Хейворт, как всегда, испортил мне настроение. С Сомервилем он, оказывается, уже беседовал. Не знаю, что именно ему известно – в любом случае он последний человек на свете, способный в этой истории разобраться, – но совершенно очевидно, что он пребывает в убеждении, будто на этот раз я уже абсолютно спятил. Я сказал ему, что затрахивать себе мозги и платить за это по шестьдесят долларов в час мне просто надоело.
Так или иначе, Бог в помощь тем, кто в состоянии помочь себе сам.
Сначала я подумывал о том, чтобы поехать на поезде в Бедфорд – взять одежду и еще кое-какие вещи, необходимые мне в дороге. Но потом понял, что мне этого не вынести: безжизненный дом, полный воспоминаний. Вместо этого я позвонил к себе в контору и спросил у Аля, где можно достать все необходимое. Он порекомендовал магазин туристического снаряжения «Бен Семинофф» на Чамберс-стрит.
Мой рейс завтра днем, так что все утро я могу посвятить продуманной подготовке.
(Из дневника Мартина Грегори)

10

Миссис Ломбарди подстерегла меня в холле. Она вывалилась из своих апартаментов на первом этаже в старом халате и в бигуди. Ее маленькие черные глазки поблескивали, упиваясь пикантностью ситуации.
– У вас посетительница, мистер Грегори, – возвестила она громким шепотом, указав пальцем на потолок. – Пришла в полдевятого, может, в девять. Я сказала, что вас нет, но ей захотелось дождаться.
– Вы впустили ее ко мне?
– Конечно, – миссис Ломбарди заговорщицки улыбнулась. – Это ведь жена.
– Моя жена! – я покачал головой. – Это исключено. Она в Европе.
Должно быть, Анна решила вернуться, повинуясь мгновенному импульсу. Я ощутил вспышку влечения к ней – все схлынуло, когда я осознал, насколько фальшивым оказалось бы подобное воссоединение: обоюдная настороженность, боль, слезы снисхождения, выплески эмоций, на которые у меня сейчас нет ни малейшего права. Она не могла бы выбрать худшего времени для такого визита.
Дверь в мою комнату была раскрыта настежь. Я немного постоял снаружи, голова у меня чуть кружилась от подъема по лестнице, свет из комнаты косыми полосками играл у меня на туфлях. Я только что поужинал у «Лачоу», где наверняка выпил лишнюю рюмку.
Я вошел и закрыл за собой дверь.
Пенелопа сидела на кровати в позе лотоса. Она положила обе подушки себе под спину и листала какой-то журнал. На меня она посмотрела с вялым интересом. Потом произнесла:
– Привет.
– Я мог бы догадаться, – я тяжело прислонился к дверному косяку. – Что это вам взбрело в голову?
– Я вас дожидаюсь. – Она вновь уткнулась в журнал. – Я не застала вас и поэтому сказала этой женщине, что я ваша жена... Вы ведь не обиделись, правда? Мне же не хотелось, дожидаясь вас, околачиваться на улице.
– А зачем вы пришли? – сухо осведомился я.
– Ах да, – она вновь посмотрела на меня и улыбнулась углами губ. – Я вам кое-что принесла.
Пенелопа раскрыла сумочку и извлекла оттуда блок кассет, перетянутый толстой резинкой. Она положила его на постель.
– Это записи вашего последнего сеанса.
– Вас послал Сомервиль, не так ли? Убедить меня не отказываться от терапии. Верно? – Я нервно расхохотался.
– Он даже не знает, что я их взяла.
– Вы и впрямь надеетесь, что я в это поверю?
– Мне казалось, что вам хочется получить эти записи, – она вздохнула, потом потупилась. – Я ведь слышала, что вы говорили сегодня утром. О своей решимости найти Магмель...
– Никакого Магмеля не существует. Разве он не объяснил вам это?
– И все же я решила, что они вам нужны.
– Ладно, допустим. Ну а теперь, когда вы совершили свое самаритянское деяние, почему бы вам не отправиться домой?
– Я просто подумала, что вы... – она не закончила фразу и вновь потупилась.
– Подумали, что я что?
Она покачала головой:
– Ничего.
Возникла пауза. Затем я сказал:
– Пенелопа, сейчас поздно. Я очень устал.
Она вскочила с постели, схватила сумочку и плащ и рванулась к двери. Я сделал шаг в сторону, пропуская ее, но в последнее мгновение ее лицо скривилось и с тихим стоном она прильнула к моему плечу. И сразу же разрыдалась.
– Как вы не понимаете: если он обнаружит, что я их взяла, он... Я не могу туда вернуться. Пожалуйста, позвольте мне остаться на ночь, пожалуйста. Только на ночь.
Я держал ее в объятиях, пытаясь устоять перед ее плачем, пытаясь устоять перед нежной теплотой ее тела.

Когда я постучался к миссис Ломбарди и попросил отдать мне вторую кровать – ту самую, которую я с трудом заставил ее убрать пару недель назад, она в первый момент посмотрела на меня так, словно я спятил. Затем, всплеснув пухлыми ручками, расплылась в улыбке.
– Конечно, для вашей жены!
Она помогла мне достать кровать в разобранном виде из кладовки и собрать ее в углу моей комнаты – в точности, где она стояла раньше. На обоях остались отметины там, где железная спинка кровати упиралась в стену. Миссис Ломбарди принесла простыни, подушки и одеяла. При этом она проходила рядом с Пенелопой, едва не задевая ее, хотя та, отплакавшись, сидела с подавленным видом у очага и не обращала на хозяйку никакого внимания. Как только миссис Ломбарди застелила постель, я поблагодарил ее и пожелал спокойной ночи. У дверей она обернулась и ободряюще помахала мне рукой.
Только гораздо позже мне пришло на ум, что во всех этих приготовлениях было нечто ненатуральное. Я ни на мгновение не поверил в то, что Пенелопа действительно боится вернуться в дом к Сомервилю. Но мне хотелось оставить ее в убеждении, что благодаря такой уловке она сумела уговорить меня дать ей переночевать. Я был убежден, что Сомервиль не отдал мне кассеты сразу только затем, чтобы иметь впоследствии возможность прислать Пенелопу и заслужить тем самым мое доверие. Но мне было интересно узнать, что же это они такое против меня затеяли – по крайней мере, я объяснил себе это именно так.
Я решил вновь установить ширму и сумел настоять на этом. Пенелопе ведь нужно раздеться. Увидев ширму, она расхохоталась.
– Викторианская штучка, не правда ли? – и, так как я ничего не ответил на это, она продолжила: – Я не знала, что в Нью-Йорке такое еще попадается.
Она болтала со мной из-за ширмы и пока раздевалась. Она сказала, что чувствует себя героиней вестерна, оказавшейся в салуне. Уже в постели я закурил и уставился в потолок, жадно прислушиваясь к каждому шороху из-за ширмы.
Пенелопа вышла из-за ширмы с распущенными волосами и одетая только в одолженный мною халат, который был ей слишком велик.
Пока она пребывала в ванной в дальнем конце холла, я подошел к ее кровати и осмотрел ее одежду, пытаясь обнаружить сам не знаю что.

Я лежал во тьме, прислушиваясь к слабому звуку ее дыхания и к скрипу пружин, раздававшемуся каждый раз, стоило ей пошевелиться.
Я вспомнил сон, приснившийся мне в первую ночь в этом доме. Девушка на другой кровати. Я тогда с нею только что познакомился. Ассистентка Сомервиля, но она снилась мне всю ночь.
Пенелопа.
Вся комната дрожала в такт ее одиноким утехам.
Неужели ее появление здесь – это всего лишь совпадение? Или исполнение желания? Несу ли я ответственность, может и сам того не зная, за воспроизведение условий тогдашнего сна? Эротическая фантазия, без отдельного предупреждения превратившаяся в грязный и удушливый ночной кошмар...
Все это казалось просто абсурдным. Я ведь ее сегодня не приглашал. Ее прислал Сомервиль. Это Сомервиль прислал ко мне Пенелопу.
Я лежал, ожидая, когда же это начнется, когда низкий настойчивый голос, который я так хорошо знаю, позовет меня на другую половину комнаты.
Но ничего не происходило.
Ее дыхание постепенно становилось ровнее и глубже. Теперь она спала, судя по тишине, не шевелясь.
Я прошептал ее имя.
И ничего не произошло.

Вскоре после этого я, должно быть, задремал. Я был пьянее, чем себе казался. Когда я проснулся, было по-прежнему темно. И тут я услышал тихое пение, звук которого заставил меня застучать зубами. Я понимал, что не должен обращать на это внимания, что надо попытаться заснуть, но просто не мог.
Я сел в постели. Меня трясло.
Пенелопа стояла у окна. Она была совершенно обнаженной. Окно было широко распахнуто, и она глядела из него в ночь, опершись локтями о подоконник. Занавески ниспадали на нее с двух сторон, как какой-нибудь романтический плащ. Она стояла, не шевелясь и как будто не чувствуя ночного холода. Белизна ее тела, озаренного неоновым светом с улицы, казалась ослепительной и вместе с тем призрачной. Когда ветер стих, занавески опали, в комнате стало темнее, а верхняя часть ее тела полностью предстала моему взору.
Я откинул одеяло, выбрался из постели и подошел к окну.
Пение сразу же оборвалось. Я откинул занавеску и нежно прикоснулся к плечу Пенелопы. Ее кожа была холодной и гладкой, как мрамор.
– На что ты смотришь? – мягко спросил я, пытаясь проследить направление ее взгляда, скользящего над крышами и теряющегося где-то возле грязно-желтой кромки небес.
Она ничего не ответила. Я наклонился и поцеловал ее в спину между лопатками. Она вздрогнула и слегка отпрянула. Что-то звякнуло внизу. Я посмотрел туда. На одной из лодыжек она носила браслет Анны.
– Ничего не говори, – прошептала Пенелопа, и я увидел, что она улыбается. Ее темный заостренный язычок высунулся изо рта, ища мой.
Я стиснул обеими руками ее маленькие ледяные грудки и пустился губами в медленное странствие по ее позвоночнику, вылизывая тонкие волоски, растущие там от затылка до самых ягодиц, и замечая при этом, что волосы гуще всего там, где у животного должен находиться хвост. Так я спустился до самого низа, вдыхая слабый запах лаванды и ощутив в конце концов на губах тонкую горечь Пенелопы. Я опустился на колени у ее ног и снизу припал к набухшему, частично выбритому лобку. И тут вдруг я почувствовал, что плыву в теплом пахучем болоте, густо поросшем травой и полном юрких торопливых созданий, выплескивающих свои налившиеся соком струи в мое раскрытое горло.
Влага струилась у нее по ляжкам, извергаясь из лона, как темный поток из пещеры Нуалы. Я вошел в нее и был встречен неожиданным жаром изнутри, куда меня вовлекало все глубже и глубже. Она вскрикнула и изогнулась, прижимаясь ко мне, ее голова упала мне на плечо, руки вцепились в оконную раму.
Чуть согнув ноги, она ответила мне быстрыми и сильными толчками, жадный, чавкающий звук напоминал о прибое, разбивающемся о берег. Наши руки и ноги переплелись, языки бешено блуждали, блудили в густой слюне. Я обвил ее руками за шею и стиснул горло. Ночной ветер дул нам прямо в лицо, занавески раздувались как паруса. Она вырвалась из моей хватки и укусила меня в основание большого пальца. Я дал ей затрещину. Она засмеялась, она зычно расхохоталась, и смех ее разнесся по пустынным улицам. Я ударил ее еще раз, и она упала на пол, потянув меня за собой.
Мы разъединились и, лежа оба на животе, уставились друг на друга. Под нами и между нами был истрепанный ковер. Пенелопа непроизвольно подрагивала. У нее вырывались тихие крики и всхлипы. Она встала на четвереньки и принялась кружить около меня, поглаживая, пощипывая и вылизывая меня со всех сторон. Ухватив ее за волосы и вдавив головой в ковер, я укусил ее во влажную шею и оседлал сзади.
Она издала гневный вопль, зародившийся где-то в глубине ее груди и переросший, по мере того как ее тело начали сотрясать последние конвульсии, в подлинный рев. Этот звук буквально пронзил меня. Мне показалось, что голова у меня разлетается на куски. И внезапно я поравнялся с нею. Я издал звериный крик, слившийся с ее воплем в порыве дикой гармонии, а затем вырвавшийся, как птица, из открытого окна и растаявший в синей металлической ночи.

– Ты возьмешь меня с собой? – прошептала она.
– Ты мне будешь мешать.
– Кажется, я тебе мешаю прямо сейчас, – Пенелопа вздохнула и тяжело села на кровати. Волна темных волос упала ей на лицо.
– Я этого не говорил.
– Но по крайней мере в аэропорт мне с тобой поехать можно?
– С какой стати? Или это еще одна из его задумок? Она покачала головой:
– Я пришла отдать тебе кассеты. Я же тебе уже говорила. Я... – она вздохнула и прикусила губу. – Я подумала, Мартин, что тебе кто-то нужен. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе.
– Ты сама знаешь, что ты не сумеешь.
– Я могу ждать тебя у входа в пещеру. Я рассмеялся:
– Как Рори? Верная коричневая собачонка. Но если ты не сдохнешь с голоду, тебя пристрелят.
– Ну пожалуйста.
– А почему ты так уверена, что я вернусь? Принт не вернулся. И никто из них не вернулся.
Она потянулась ко мне и обвила меня руками за шею. Тушь была размазана на ее полузакрытых глазах.
– А ты вернешься.

11

Поездка в горы отняла больше времени, чем мне запомнилось по первому разу. Прибыв в Ноксвиль в начале шестого, я сел в зеленую «хонду-аккорд», которую взял напрокат в аэропорту, и поехал той же дорогой, что и неделю назад, в Пайнвиль. Как и в прошлый раз, я прилетел рейсом «Республики» из Ла-Гуардии – тем же самым рейсом, и вообще все было то же самое, я даже подумал было завернуть поужинать в тот же самый ресторанчик в Мидлсборо – только для того, чтобы убедиться, что меня не опознают. Но в последний момент решил не искушать судьбу.
Подъехав к Пасфорку, я сделал изрядный крюк, чтобы избежать мотеля «В сосновом бору»: у меня возникло нелепое предчувствие, будто моя «хонда» сломается прямо перед мотелем и мне придется зайти в него и попросить у вдовы Скальфа разрешения позвонить. В результате я прозевал нужный поворот и окончательно заблудился.
В Спрингфилд я приехал примерно в полдесятого. Мне пришлось остановиться у единственного в этом городишке бара, чтобы узнать дорогу к пещере. А я терпеть не могу спрашивать о том, как проехать или пройти. Однако пещера, оказалось, была всего в двух милях от города и, как радостно мне сообщили бармен и завсегдатаи, вывеска там такая, что «нипочем не проедешь мимо». На краю города гигантские рекламные щиты, выхваченные из мрака фарами моей «хонды», устало возвещали о том, что пещера Утраченной Надежды представляет собой восьмое чудо света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44