– Ты очень нужен Аберуину, – сказал гертсин. – По всем законам чести ты на самом деле не являешься наследником, но ты – единственный, кто у них остался. Если ты отречёшься, то по полям и улицам польются реки крови.
– Я знаю, что происходит, если у богатого рина нет наследника, – Родри молчал какое-то время. – Но ложь – это ложь.
– Родри! – одновременно воскликнули Джилл и Саламандр.
Он пожал плечами, повернулся и присел на подоконник, на его улыбку было больно смотреть, столько в ней оказалось усталости и насмешки.
– Вы только послушайте меня, все ещё проклятого раба, говорящего о чести. Боги, неужели вы не можете понять? Сколько угодно произносите прекрасные слова – о чем угодно, но я все равно не знаю, кто я.
– Ты нам веришь? – спросила Джилл.
– Конечно, верю! Но это только слова. На самом деле я не помню ничего. Я не чувствую, кто я! Попытайтесь же понять это!
– Попытаюсь, любовь моя. Прости.
Родри тряхнул головой и отошёл от окна, опять сел к столу, взял руку Джилл и сжал её.
– Тебя я знаю, Джилл. И я помню ссылку и позор, и опалу, и то, как я ехал голодный, и лежал раненый, но теперь ты говоришь мне, что я – гвербрет. Дьявольщина, не просто бедный сельский господин или какой-то безземельный придворный, а гвербрет!
– М-да, ну… – Саламандр снова почесал подбородок. – Я понимаю: потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть. Но попытайся, брат. О, клянусь любовью всех богов, попытайся и возьмись за управление проклятым рином, потому что если ты этого не сделаешь, Смерть приплывёт в гавань Аберуина и поскачет по всем его дорогам.
– Ты прав, – внезапно Родри почувствовал, что вот-вот заплачет. – И больше всего будут страдать простые люди, не так ли? Когда господа возьмут их сыновей в свои войска, и будут вытаптывать их посевы и брать осадой их города. Они будут страдать, и голодать, и снова страдать. О, дьявольщина! Я могу быть никем, кроме как незаконнорождённым ребёнком, а теперь ещё и рабом, но будь я проклят, если я позволю этому случиться!
Джилл уставилась на него. Никогда раньше она не слышала, чтобы он или ещё какой-то господин благородного происхождения признавался в таких вещах. Несмотря на высокие понятия о чести, Родри никогда не совершал поступков, которые показывали бы его заботу о простых людях, о тех, кого он привык считать ниже себя. Конечно, он всегда был щедр к нищим, но лишь потому, что от благородного господина это ожидается. Он уважал своих солдат больше, чем большинство господ, но они, эти солдаты, были воинами, и в его сознании оставались ему ровней. А все эти фермеры, мастеровые, купцы, даже священники – они значили для Родри не больше, чем лошади. Это были существа, которых Родри, когда мог, обеспечивал, и использовал, когда они ему требовались.
– Что-нибудь не так? – спросил Родри.
– Ничего. Просто в последнее время мы шли странной дорогой.
– Правильно замечено, – он повернулся к Саламандру. – Вот что, старший брат, поскольку, кажется, что ты так много знаешь, расскажи мне, как я попал на эти проклятые острова? Все, что я помню, – это то, как я проснулся в трюме корабля в одном из портов Бардека, и там был человек по имени Гвин, который казался моим другом, и человек по имени Барума, порождённый дьяволом враг из третьего круга ада. Мы какое-то время путешествовали, а потом они продали меня человеку по имени Бриндемо в Милетоне.
– Мы уже встречались с этим милым и осведомлённым работорговцем, и от него услышали часть твоей истории, – Саламандр сделал паузу и уставился в свой кубок с вином. – Гвина я не знаю, но Барума… А, Барума! Джилл впервые узнала о нем в Керрморе, где, очевидно, он сам, или кто-то по его приказу, стукнул тебя по голове и взял в плен. Помнишь что-нибудь из этого?
– Ничего.
– Затем они погрузили тебя на корабль и отвезли в Слайт, тайный пиратский рай в Аусглине. Сомневаюсь, что ты это тоже помнишь.
– Не помню. Клянусь всем льдом в аду, я даже не помню, как был в Керрморе. Зачем я туда отправился? Не помню!
– Очень жаль, потому что моё любопытство много недель задавало мне этот вопрос. В любом случае в Слайте мы и те ужасные люди, которые тебя схватили, сели на корабль и поплыли в Бардек и где-то по пути Барума – по крайней мере, я подозреваю, что виновен в этом ужасный и отвратительный Барума – заколдовал тебя и разбил твою память на мелкие куски.
– Кое-что из этого я помню, – Родри содрогнулся. – Это было неприятно.
– Несомненно. – Голос Саламандра смягчился. – Несомненно.
Родри покачал головой и отошёл назад к окну. Хотя Джилл опять хотела подойти к нему, она сомневалась, что Родри потерпит сочувствие. Думая о боли, которую причинил ему Барума, Джилл позволила своей ярости набухнуть и разгореться, подобно лихорадке в крови.
– Боги! – прошипел Саламандр. – Что это?
В углу комнаты стоял волк, выглядел он достаточно реальным, хотя и оставался полупрозрачным. Слегка помахивая хвостом, он высунул язык и наблюдал за Джилл. Со стороны он мог показаться собакой, которая ожидает приказа хозяйки. Правда, Джилл больше всего поразило то, что его мог видеть и Родри. Он дёрнулся назад, затем пожал плечами и протянул руку. Волк понюхал её, все ещё махая хвостом, затем снова посмотрел на Джилл.
– Ну… э… – сказала она. – На самом деле он мой. Я… э… ну… – я не совсем понимаю, как я это сделала, но я в некотором роде создала его, однажды вечером, когда выполняла упражнения.
– Просто восторг! – Судя по голосу, Саламандр был в ярости. – Чем ты его кормила? Ненавистью и гневом?
– А почему бы и нет – после того, что случилось с Родри? Я думала о мести, а волки смерти Чёрного Солнца…
– Это я вижу, идиотка! Что было потом?
– Ну, казалось, он… ну… ушёл сам по себе.
– Да ну? И впрямь сам по себе? – в голосе Саламандра звенела холодная сталь.
– Ну, э… я в некотором роде послала его за Барумой.
При упоминании этого имени волк выпрыгнул из окна и исчез. Саламандр долго ругался на нескольких языках.
– Мои извинения, дикая голубка, потому что, когда ученица делает такую по-настоящему чудовищную ошибку, это вина учителя. О боги! Что я наделал?
– Что не так?
Саламандр посмотрел на неё, несколько раз пытался начать говорить, но только качал головой.
– В таких вещах существует этика, дикая голубка, а ты только что пошла против неё, отправив подобное существо в мир. Учти, ты не знала – в этом я виню себя и возьму вину на себя, если кто-либо пожелает её на меня возложить – но, тем не менее, ты поступила плохо. Это опасно, потому что Барума, будь он проклят, обладает гораздо большей силой, чем ты, и если он решит последовать за волком к его хозяину, ну… Он найдёт нас.
Джилл похолодела. «Этика» была для неё новым и странным словом, но что такое опасность – она понимала прекрасно. Внезапно Родри рассмеялся и стал на мгновение прежним, на его лице играла его обычная смелая улыбка.
– Пусть, – сказал Родри. – Пусть он нас найдёт – если посмеет. Когда Барума собирался меня продать, я поклялся, что когда-нибудь перережу ему горло. Джилл, ты можешь меня простить? Этот ублюдок забрал мой серебряный кинжал. Он забрал его у меня, а я ничего не мог с этим поделать.
– Простить тебя? Тебя не за что прощать, но у меня се равно болит сердце. Ты помнишь человека, который вручил его тебе? Каллина из Керрмора? Моего отца?
– Нет… или подожди… Думаю, что помню его лицо… помню, что я уважал его больше, чем кого-либо, кого когда-либо встречал. Клянусь всеми богами! Значит, я ещё больше хочу вернуть этот кинжал. – Родри говорил так спокойно, как будто обсуждал, дать ли в долг пару медных монет. – Я очень сильно хочу его вернуть, поэтому пусть Барума придёт за нами, если посмеет. Я буду ждать его.
Когда Джилл рассмеялась, предвкушая месть Саламандр переводил взгляд с неё на Родри, и взгляд этот был полон опасений.
– Воистину из вас получается прекрасная пара, – наконец сказал гертсин. – И я определено не пожелал бы какому-нибудь несчастному, чтобы вы обратили на него свою мстительность. Боги были провидцами, когда соединили вас.
Все рассмеялись, отчаянно пытаясь облегчить тяжесть в душе, но Джилл почувствовала себя странно холодно и устало. «Конечно, мы принадлежим друг другу и должны быть вместе, – повторяла она себе. – Я никогда снова не оставлю моего Родри, никогда!» И тем не менее она размышляла, куда приведёт её дорога двеомера, – размышляла теперь, когда поворачивать назад было уже слишком поздно.
Пока сгущались сумерки и комнату наполняли тени, они разговаривали, пытаясь соединить воедино обрывки всех воспоминаний о том, что случилось в Дэверри всего несколько месяцев назад, хотя теперь все это казалось как будто прошлым веком. Говорить становилось все труднее и труднее, потому что они все время натыкались на ужасные вещи, на боль и пытки, и чёрный двеомер. Наконец они замолчали, их взгляды блуждали по комнате. Казалось, они предпочитают смотреть на что угодно, только не друг на друга. Джилл встала, запалила угли в жаровне, затем зажгла масляные лампы – просто для того, чтобы что-то делать. Она была готова заплакать, чувствуя, что Родри никогда ещё не находился так далеко от неё. Однако спустя несколько мгновений этой неуютной тишины Саламандр продемонстрировал тактичность, о которой никогда не подозревала Джилл. Он встал, лениво потянулся и объявил, что отправляется в таверну, расположенную внизу.
– И думаю, сегодня вечером зайду не в одну таверну. Мне не нравятся все эти тёмные и мрачные предупреждения чёрного двеомера, роящиеся вокруг нас, но я не смею заниматься дальновидением. Посмотрим, что могут сделать обыкновенные глаза и уши, которым не помогает могущественная магия. Попробую собрать новости, слухи и намёки на странных людей и зловещие дела.
– А это не опасно? – спросил Родри.
– Нет, потому что я хорошо известен, если ты помнишь, и к тому же популярен – знаменитый и забавный волшебник, который развлекал город много счастливых вечеров. Неужели ты думаешь, что эти хорошие люди будут просто стоять и смотреть, как меня, такого потешного, убивают или похищают? Я соберу вокруг себя толпу, куда бы я ни пошёл, и она станет лучшим щитом, чем может сделать любой оружейник.
– Клянусь, ты прав, – сказала Джилл. – Сколько тебя не будет?
– Несколько часов. Если не вернусь до рассвета, то идите меня искать, но до того времени не беспокойтесь. Мы, варварские колдуны-волшебники, известны тем, что можем пьянствовать всю ночь.
Саламандр взял свой красный плащ, отделанный золотым атласом, который подходил к его парчовому одеянию, и ушёл, напоследок вежливо поклонившись им обоим. Джилл закрыла за ним дверь, а когда повернулась, увидела, что Родри опять стоит у окна, его руки сжимают подоконник, он слепо смотрел наружу. Мгновение Джилл наблюдала за ним, чувствуя себя совершенно несчастной, словно он был инвалидом, и надежды на выздоровление умерли. Наконец Родри вздохнул и повернулся к ней. Молчание собиралось вокруг них как вода, глубокая и угрожающая.
– Я не знаю, что сказать, – наконец выпалила Джилл.
– И я не знаю. А, дьявольщина, для одного вечера я уже наслушался всяких мерзостей.
Когда он схватил её за плечи и поцеловал, Джилл почувствовала, что расстояние между ними исчезло. Неважно, что случилось с его разумом, его тело помнило её, а её тело узнавало его. Пока она находилась у него в объятиях, Джилл могла притворяться, что ничто никогда и не шло ошибкой, а, судя по тому, как отчаянно он занимался с нею любовью, она понимала: он притворяется тоже точно также.
Утром они проснулись от шума, поднятого Саламандром: он ходил по комнате и паковал седельные вьюки, а также тюки, которые водрузят на мула. Во время работы он напевал себе под нос и чудовищно перевирал мелодию. К тому же он нервничал. Когда они вышли из спальни, Саламандр поприветствовал их нетерпеливым кивком.
– Поедим в дороге, – объявил он. – Я хочу покинуть город прямо сейчас, пока наша очаровательная Алейна не передумала и наши враги не решили доставить нам какие-нибудь неприятности.
– А в пути мы будем в безопасности? – спросила Джилл.
– Конечно, нет, но с другой стороны мы не будем в безопасности также и здесь, поэтому мы вполне можем попутешествовать и посмотреть эти славные острова. Не надо бросать в меня той лампой, Джилл, моя дикая голубка. Это просто шутка и ничего больше. На самом деле у меня есть план, очень хитрый и окольный. Рано или поздно нам необходимо сделать Родри свободным человеком, а это непросто. Придётся давать показания под присягой перед священниками; нужно, чтобы городской писарь зарегистрировал заявление, – и так далее, и тому подобное. В самом центре этого острова находится высокое плато, а в центре плато есть город, красивый и известный Пастедион, а в центре города есть особенно великолепный храм Далейя, Отца Волн, который защищает рабов, к которым несправедливо относятся. Мы отправимся туда, попросим приютить нас и официально, легально подадим жалобу на Баруму – за то, что он продал свободного варвара на ложных основаниях. Архонты будут обязаны провести расследование, а пока они работают, мы будет в относительной безопасности. Кто знает? Если им удастся найти Баруму, то они могут даже затащить его в суд.
– Могут? – переспросила Джилл. – Значит, от этих архонтов все-таки бывает какая-то польза?
– Ты увидишь, моя маленькая куропатка, преимущества цивилизованной жизни. У нас будут веские основания, потому что у меня есть изначальная накладная, и она выглядит ужасно поддельной, по крайней мере, для моих эльфийских глаз. Помнишь, как мы посещали прелестного Бриндемо в его личных покоях? Я увидел, что она лежит на письменном столе в углу, и прихватил эту драгоценность, пока ты разговаривала с сыном Бриндемо – накладную, конечно, а не письменный стол, который был слишком велик, чтобы его скрыл даже опытный волшебник.
– Вот воистину цивилизованная жизнь!
– Один момент, – перебил Родри. Он не улыбался. – Я поклялся, что перережу ему горло, и эту клятву я сдержу, даже если мне придётся умереть. Ты понял? Я не уеду из Бардека, пока не увижу, как он умер, а если люди архонта запытают меня за это до смерти – стало быть, такова цена, которую я заплачу за выполнение своей клятвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65