На диване, где раньше спал дядя Вася, сидели две девочки. Нам сказали, что ж
ена дяди Васи умерла. Вот какое горе…
А теперь было шесть часов, и не было мамы.
С утра мы вместе продавали табак. Потом я, как всегда, пошла по своим делам.
Везде все было по-старому. Лишь в пивной уже не было дяди Васи. На его месте
стоял другой музыкант, только играл он не на баяне, а на скрипке. Подметки
к ботинкам у него были привязаны веревкой. Очень худой, заросший, жалкий, г
оворили про него, что до войны он в Харькове «гремел», а теперь вот сильно
пьет и к вечеру совсем не может играть. Фамилии его я не запомнила. К нему о
бращались: «Род-д-ной, ударь по душе!». Скрипку я так близко видела и слышал
а тогда впервые. Но играл он! Точно, бил по душе. Очень пронзительно… И стан
овилось одиноко и страшно.
Мне всегда больно слышать соло скрипки. Я люблю хор скрипок в оркестре, он
и уносят душу высоко-высоко, хочется плакать и любить. А когда играет соли
ст, какой бы он ни был Ч талантливый и импозантный, в сюртуке и в крахмаль
ном жабо, Ч чем внимательнее я вслушиваюсь в его игру, тем яснее вижу бот
инки, обвязанные веревкой, тем дальше уходят звуки этого нынешнего музык
анта, Ч ее заглушают кричащие, выворачивающие душу импровизации талант
ливого пьяного скрипача.
После войны я посмотрела фильм «Петербургская ночь». В нем через всю кар
тину идет спор, состязание двух музыкантов Ч талантливого и способного
. Актер Добронравов играл талантливого скрипача. Я была поражена необыкн
овенным его сходством с тем скрипачом из пивной. Такая же отрешенность о
т мира, как будто на свете есть только музыка и больше ничего… Я смотрела ф
ильм несколько раз. Меня преследовала необычная музыка Кабалевского, ос
обенно тема «Погорельцы». А когда в 1965 году я снималась в фильме «Рабочий п
оселок» с Леной Добронравовой, как же я влюбленно на нее смотрела и думал
а: «Дорогая Лена! Ты даже не представляешь, что ты для меня. Ты Ч дочь актер
а Добронравова. А он Ч щемящая музыка Кабалевского, которая заставляет
вспоминать того скрипача из пивной цыгана Коли, где рыдают пьяные посети
тели и просят „род-д-дного“ „ударить по душе“… А вокруг война, бой за жизн
ь, за хлеб и мое взрослое детство…»
Сначала я невзлюбила того скрипача Ч за дядю Васю. Да ведь он здесь ни при
чем. Он даже не знал дядю Васю, нашего спасителя. Это хозяин пивной Ч он ту
т же нашел замену дяде Васе. Хоть бы выждал немного…
Папа мне на всю жизнь передал эту свою жалость к людям. По-папиному, любов
ь Ч это жалость. У нас дома спрашивали: «Ты меня жалеешь?» Значит, «ты меня
любишь?». Никогда в доме у нас не было этого проклятого равнодушия. Папа пе
ред людьми был распахнут, открыт. Он говорил, что обижать его Ч «ета грех…
»
Ч Когда ты ушла с базара? Ч спросила тетя Валя.
Ч Давно, мамы на месте не было. Вот я и прибежала домой, чтобы быть пораньш
е…
Ч Ну, что же могло случиться с Лелей? Облавы не было? Ты не спрашивала?
Ч Нет, не было. Точно.

«Вторые немцы» придумывали все новые и новые жестокие расправы. Мало-ма
льски подозрительных вешали прямо на балконах! Лютовали полицаи. Особен
но те, что вернулись в город со «вторыми немцами». И немцы любовались, когд
а полицаи расстреливали своих же. Теперь начались облавы. Они устраивали
сь в самых людных местах. В основном, Ч на базаре.
Определенный участок людного места немцы потихоньку окружали кольцом.
А потом по команде вдруг начинали сужать кольцо, оттирая людей от прилав
ков, швыряя «товар» на землю. Прикладами в спину все ближе и ближе сталкив
али людей друг к другу. Боже мой, какая же это была паника! Душераздирающие
, протяжные крики Ч «Мамочки!», «Господи!», «Помоги-ите!» «Ра-ту-уйтэ!» Ч п
еремежались с отрывистыми немецкими: «Шнель!», «Век!», «Шайзе!», «Фарфлюкт
ер!».
А когда кольцо было сжато так, что люди стояли вплотную друг к другу, немцы
разрывали кольцо с одной стороны… А с противоположной стороны этого кол
ьца выпускали овчарок. Все крики сливались в одно жуткое: «О-о-о!».
И наступала на мгновение тишина. Как будто все одновременно переводили д
ыхание.
Проклятые умные дрессированные животные справлялись уже сами. Они гнал
и толпу перепуганных и ничего не соображающих людей в точном направлени
и Ч к черным закрытым машинам Ч «душегубкам».
Машины набивали людьми, и они отъезжали. Тех счастливцев, которые в машин
у не поместились, отпускали. Часто случалось так, что мать в машине, а дочь
осталась на воле! Оставшиеся на свободе проклинали потом эту свободу всю
жизнь.
В эти душегубки впускали выхлопные газы. И пока машина доезжала до окраи
ны города Ч люди в ней задыхались. Потом их сбрасывали в ямы и засыпали зе
млей. А зимой Ч в Лопань. Это и была «облава». Так она проходила в нашем Хар
ькове, на Благовещенском базаре. А на следующий день по городу шли слухи, ч
то в Харькове действуют партизаны. Облава Ч это как бы месть немцев за де
йствия партизан.
Со временем харьковчане изучили технику облав, как свои пять пальцев. Ст
оило черной машине или немцу с овчаркой появиться на базаре, тут же по ряд
ам, как по телефону, передавалось сначала тихо, а потом все громче и громче
и, наконец, криком: «Облава!», «Облава!». Весь базар сразу приходил в хаотич
еское движение. Иногда мероприятие у немцев срывалось. Но чаще попадалис
ь нерасторопные деревенские тетки, которые, ничего не соображая и боясь
расстаться с мешком, добровольно бежали к черным машинам…

Мы с тетей Валей увидели маму. Она шла с Рымарской вниз, к нашему дому. Рядо
м с ней шла незнакомая женщина, чуть сзади Ч мужчина. Все трое с ног до гол
овы были в белом, как будто вываляны в мелу. Все несли на спине по мешку.
Ч Где-то грабили муку… Ч сказала тетя Валя, свесившись из окна. Когда он
и были уже почти у нашего дома, раздалось громкое «Хенде хох!». С противопо
ложной стороны улицы к ним шел немец с автоматом наготове. Все трое поста
вили мешки, подняли руки, повернулись и пошли опять вверх, к Рымарской.
В нашем переулке «опоздавших» никогда не расстреливали. Машины, которые
увозили убитых, не могли проехать по нашему крутому, горбатому Мордвинов
скому. Убивали внизу Ч на Клочковской или наверху Ч на Рымарской.
Сколько раз я видела, как ведут людей с поднятыми руками на расстрел. Но се
йчас вели мою маму! Это было неправдоподобно, как сон. Вот я же на нее смотр
ю, это ведь моя мама, и… не верю.
«Хоть бы взглянула на меня, мамочка!»
Она ни разу не посмотрела на нас. Все трое шли с поднятыми руками, за ними ш
ел патруль, направив автоматы им в спины.
Внизу, у парадного, остались три мешка муки. Из окон, по обеим сторонам ули
цы, на эти мешки смотрели горящими глазами. Но выйти на улицу никто не реша
лся. Очень близко раздалась короткая автоматная очередь Ч одна, сейчас
будет еще две…
Потом мы услышали топот и увидели бегущих к дому маму и незнакомую женщи
ну. Мы с тетей Валей бросились им навстречу, слетели с четвертого этажа и с
хватили мешок муки. На всех этажах в приоткрытых дверях стояли жильцы на
шего дома.
Ч Леля! Что случилось?
Ч Потом, Валя, потом! Какая радость… Неслыханно, негаданно. Мучица! У нас м
учица!
Женщина на всю ночь осталась у нас. Мама предложила ей устроиться на дива
не, но она сидела в коридоре, обняв мешок с мукой, как подушку, и все плакала
и плакала. Громко, навзрыд… А мама… Как будто не ее вели только что на расс
трел. Она возбужденно рассказывала тете Вале, как и что было.
На базаре в машину забрали нескольких молодых женщин и мужчин, довезли и
х до гастронома на Сумской. Он и сейчас там, этот гастроном, около театра Ш
евченко. Под гастрономом, в подвале, продовольственные склады. Людей зас
тавили грузить мешки с мукой. Когда они нагрузили полную машину, женщины
стали просить за работу немного муки. Из немцев были шофер, солдат и небол
ьшого чина офицер. Они разрешили взять муку Ч «шнель, шнель» Ч стали пок
азывать на часы. Мама говорила, что она на радости совершенно забыла про к
омендантский час и помертвела, когда увидела патруль.
Ч Валя! Патруль около самого парадного! Мне было так жалко муку… Ведут, а
я все думаю: ну кому же она достанется? Доходим до театра, а машина еще стои
т, представляешь? Я бросилась к шоферу, к офицеру! Ведь мы нагрузили полную
машину! Что я говорила Ч не знаю! На немецком, на русском… Офицер перегов
орил с патрулем, тот, сволочь, ни в какую. Шофер говорит про детей, я кричу: «
Кляйне киндер кранк…» Нас вот с нею отпустил, а того дядьку… Да не плачьте
вы! Ч сказала она женщине в коридоре. Ч И мука цела, и мы живы-здоровы…
Какая мама боевая стала. Год назад ходила на менку и так же плакала, как эт
а, в коридоре. А теперь вон какая! Смеется.
На следующий день в нашем переулке только и говорили, что кому-то достало
сь столько муки! Соседей мама одарила мукой, чтобы они не затаили злобы. Он
а стала героем дня.
Утром целой группой Ч я, мама, тетя Валя, мать Зои Мартыненко и тетя Фрося
Ч все пошли к гастроному.
Ч Вот смотрите, здесь мы грузили, вот еще следы от машины, от муки… А вот ту
т мы умоляли нас отпустить. Два часа грузили, все болит…
Ч Мам!
Ч Что тебе? Потом… не до тебя.
Я узнала того дядьку. Об этом я и хотела сказать маме. Это был «армянин», ко
торый в самом начале войны отбирал у нее ящик с банками. Я тогда еще крикну
ла: «Мама! Не бойся! Папа бежит!» Как же мама его не узнала?

ПЕТЕР

Мы спаслись от душегубки. Когда собаки погнали толпу, мама сильно толкну
ла меня в спину. Я упала на землю, она накрыла меня собой. Все бежали рядом, с
овсем у лица, спотыкались о наши ноги, ругались, падали и опять бежали. А ко
гда побежали и мы, мама, стиснув больно мою руку, задыхаясь на бегу, говори
ла: «Главное Ч опоздать… собак не бойся… кусают тех, кто паникует. Это не
смертельно, главное Ч опоздать…»
Мы опоздали. Но я видела совсем близко, как черно и страшно было в машине б
ез окон. Как люди, тесно прижатые друг к Другу, с искаженными от ужаса лица
ми смотрели из машины, хватали последний глоток свежего воздуха. Они вбе
гали по доскам в машину… была видна спина, но, оказавшись в машине, человек
тут же разворачивался лицом. Так и мелькали: спина Ч лицо, спина Ч лицо…
Такие разные люди, разные лица… А один пожилой седой дяденька даже улыба
лся. Я подумала, что это и есть, наверное, сумасшедший. Таких я еще никогда н
е видела. Но что такое сумасшедший Ч меня очень интересовало. И, увидев ка
ждое неестественное проявление человеком своих чувств, я гадала: «С умом
» он или «без ума»? Ну как можно улыбаться, попав в душегубку?
Меня трясло, хотелось быстрее домой. А мама сообразила Ч вдруг удастся с
пасти табак!? Но, когда мы, «свободные», прибежали на наше место в торговом
табачном ряду, мешок с табаком уже исчез.
Я всегда останавливаюсь на улице, если вижу драку, пьяных, катастрофы. Во в
ремя войны мне ежедневно доводилось видеть у людей самые обнаженные чел
овеческие проявления. Я видела глаза, в которых были страх и ужас смерти, ж
елание убить, счастье, что не умер. Все эмоции, страсти у людей в войну были
обнажены. Я с детства так привыкла к сильным потрясениям, что желание про
никнуть вглубь, пусть даже в самые неприглядные области человеческих от
ношений, стало навсегда для меня необходимостью. Я не могу пройти мимо ск
андала. Стою в сторонке и «провожу» через себя все, что вижу и слышу. Потом
долго раздумываю, кто прав, а кто нет и почему. Может, они давно уже помирил
ись, а я все хожу и анализирую, почему человек не сумел себя сдержать, поче
му он так неприлично громко кричал, отчего становится неприятным и уродл
ивым. Почему он потерял контроль над собой Ч ведь вокруг же люди. А как бы
я на его месте?
Сейчас другое время. И совсем, мне кажется, другие люди. У некоторых эмоции
ушли внутрь, вглубь, трудно бывает понять, что у человека на уме, потому чт
о на языке у него совсем другие. Я тоже очень изменилась Ч куда делось отк
рытое бурлящее веселье, щедрая, заражающая всех вокруг «папина» радость
… Иногда они прорываются, но пугают тех, кто меня не знает близко. И радуют
«своих». И все-таки самый неисчерпаемый источник эмоций, страстей, неодн
означных открытых характеров для меня Ч в той войне, в моем незабываемо
м взрослом детстве.
С годами все отстоялось, отложилось в душе и в сердце, а потом преломилось
на экране. Я видела таких измученных женщин в жизни, как Мария Плещеева в ф
ильме «Рабочий поселок». Когда все, казалось бы, потеряно, нет никакой над
ежды на свете и все-таки где-то глубоко есть еще внутренний базис, и она ра
спрямляется, она снова живет!..
Как много было рядом таких внешне грубых, колких, яростных и человечных, к
ак Шура Соловьева из фильма «Дорога на Рюбецаль»! И характер, и одежда, и ж
аргонная речь Ч все из моего военного детства. А в фильме «Вторая попытк
а Виктора Крохина» Ч Любовь Крохина. В ней я попыталась сыграть открыты
й характер, все вытолкнуть наружу, ничего не приукрашивая, Ч как было в в
ойну, почти без подтекстов. А если есть второй план Ч то шит белыми ниткам
и, и тогда человек становится еще ранимее, еще привлекательнее… Попробов
ала быть, как мой папа, Ч он бы сейчас совсем не смог приспособиться, он бы
л человеком «того» необыкновенного времени… Я на экране также слепо и гл
упо люблю своего сына, как папа любил меня. Унижая отчима моего сына также
, как папа порой унижал маму. И от этого любовь героини получилась мощной,
необъятной, как у моего папы. В фильме ненавижу открыто, люблю открыто, гов
орю то, что думаю, с открытой душой, открытым сердцем. Пою тоже громко.

Моя мама с каждым днем набирала силу. Теперь папа не узнал бы ее. Теперь уж
е тетя Валя прислушивалась к маме, соглашалась во всем. После той облавы м
ама больше не торговала табаком.
Они с тетей Валей устроились работать в кафе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13