Можно избежать выбора, бросившись
в пучину этой воплощенной мерзости. Заразные нити слизи замарали бы его
кожу и отпечатали на ней следы зловонной ржи, которую подхватил его отец.
Это бы не было милосердно.
Жив ли еще Аврелий? Атон не знал.
Должна найтись какая-то другая альтернатива. Какой-то выход,
освобождавший его или, на худой конец, откладывающий выбор. Канал, слив из
пруда - какой-то засасывающий сток, ведущий в неведомое, побег,
облегчение. Сможет ли он его найти?
Когда Атон осознал потребность в нем, тот существовал: проем в
неведомое. Он мог вести к смерти или к еще более мерзкому выбору, чем те,
от которых он бежал. Раз сделав шаг, его уже нельзя отменить, как нельзя
обратить вспять водопад. Атон медлил.
- Аврелий умер, - произнесла совсем рядом миньонетка. Она
почувствовала, что старик скончался, побежденный наконец подлинным
болотным чудовищем - ржой. Атон и сам ощутил потерю, снятие чувственных
перегородок в полутелепатии, обладание которой раньше не подозревал. Это
же чувство наводило на мрачную мысль, что он сам, хотя и непреднамеренно,
сыграл определенную роль в смерти отца. Выло ли решение, которое он
принял, всеохватывающим? Являлось ли оно ценой его побега?
Призванный теперь неясными обстоятельствами, он сделал шаг,
отказываясь уточнять, чему равняется страшная цена. Он пройдет по границе
душевного здоровья - ради угасающей надежды, которую та предлагала.
Водоворот засосал Атона, его накрыла темная удушающая волна, уносившая
его, в конце концов, к...

ПЯТНАДЦАТЬ
Атон оказался на поверхности астероида космотеля - беззащитный между
его глыбой и безмерностью космоса. Беззащитный, поскольку скала эта была
безвидна, а ночь темна: притяжение не успокаивало его в своих объятиях,
атмосфера не ласкала плотно облегающий костюм. Только статическое действие
ботинок устанавливало слабый контакт с крохотной планеткой, связав их до
тех пор, пока он не оттолкнется сразу двумя ногами. Пока не подпрыгнет.
Он огляделся, испытывая внутренний трепет от этого исключительного и
по-своему приятного столкновения с неживой природой. Позади находился шлюз
космотеля, ведущий к челноку, на котором он собирался улететь, а также в
плюшевые покои - к предложению, которое он не мог принять. Неважно, что
она сказала и кто она такая, - она запретна. Он должен бежать от нее. Но
сначала прогулка по астероиду, чтобы успокоиться.
Впереди - почти полное одиночество, а именно в нем он так нуждался.
Очевиден был контраст между возможностями человека, пересекавшего сейчас
глыбу, на которой он не мог жить: его измеримыми достижениями и безмерным
уединением.
Астероид был плоским осколком какого-то большого небесного тела: он
напоминал о древних днях Дома-Земли, когда запуганные, прикованные к своей
планете предки думали, что их мир плоский. Они были бы правы, живи они
здесь.
Безвидная плита была пустынна, как и пейзаж его жизни. Вокруг ночной
ее стороны сверкали звезды, обещая волнение, приключения и уют в окружении
их великого множества, если только возникала возможность подступить к их
населению. Однако он уже _б_ы_в_а_л_ в дальних системах, страдал от их
эфемерных обещаний и обнаруживал, что сердце его по-прежнему одиноко.
Широкие шаги несли его тело через плато, но одна нога всегда касалась
поверхности; он стремился к краю равнины, от которого, как убеждал
прозрачный вакуум, его отделяло несколько километров. Равнина завершалась
обрывом, кромка крошечной планеты вырисовывалась на фоне звезд тонким
перевернутым силуэтом. Атон бросится в забытье, чтобы вечно падать сквозь
разверстые пространства своего бесплодного разума, в котором наконец-то
произошло некое подайте зачатия.
Слишком быстро он достиг этой границы. Его душа откладывала попытку.
"Моя плоть, - подумал он с горьким юмором, - хочет, но мой дух слаб".
Толчок, обманчивый при отсутствии притяжения, понес его дальше. Он
обогнул обломанный край, и башмаки его прилипли к почве так же крепко, как
его дух - к бесплодной жизни. Астероид был тонок; с этой стороны едва ли
тридцати метров в толщину. Зазубренный искромсанный слой обнажал свою рану
- здесь его вырвали из материнского тела и швырнули в забвение вечность
тому назад. С какой жуткой болью начал он свои скитания - один, совершенно
один!
Атон нагнулся и нашел окаменелость: крупный, больше ладони, листок,
вдавленный в камень. Останки живого существа, более прелестного в своей
смерти, чем в жизни. Ибо красота его не угаснет, сущность никогда не
умрет.
Пальцы в перчатках ласкали твердые зубцы затянувшегося товарищества.
Будет ли окаменевший Атон путешествовать по космосу с таким же
безразличным блеском?
"Смерть! Где твое..."
Чтобы стряхнуть это настроение, он начал взбираться на солнечную
сторону астероида. Листок наверняка рос когда-то под солнцем. Если бы
удалось войти в былой рай этой окаменелости, увидеть трепещущую листву,
коснуться могучего дерева?.. Пустить вспять метроном материи, разрешить
все сомнения в нежном слиянии истоков жизни.
При приближении к солнечной стороне высветились изломы горизонта. Еще
один толчок, за второй угол...
Атон купался в теплом сиянии солнца; свет, всюду свет, изгонявший
всякую тьму и всякие сомнения. Защитный механизм костюма мгновенно
скомпенсировал перепад температур. Атон осмотрелся и увидел атмосферу,
сверкающие в ней пары, а на земле - растения с крупными зелеными листьями.
"Для меня эта страна роскошна и прелестна, выпуклости холмов высокий
изящны, долины между ними мягко закруглены в ожидании..."
Атон встряхнулся, герметичный костюм сдвинулся вместе с ним, как
вторая кожа. Что с ним? Здесь ведь нет атмосферы; значит, не может быть
деревьев, поэзии. Голый кусок скалы, кружащийся по орбите вокруг
пронумерованной звезды. Галлюцинация далеко не безопасна. Если он и впрямь
забудет, где находится, смерть грубо ему об этом напомнит.
"Там внизу, за томящимися горами, где блестят тихие воды, меня ждет
источник жизни, в то время как я..."
Потрясенный Атон вновь повернул и зашагал к окаменелости у края
планеты. Каким-то образом он машинально прошел по долине дальше,
убаюканный намеком на неистовый восторг, которому он не смел отдаться.
Что-то уговаривало его, соблазняло, тащило вперед на невообразимое
свидание.
За горами были воды, густые и теплые, как свежепролитая кровь.
- Люба! - закричал он. - Уйди из моего воображения! - "Я бежал от
твоей жестокости десять лет назад; я едва помню тебя; это не твое место; я
боюсь того, что ты символизируешь: это прикосновение крови к моей руке,
звук смеха в моих ушах. Ты скажешь, что это - не кровь... не кровь, но
блаженство, подаренное моим четырнадцати годам..."
Тяжело дыша, Атон повернул еще раз, желая обрести предметность
каменного листка. Это была критическая точка. До сих пор он управлял
собой.
Действительность пришла в себя, явив конические обнажения породы,
которые он уже миновал раньше, и отбрасываемые ими в лучах далекою солнца
мерцающие тени. Пока он наблюдал за ними, тени оплывали, затуманивались.
Холмы зеленели, источая блаженство.
Перед ним лежало изогнутое поле, которое вело вниз, в долину, укрытую
среди нежных округлых утесов. Там притаилось укромное озеро, более
волнующее, более зовущее, чем мираж в пустыне. Наслаждение, которое оно
скрывало в своих глубинах, более не отталкивало Атона. Его кровь пела от
потребности насладиться этой жидкостью, полностью в нее погрузиться. Он
ушел от нее; он вернется к ней.
Нет! Но видение уже проникло внутрь и почти на нет свело его
сопротивление; осталось лишь слабое приглушенное возражение, звеневшее
где-то далеко позади. В четырнадцать шагов достиг он озера, но замешкался,
боясь перейти безымянный рубеж в себе. Вода манила, звала его, но
крошечная оскопленная совесть, проклятая где-то позади затвердевшего
листка, молила его не жертвовать тем, кем он был, ради того, кем он
станет. От напряжения его лицо покрылось потом. Атон знал, что исход
предрешен, но все еще боролся, желая сохранить образы былой невинности.
Его рука медленно поднялась, чтобы расстегнуть ремни на шлеме. Разве
костюм его собственный? Застежки открыты, пломбы сорваны, шлем слетел с
головы. Но он не умер! К нему ворвался воздух долины - мускусный и
сладкий, оживляющий своей свежестью и запахом цветов. Вскоре остатки
ненужного костюма были сброшены, нагим он вбежал в воду.
Еще раз гаснущее сомнение пыталось удержать его: сомнение, вполне
дозволенное, ибо захватчик чувствовал себя в безопасности. Сопротивление
приятно возбуждало, придавая поступку некий лоск, господствующее чувство
по-кошачьи играло с его робкой совестью и давало ей волю думать, что она
вольна. Атона обуяло чувство неминуемого завершения. Прикосновение воды к
голым ногам электризовало тело. Он больше не видел эту жидкость. Лишь
плоть ведала о ней, сладострастно скользившей по его щиколоткам,
окутывавшей их в зарождающееся наслаждение: поначалу раздражающее, но
сладостное под конец.
В Атоне возникал основополагающий смысл - единственное выражение
которого должно быть пагубно сильным толчком, столь мощным, что сдвинет
горы и оплодотворит озеро...
Тепло поднималось все выше, окутывая голени, колени, бедра; оно
ритмично омывало тело, нежными касаниями вытягивая из него глубочайшую
силу. Прилив неуклонно возрастал, втягивая его в воспоминание о юношеской
руке, путешествующей вверх под девичьей юбкой и касающейся запретного
соединения. Но на сей раз липкость ничуть не тревожила; бурная страсть
увлекла Атона вверх и внутрь.
Две шкалы - плоти и жидкости - слились под наложенным образом
нониуса, оказавшись в фокусе перед его закрытыми глазами. Не в силах более
сдержать себя, Атон погрузился в воду целиком. Вода, местность, вселенная
звенели от его нараставшего желания, а из глубин его самых сокровенных
притязаний явилась сущность жидкой среды: восходящая, кружащаяся,
подвластная громадному давлению, вламывающаяся мощным ураганом и, наконец,
взрывающаяся в мучительном наслаждении, которое измождает плоть, сокрушает
кости и насыщает дух по ту сторону времени. В Раю, вы слышали... Любовь
построила... О радость! радость! радость!
Какая-то сила извне подкинула его, подняла сквозь вздымавшиеся потоки
муки высоко-высоко к свету. Это была ее рука - тепло на его ладони -
уводившая от забвения, к которому вела Атона двойственная страсть. Темный
бог ждал в конечной точке; существо, для которого страсть и вина - лишь
орудия; бог, которому нормальный человек не мог бы служить.
Бог, которому служил бы Атон, если бы весь подтекст притчи об
астероиде достиг его сознания.
Дождь кончился, чудовища и замкнутые стены исчезли. Солнечный свет
падал не на разбитую колонну, как он отчасти ожидал, а на мерцавшую в
сумерках местность: радостную, зеленую и удивительно привлекательную.
- Ты... победил, - сказала Злоба, выбирая не совсем точное слово. Но
она была женщиной леса, нимфой любви. - Я не могу позволить тебе уйти
туда, к столь великому злу. - _О_н_а_ говорила о зле не о том, что они
сделали в космотеле, но о боге, которому он должен был служить. О боге,
предложившем ему святилище.
Фантасмагория закончилась. Призраки, кем бы они ни были, исчезли, и
Злоба вновь стала нетронутым глянцем грез Атона. Вернулась прекрасная дама
детства; предмет всей его любви никогда более не будет замутнен.
Его чистые чувства окружили ее со всех сторон. Он поцеловал ее,
услышав наконец завершение мелодии. Никогда его любовь не была так сильна.
Он почувствовал, как холодеют ее губы. Она была мертва.


$ 400

13
Вниз по реке: она опять превратилась в извилистую, бурную стремнину,
стены с обеих сторон сдвинулись, образовав узкий туннель. Но тропка
тянулась дальше над уровнем воды, достаточно широкая, чтобы по ней прошла
колонна людей.
Старшой шагал впереди, высматривая отметки человека, пошедшего на
разведку и не вернувшегося.
- Если еще сузится, - сказал он, - придется плыть.
Никто не отозвался. Плыть здесь было опасно. Любое неосторожное
движение отправило бы беспомощное тело по течению через возможные пороги,
в пасть к речным хищникам или еще кому-нибудь, стоявшему наготове для
защиты недоброго имени Тяжелого Похода. При пешем переходе они чувствовали
хотя бы частичную безопасность, и каждый поворот, открывавший взору
продолжение пути, встречался вздохом облегчения.
Туннель был достаточно высоким, чтобы рослый мужчина шел, не
сгибаясь, но очень узким. Тропинка занимала четверть основания, быстрая
река - все остальное, стена то и дело грозила столкнуть беспечного путника
в воду. Так продолжалось километр за километром: туннель вел вниз.
Вернулся Атон и с неохотой доложил: сверху выхода нет, лишь
непреодолимый водопад. О другом туннеле, за водопадом, он не сказал.
Заглянув в него, он услышал отдаленный стук и ощутил угрозу, которую
невозможно встретить лицом к лицу. _К_а_к_ он это понял, сказать он не
мог, но был в этом уверен.
Мало кто считал, что шансов вниз по реке больше - но Старшой поощрял
их истерическую надежду. Возможно пересечение с другим потоком, русло
которого _м_о_г_л_о_ вывести на поверхность. Ведь в конце концов, пещерные
твари _г_д_е_-_т_о_ вошли, а Бедокур выбрался. Где еще он мог пройти,
какие здесь? Если бы он оставил знак!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31