранившихся фотогр
афиях мы с мим везде рядом.
И вдруг родители срочно увозят нас в Харьков. Еще утром мы были в лесу на п
рогулке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13