https://wodolei.ru/catalog/mebel/napolnye-shafy/
Отчаянные попытки пациента удержать контроль над темой беседы. Слабеющее сопротивление идее, что ему можно помочь. Нарастающая «переносимость» по отношению к врачу.
б) ВНЕШНОСТЬ И МАНЕРА ПОВЕДЕНИЯ ПАЦИЕНТА
Вид совершенно неожиданный. Широко раскрытые глаза, бледность, почти нескрываемый страх, всклокоченные волосы. Очевидны нарастающий стресс, волнение, невозможность успокоиться. Попытки самоконтроля значительно менее успешны, чем вчера. Я предложил ему пройтись по комнате, если так он будет чувствовать себя раскованнее, или снять пальто, или расслабиться любым другим способом. С сердитым видом он отклонил все эти предложения, утверждая, что чувствует себя превосходно. Позже по ходу сеанса, после того как он освободил себя от бремени своего загадочного переживания, пациент начал вести себя несколько спокойнее, хотя не расслабился ни на мгновение.
На протяжении всего сеанса я замечал, что пациент время от времени оглядывается через плечо. В какой-то момент он встал, подошел к двери, открыл ее, а затем вернулся на свое место, никак не объяснив свое поведение.
в) КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ СОБЕСЕДОВАНИЯ
Первая часть собеседования была главным образом посвящена фактическому материалу, который по той или иной причине не был затронут на первом сеансе. По собственному желанию пациент заговорил об отношениях с женой, но затем почти сразу же оставил эту тему. Ему трудно было задерживаться на одном предмете подолгу. Подробно рассказал о своих юношеских надеждах, идеалах, политических убеждениях, что в целом укладывается в рамки вполне конвенционального заигрывания с радикализмом шестидесятых, и о своем нынешнем разочаровании, причем здесь с многозначительным видом добавил, что принадлежит к поколению, рожденному в тени Хиросимы и никогда не питавшему иллюзий относительно того, что оно само в силах распорядиться своей судьбой.
Я попытался вернуть разговор к теме взаимоотношений с женой, высказав предположение о том, что их решение не обзаводиться детьми может в какой-то мере объяснить его нынешний пессимизм. Это вызвало у пациента неожиданную вспышку гнева, в ходе которой он засыпал меня статистическими выкладками, свидетельствующими о том, что мир – это выгребная яма, человечество находится на грани катастрофы, атомная война неизбежна и так далее. Я перебил его, чтобы напомнить, что накануне он изображал себя человеком вполне довольным жизнью – довольным вплоть до загадочного происшествия. Он замешкался с ответом, а затем негромко спросил у меня, уж не обвиняю ли я его в том, что он типичный представитель среднего класса, заботящийся только о собственном благополучии, даже если оно возможно только за счет страданий всего остального человечества. Я отверг саму идею, будто я в чем-нибудь его обвиняю, и переменил тему разговора.
Они с женой обо всем на свете спорили, даже ругались, они порой действовали друг другу на нервы, но никогда ни в чем не возникало никаких принципиальных разногласий. С самого начала они решили не обзаводиться детьми. Когда после трех лет супружества этот вопрос всплыл вновь, они серьезно обсудили тему и сошлись на том, что вполне счастливы и так. Примерно в это время пациент купил жене первую собаку. Он признался мне, что, возможно, на подсознательном уровне надеялся на то, что домашнее животное отвлечет жену от «нежелательных мыслей», которых у нее, правда, не было, но могли бы и появиться. Они оба чрезвычайно привязались к своим собакам. Пациент не отрицал, что собаки играли в их семье роль квазидетей, однако упорно предостерегал меня от увлечения подобной линией исследования. Он не убивал своих собак из-за взаимоотношений с женой и их совместного решения не обзаводиться детьми.
На этом месте я воздержался от комментариев. Но на более поздней стадии имеет смысл побеседовать с его женой.
г) ПРЕДЛОЖЕННОЕ ЛЕЧЕНИЕ, РАВНО КАК И НЕПРЕДЛОЖЕННОЕ, НО ОБДУМЫВАЕМОЕ
Я зачитал пациенту слова, написанные кровью на крышке белой коробки, а также карандашом на оборотной стороне поздравительной открытки. Последнюю, по моему настоянию, переслал мне его домашний врач. Разумеется, я не показал пациенту открытку, поскольку она была испачкана в крови, равно как не предупредил его о том, что именно собираюсь прочесть.
Я не спускал с него глаз. Однако живой реакции на текст не появилось. Я спросил его, вкладывает ли он какой-нибудь определенный смысл в загадочное слово «Магмель». Опять никакой реакции. Более или менее такого я и ждал.
В тесте на свободную ассоциацию пациент произнес нижеследующую череду слов: «СТРАХОВКА, ОТКАЗ, СТРАЖНИК, ХРУСТАЛЬ, ПУСТЫНЯ, ПОЖАР, ДОЖДЬ, СПАСИТЕЛЬ, ТЬМА, КЛЮЧ, ПОРОГ, НЕАПОЛЬ, ПЯТНОВЫВОДИТЕЛЬ, ШИРМА, ЗЕРКАЛО...» По мере произнесения этих слов он заметно мрачнел. Выказал признаки раздражения и волнения, начал постоянно оглядываться и тому подобное. Я решил отказаться от продолжения опыта.
Как раз в это время пациент объявил, что ему необходимо сообщить мне нечто важное. Подходы к закодированному материалу обусловили наступление небольшого кризиса, на что я и надеялся. Хотя говорить о «переносе» на данной стадии было бы преждевременно, с самого начала сеанса я подметил в сознании пациента конфликт, в который каким-то образом оказался замешан и я. После короткого вступления на тему о том, почему он не говорил об этом раньше и почему мне не следует воспринимать дальнейшее как бред лунатика, он сообщил мне, что после инцидента с собаками время от времени обуреваем «видениями» тревожащего свойства. Причем видения настолько сильные, что в период их протекания они блокируют все остальные источники восприятия и становятся для пациента единственной реальностью. Они не похожи ни на что, с чем ему доводилось сталкиваться ранее; в этой связи он отдельно упомянул сильнейшие галлюцинации, посещавшие его после приема определенных наркотиков. Он перечислил ряд галлюциногенов, которые ему доводилось пробовать, включая опиум, мескалин и ЛСД, и подчеркнул, что тогдашний эффект не идет ни в какое сравнение с нынешним. Он уверил меня в том, что в настоящее время не принимает ни этих, ни каких бы то ни было других наркотиков (а только снотворное, прописанное ему домашним врачом), равно как не принимал их в сравнительно обозримом прошлом.
Пациент убежден в том, что видения его посещали трижды: 1) в субботу, 29 сентября. После убийства собак во время поездки в город. Кошмарная картина всеобщего хаоса и распада, овладевшая всем его сознанием; 2) во вторник, 2 октября, на собеседовании с доктором Хартман. Неспособность отреагировать на тест Роршаха, а затем зрелище людских толп, пытающихся спастись бегством от бесконечной опасности. Ощущение вселенского ужаса, мирового зла, однако же где-то в отдалении как чего-то, его напрямую не касающегося; 3) прошлой ночью. Пробудившись от тревожного сна, обнаруживает в углу спальни ребенка, которого описывает как живой труп. Этот образ ассоциируется с предыдущим видением.
После каждого из этих инцидентов пациент испытывал чувство потери ориентации различной степени тяжести. И – что более существенно – чувство вины, особенно после первого инцидента. Когда я указал ему на то, что раскаяние из-за расправы над собаками было бы только естественным, он настоял на том, что чувство вины было куда более всеобъемлющим. Хотя и затруднился описать, что конкретно в эти минуты ощущал.
Мне пришло в голову (хотя я и не высказал это вслух), что чувство ответственности за убийство собак (иррациональное поведение) в сочетании с отказом допустить мысль о том, что он психически болен, могло преобразовать конкретную вину в универсальную, а борьба с собственной совестью могла трансформироваться в череду видений, связанных с образами бегства, преследования и травли. Но пациент был тверд как скала в одном отношении, а именно: что единственным способом «выжить» в период видения (он имел в виду нападение в гостиничном номере) был отказ покориться ему всецело, отказ принять на себя всю вину, в том числе и за то, чего он не совершал. Затем с несколько смущенным видом он высказал предположение, что «тяжелое чувство вины», которое ему в конце концов удалось преодолеть, и обусловило появление кровоподтека у него на груди. Правда, сам же заметил, что это, возможно, притянуто за уши.
Я постарался поддержать его в этих догадках, утаив от него, что в состоянии предельной тревоги физическая реакция на иррациональную угрозу как защитное средство является весьма типичной. Я навел разговор на тему гипноза в связи с галлюцинациями пациента и предположил, что под гипнозом нам удастся восстановить видения и исследовать их более тщательно. Это явно пришлось ему по вкусу, потому что такое предложение с моей стороны означало, что я со всей серьезностью отношусь к его наиболее диким жалобам. Он был несколько удивлен тем, что его домашний врач, направляя его ко мне, не сообщил, что я практикую гипнотерапию, однако я уверил его в том, что гипноз уже давно стал рутинной клинической практикой для все растущего числа психотерапевтов. Он сказал, что не имеет ничего против, хотя и выразил тривиальные сомнения относительно того, способен ли он поддаться внушению.
д) ИТОГ СОБЕСЕДОВАНИЯ
Во многих отношениях достигнут реальный прогресс. Пациент существенно продвинулся в своем доверии к психиатру. Множащиеся признаки уверенности в том, что он встретил человека, который сможет ему помочь. Трогательная, едва ли не детская убежденность в пользе нашего сотрудничества, особенно с тех пор, как был упомянут гипноз. Как это часто бывает, само упоминание возможности гипнотерапии произвело врачебный эффект. Как представляется, пациент убежден не только в том, что эксперимент докажет его правоту (то есть докажет, что он душевно здоров), но и что в ходе гипнотического сеанса будет найден ключ к пониманию того, что же именно с ним произошло. Превосходная мотивация. То, что обычно считают неестественным свойством гипноза, а именно так называемое магическое воздействие, представляется пациенту словно нарочно созданным для его «уникальных» обстоятельств. Он ушел от меня успокоенным и почти с нетерпением ожидающим завтрашнего сеанса.
е) ОБЩИЙ ИТОГ
Во всем этом деле есть несколько загадочных аспектов, но на данной стадии я трактую его как мягкий депрессивный психоз. В основе депрессии очевиден давний невроз: страхи пациента отчетливо напоминают те, что мы в пятидесятых называли «термоядерными». В таких обстоятельствах, несмотря на ряд признаков, напоминающих паранойю, гипнотерапия представляется уместной. Дальнейшее использование традиционных методов лечения может вызвать маниакальную депрессию и полную утрату чувства реальности. Чувство вины, скорее всего, коренится в детской травме, подавленной и вытесненной в подсознание в более зрелом возрасте. Могу поспорить сам с собой, что пациент окажется в высшей степени предрасположен к гипнозу.
10
Среда, 4 октября
22.00. Квартировладелица, миссис Ломбарди, толстая, неопрятного вида особа с маленькими любопытными черными глазками, помогла мне выставить вторую кровать за дверь. Я ей сказал, что мне понадобилось место для письменного стола. Она, разумеется, разохалась, но я настоял на своем: или здесь останется кровать, или я. Я также попросил ее убрать ширму. Но тут я хватил через край: ей, ответила миссис Ломбарди, просто некуда девать ее. Как только она вышла из комнаты, я сложил ширму и поставил к стене – там, где раньше стояла вторая кровать. Теперь здесь стало поуютнее.
Ночь прошла легче – главным образом благодаря Сомервилю. Вне всякого сомнения, мне пошло на пользу то, что я был с ним откровенен. Он верит мне: такое ведь разыграть нельзя, а это уже само по себе большое облегчение. Забавно, что еще вчера я считал его подонком. А сейчас все идет к тому, что мое первое ощущение, будто я его уже где-то видел, оказалось если и неверным, то хотя бы возможным. Я хочу сказать, что у нас возникла сильная взаимная приязнь, что конечно же идет на пользу делу. Неприятно только, что, хотя он мне кажется сейчас не таким, как сначала, у меня в памяти нет четкого ощущения его лица. Когда он мне сказал о том, что практикует гипноз, я, понятно, начал изучать его глаза. Они серо-карие с крапинками, ничего в них гипнотического нет. Есть, пожалуй, раздражающая меня привычка медленно помаргивать во время беседы, как будто он постепенно засыпает. А затем вдруг бросает на тебя острый взгляд, как ящерица или какой-нибудь зверек.
Раньше я пытался избегать его взгляда или просто не обращал на него внимания. Вот именно – теперь у него появились глаза.
Я спросил у Хейворта о гипнозе, и он ответил, что и впрямь не о чем беспокоиться. Он и сам прибегает к гипнозу в определенных клинических ситуациях. Именно в связи с этим он и познакомился с Сомервилем. Оба они состоят членами Американского терапевтического и зубоврачебного общества гипномедицины.
Хейворт сообщил мне последние новости об Анне. Она собирается отправиться за океан и пробыть несколько недель у матери в Вене. Билл, разумеется, одобрил этот замысел. Собственно говоря, он сам и подсказал ей его, хотя сам и не признался бы в этом. Я думаю, мне повезло. Хорошо, что она побудет где-то вдали. Просто мне не совсем по вкусу, как конкретно обставлено дело... Такое ощущение, как будто что-то затевают у меня за спиной. Когда я завел речь о том, не встретиться ли нам с Анной перед ее отлетом, хотя бы на пару минут, Хейворт ответил: «Лучше не стоит».
Ну и пошел он. Потолкую об этом с Сомервилем.
(Из дневника Мартина Грегори)
11
Занавески в кабинете Сомервиля были задернуты, свет приглушен. Температура – чуть выше, чем обычно. В остальном все выглядело точно так же, как в прошлые разы. Одна из картин исчезла со стены, и на ее месте висело белое полотно, исчерченное смелыми вертикальными линиями. Выглядело оно достаточно безобидно. Я ожидал найти здесь какие-нибудь сложные приспособления, мигающие фонари, маятники, метрономы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
б) ВНЕШНОСТЬ И МАНЕРА ПОВЕДЕНИЯ ПАЦИЕНТА
Вид совершенно неожиданный. Широко раскрытые глаза, бледность, почти нескрываемый страх, всклокоченные волосы. Очевидны нарастающий стресс, волнение, невозможность успокоиться. Попытки самоконтроля значительно менее успешны, чем вчера. Я предложил ему пройтись по комнате, если так он будет чувствовать себя раскованнее, или снять пальто, или расслабиться любым другим способом. С сердитым видом он отклонил все эти предложения, утверждая, что чувствует себя превосходно. Позже по ходу сеанса, после того как он освободил себя от бремени своего загадочного переживания, пациент начал вести себя несколько спокойнее, хотя не расслабился ни на мгновение.
На протяжении всего сеанса я замечал, что пациент время от времени оглядывается через плечо. В какой-то момент он встал, подошел к двери, открыл ее, а затем вернулся на свое место, никак не объяснив свое поведение.
в) КЛЮЧЕВЫЕ МОМЕНТЫ СОБЕСЕДОВАНИЯ
Первая часть собеседования была главным образом посвящена фактическому материалу, который по той или иной причине не был затронут на первом сеансе. По собственному желанию пациент заговорил об отношениях с женой, но затем почти сразу же оставил эту тему. Ему трудно было задерживаться на одном предмете подолгу. Подробно рассказал о своих юношеских надеждах, идеалах, политических убеждениях, что в целом укладывается в рамки вполне конвенционального заигрывания с радикализмом шестидесятых, и о своем нынешнем разочаровании, причем здесь с многозначительным видом добавил, что принадлежит к поколению, рожденному в тени Хиросимы и никогда не питавшему иллюзий относительно того, что оно само в силах распорядиться своей судьбой.
Я попытался вернуть разговор к теме взаимоотношений с женой, высказав предположение о том, что их решение не обзаводиться детьми может в какой-то мере объяснить его нынешний пессимизм. Это вызвало у пациента неожиданную вспышку гнева, в ходе которой он засыпал меня статистическими выкладками, свидетельствующими о том, что мир – это выгребная яма, человечество находится на грани катастрофы, атомная война неизбежна и так далее. Я перебил его, чтобы напомнить, что накануне он изображал себя человеком вполне довольным жизнью – довольным вплоть до загадочного происшествия. Он замешкался с ответом, а затем негромко спросил у меня, уж не обвиняю ли я его в том, что он типичный представитель среднего класса, заботящийся только о собственном благополучии, даже если оно возможно только за счет страданий всего остального человечества. Я отверг саму идею, будто я в чем-нибудь его обвиняю, и переменил тему разговора.
Они с женой обо всем на свете спорили, даже ругались, они порой действовали друг другу на нервы, но никогда ни в чем не возникало никаких принципиальных разногласий. С самого начала они решили не обзаводиться детьми. Когда после трех лет супружества этот вопрос всплыл вновь, они серьезно обсудили тему и сошлись на том, что вполне счастливы и так. Примерно в это время пациент купил жене первую собаку. Он признался мне, что, возможно, на подсознательном уровне надеялся на то, что домашнее животное отвлечет жену от «нежелательных мыслей», которых у нее, правда, не было, но могли бы и появиться. Они оба чрезвычайно привязались к своим собакам. Пациент не отрицал, что собаки играли в их семье роль квазидетей, однако упорно предостерегал меня от увлечения подобной линией исследования. Он не убивал своих собак из-за взаимоотношений с женой и их совместного решения не обзаводиться детьми.
На этом месте я воздержался от комментариев. Но на более поздней стадии имеет смысл побеседовать с его женой.
г) ПРЕДЛОЖЕННОЕ ЛЕЧЕНИЕ, РАВНО КАК И НЕПРЕДЛОЖЕННОЕ, НО ОБДУМЫВАЕМОЕ
Я зачитал пациенту слова, написанные кровью на крышке белой коробки, а также карандашом на оборотной стороне поздравительной открытки. Последнюю, по моему настоянию, переслал мне его домашний врач. Разумеется, я не показал пациенту открытку, поскольку она была испачкана в крови, равно как не предупредил его о том, что именно собираюсь прочесть.
Я не спускал с него глаз. Однако живой реакции на текст не появилось. Я спросил его, вкладывает ли он какой-нибудь определенный смысл в загадочное слово «Магмель». Опять никакой реакции. Более или менее такого я и ждал.
В тесте на свободную ассоциацию пациент произнес нижеследующую череду слов: «СТРАХОВКА, ОТКАЗ, СТРАЖНИК, ХРУСТАЛЬ, ПУСТЫНЯ, ПОЖАР, ДОЖДЬ, СПАСИТЕЛЬ, ТЬМА, КЛЮЧ, ПОРОГ, НЕАПОЛЬ, ПЯТНОВЫВОДИТЕЛЬ, ШИРМА, ЗЕРКАЛО...» По мере произнесения этих слов он заметно мрачнел. Выказал признаки раздражения и волнения, начал постоянно оглядываться и тому подобное. Я решил отказаться от продолжения опыта.
Как раз в это время пациент объявил, что ему необходимо сообщить мне нечто важное. Подходы к закодированному материалу обусловили наступление небольшого кризиса, на что я и надеялся. Хотя говорить о «переносе» на данной стадии было бы преждевременно, с самого начала сеанса я подметил в сознании пациента конфликт, в который каким-то образом оказался замешан и я. После короткого вступления на тему о том, почему он не говорил об этом раньше и почему мне не следует воспринимать дальнейшее как бред лунатика, он сообщил мне, что после инцидента с собаками время от времени обуреваем «видениями» тревожащего свойства. Причем видения настолько сильные, что в период их протекания они блокируют все остальные источники восприятия и становятся для пациента единственной реальностью. Они не похожи ни на что, с чем ему доводилось сталкиваться ранее; в этой связи он отдельно упомянул сильнейшие галлюцинации, посещавшие его после приема определенных наркотиков. Он перечислил ряд галлюциногенов, которые ему доводилось пробовать, включая опиум, мескалин и ЛСД, и подчеркнул, что тогдашний эффект не идет ни в какое сравнение с нынешним. Он уверил меня в том, что в настоящее время не принимает ни этих, ни каких бы то ни было других наркотиков (а только снотворное, прописанное ему домашним врачом), равно как не принимал их в сравнительно обозримом прошлом.
Пациент убежден в том, что видения его посещали трижды: 1) в субботу, 29 сентября. После убийства собак во время поездки в город. Кошмарная картина всеобщего хаоса и распада, овладевшая всем его сознанием; 2) во вторник, 2 октября, на собеседовании с доктором Хартман. Неспособность отреагировать на тест Роршаха, а затем зрелище людских толп, пытающихся спастись бегством от бесконечной опасности. Ощущение вселенского ужаса, мирового зла, однако же где-то в отдалении как чего-то, его напрямую не касающегося; 3) прошлой ночью. Пробудившись от тревожного сна, обнаруживает в углу спальни ребенка, которого описывает как живой труп. Этот образ ассоциируется с предыдущим видением.
После каждого из этих инцидентов пациент испытывал чувство потери ориентации различной степени тяжести. И – что более существенно – чувство вины, особенно после первого инцидента. Когда я указал ему на то, что раскаяние из-за расправы над собаками было бы только естественным, он настоял на том, что чувство вины было куда более всеобъемлющим. Хотя и затруднился описать, что конкретно в эти минуты ощущал.
Мне пришло в голову (хотя я и не высказал это вслух), что чувство ответственности за убийство собак (иррациональное поведение) в сочетании с отказом допустить мысль о том, что он психически болен, могло преобразовать конкретную вину в универсальную, а борьба с собственной совестью могла трансформироваться в череду видений, связанных с образами бегства, преследования и травли. Но пациент был тверд как скала в одном отношении, а именно: что единственным способом «выжить» в период видения (он имел в виду нападение в гостиничном номере) был отказ покориться ему всецело, отказ принять на себя всю вину, в том числе и за то, чего он не совершал. Затем с несколько смущенным видом он высказал предположение, что «тяжелое чувство вины», которое ему в конце концов удалось преодолеть, и обусловило появление кровоподтека у него на груди. Правда, сам же заметил, что это, возможно, притянуто за уши.
Я постарался поддержать его в этих догадках, утаив от него, что в состоянии предельной тревоги физическая реакция на иррациональную угрозу как защитное средство является весьма типичной. Я навел разговор на тему гипноза в связи с галлюцинациями пациента и предположил, что под гипнозом нам удастся восстановить видения и исследовать их более тщательно. Это явно пришлось ему по вкусу, потому что такое предложение с моей стороны означало, что я со всей серьезностью отношусь к его наиболее диким жалобам. Он был несколько удивлен тем, что его домашний врач, направляя его ко мне, не сообщил, что я практикую гипнотерапию, однако я уверил его в том, что гипноз уже давно стал рутинной клинической практикой для все растущего числа психотерапевтов. Он сказал, что не имеет ничего против, хотя и выразил тривиальные сомнения относительно того, способен ли он поддаться внушению.
д) ИТОГ СОБЕСЕДОВАНИЯ
Во многих отношениях достигнут реальный прогресс. Пациент существенно продвинулся в своем доверии к психиатру. Множащиеся признаки уверенности в том, что он встретил человека, который сможет ему помочь. Трогательная, едва ли не детская убежденность в пользе нашего сотрудничества, особенно с тех пор, как был упомянут гипноз. Как это часто бывает, само упоминание возможности гипнотерапии произвело врачебный эффект. Как представляется, пациент убежден не только в том, что эксперимент докажет его правоту (то есть докажет, что он душевно здоров), но и что в ходе гипнотического сеанса будет найден ключ к пониманию того, что же именно с ним произошло. Превосходная мотивация. То, что обычно считают неестественным свойством гипноза, а именно так называемое магическое воздействие, представляется пациенту словно нарочно созданным для его «уникальных» обстоятельств. Он ушел от меня успокоенным и почти с нетерпением ожидающим завтрашнего сеанса.
е) ОБЩИЙ ИТОГ
Во всем этом деле есть несколько загадочных аспектов, но на данной стадии я трактую его как мягкий депрессивный психоз. В основе депрессии очевиден давний невроз: страхи пациента отчетливо напоминают те, что мы в пятидесятых называли «термоядерными». В таких обстоятельствах, несмотря на ряд признаков, напоминающих паранойю, гипнотерапия представляется уместной. Дальнейшее использование традиционных методов лечения может вызвать маниакальную депрессию и полную утрату чувства реальности. Чувство вины, скорее всего, коренится в детской травме, подавленной и вытесненной в подсознание в более зрелом возрасте. Могу поспорить сам с собой, что пациент окажется в высшей степени предрасположен к гипнозу.
10
Среда, 4 октября
22.00. Квартировладелица, миссис Ломбарди, толстая, неопрятного вида особа с маленькими любопытными черными глазками, помогла мне выставить вторую кровать за дверь. Я ей сказал, что мне понадобилось место для письменного стола. Она, разумеется, разохалась, но я настоял на своем: или здесь останется кровать, или я. Я также попросил ее убрать ширму. Но тут я хватил через край: ей, ответила миссис Ломбарди, просто некуда девать ее. Как только она вышла из комнаты, я сложил ширму и поставил к стене – там, где раньше стояла вторая кровать. Теперь здесь стало поуютнее.
Ночь прошла легче – главным образом благодаря Сомервилю. Вне всякого сомнения, мне пошло на пользу то, что я был с ним откровенен. Он верит мне: такое ведь разыграть нельзя, а это уже само по себе большое облегчение. Забавно, что еще вчера я считал его подонком. А сейчас все идет к тому, что мое первое ощущение, будто я его уже где-то видел, оказалось если и неверным, то хотя бы возможным. Я хочу сказать, что у нас возникла сильная взаимная приязнь, что конечно же идет на пользу делу. Неприятно только, что, хотя он мне кажется сейчас не таким, как сначала, у меня в памяти нет четкого ощущения его лица. Когда он мне сказал о том, что практикует гипноз, я, понятно, начал изучать его глаза. Они серо-карие с крапинками, ничего в них гипнотического нет. Есть, пожалуй, раздражающая меня привычка медленно помаргивать во время беседы, как будто он постепенно засыпает. А затем вдруг бросает на тебя острый взгляд, как ящерица или какой-нибудь зверек.
Раньше я пытался избегать его взгляда или просто не обращал на него внимания. Вот именно – теперь у него появились глаза.
Я спросил у Хейворта о гипнозе, и он ответил, что и впрямь не о чем беспокоиться. Он и сам прибегает к гипнозу в определенных клинических ситуациях. Именно в связи с этим он и познакомился с Сомервилем. Оба они состоят членами Американского терапевтического и зубоврачебного общества гипномедицины.
Хейворт сообщил мне последние новости об Анне. Она собирается отправиться за океан и пробыть несколько недель у матери в Вене. Билл, разумеется, одобрил этот замысел. Собственно говоря, он сам и подсказал ей его, хотя сам и не признался бы в этом. Я думаю, мне повезло. Хорошо, что она побудет где-то вдали. Просто мне не совсем по вкусу, как конкретно обставлено дело... Такое ощущение, как будто что-то затевают у меня за спиной. Когда я завел речь о том, не встретиться ли нам с Анной перед ее отлетом, хотя бы на пару минут, Хейворт ответил: «Лучше не стоит».
Ну и пошел он. Потолкую об этом с Сомервилем.
(Из дневника Мартина Грегори)
11
Занавески в кабинете Сомервиля были задернуты, свет приглушен. Температура – чуть выше, чем обычно. В остальном все выглядело точно так же, как в прошлые разы. Одна из картин исчезла со стены, и на ее месте висело белое полотно, исчерченное смелыми вертикальными линиями. Выглядело оно достаточно безобидно. Я ожидал найти здесь какие-нибудь сложные приспособления, мигающие фонари, маятники, метрономы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44