— Ах, мистер Фэллон! Думайте обо мне. Вспоминайте меня. Сосредоточьтесь на этой мысли. Я существую. Я реальна.Она вошла в дом, закрыла дверь, и Фэллон пошел прочь, ускорив шаг.Когда он скрылся из виду, Билли вышел из убежища, держа бинокль в руке. ФЭЛЛОН И ПЛЕМЯННИЦА КЮРЕ! Вот это интересно.Он было собрался уходить, когда его внимание привлекло одно из окон дома. Он отступил в свое укрытие и поднес бинокль к глазам.Анна, стоя у окна, расстегивала блузку. У него тут же пересохло в горле и сжались внутренности, а когда он увидел, как она снимает юбку, и та скользит по ее ногам на пол, руки его, сжимающие бинокль, задрожали.— "Вот девка, — подумал он, — и она — с Фэллоном!" С Фэллоном!Боль, возникшая в паху, была почти непереносимой. Тогда он повернулся и побежал. * * * Фэллон играл на органе уже больше часа. Он сделал перерыв, чтобы отдохнуть. Давно он так не играл, руки его болели, но он все равно испытывал удовольствие.Он обернулся и обнаружил, что в первом ряду сидит отец Да Коста и смотрит на него, скрестив на груди руки.— И давно вы здесь?Фэллон спустился вниз.— Полчаса, может больше, — ответил священник. — Вы блестяще играете, вам это известно?— Когда-то это так и было.— До того, как вы взяли в руки винтовку во имя Матери Ирландии?Фэллон замер. Когда он заговорил, его голос превратился в шепот.— Вам это совершенно не должно быть интересно.— Никому это не должно быть интересно, — возразил священник. — И однако это интересно прежде всего для меня. По вполне определенным причинам. Господи, Боже мой, мальчик мой, как же вы смогли совершить то, что совершили, имея в себе такую музыку?— Сэр Филипп Сидней славился своей репутацией самого великолепного кавалера при дворе Елизаветы Тюдор, — ответил Фэллон. — Он сочинял музыку и словно ангел писал стихи. И в самые причудливые моменты он вместе с сэром Уолтером Рейли собирал толпу ирландцев и, преисполненный благости, убивал их, как скотину.— Да, согласен. Я понял. Но разве вы себя ощущаете таким же? Вы солдат?— Мой отец был солдатом, — сказал Фэллон, присаживаясь на балюстраду алтаря. — Он служил в чине сержанта в полку парашютистов. Его убили в Арнгейме, в бою с англичанами. Вы не видите в этом иронии судьбы?— А что случилось с вами?— Меня воспитал дед. У него была маленькая ферма на холмах Сперринса. В основном он разводил овец, было еще несколько лошадей. Я провел там довольно счастливые годы детства, бегал босиком где хотел, пока мне не исполнилось семь лет. Пока новый школьный учитель, который еще был органистом в церкви, не открыл во мне талант. И вся моя жизнь изменилась.— И вы поступили в Тринити Колледж?Фэллон приподнял брови.— Кто вам сказал?— Ваш друг О'Хара. Вы получили диплом.Тут в глазах Фэллона вспыхнули искорки веселья.— Вы поверили бы мне, если бы я сказал вам, что маленький крестьянин умудрился отхватить докторскую степень в области музыки, никак не меньше?— А почему бы и нет, — спокойно возразил Да Коста. — Мать Бетховена была кухаркой, но дело не в этом. А дальше? С чего он начал?— Ему помогли время и случай. А я однажды поехал на уик-энд к своему кузену в Белфаст, это было в августе 1969 года. Он жил в квартале Фоллс Роуд. Может, вы помните, что там произошло?Отец Да Коста кивнул.— Помню, но смутно.— Банда оранжистов под предводительством молодчиков из спецвойск налетела на квартал и сожгла в нем дома всех католиков. Их отбросили назад люди из Ирландской Республиканской Армии, которые прибыли, чтобы защитить квартал.— И вы вмешались.— Кто-то дал мне ружье, скажем так, и тут я сделал забавное открытие. Я попадал во все, во что целился.— Конечно, вы ведь редкий стрелок.— Ну да.Лицо Фэллона потемнело, и внезапно он достал из кармана «чешку».— Когда я держу в руке это, когда мой палец лежит на спусковом крючке, я испытываю странное чувство. Оружие становится частью меня самого. Вы понимаете?— О да. Это ужасно, но я тоже испытывал это чувство. Итак, вы продолжали убивать.— Сражаться, — поправил Фэллон, лицо его стало непроницаемо. Он убрал оружие в карман. — В рядах Ирландской Республиканской Армии.— И с каждым разом вам становилось все легче?Фэллон медленно выпрямился. Глаза его превратились в черные дыры. Он ничего не сказал.— У меня только что состоялся прямой разговор с инспектором Миллером, — продолжал отец Да Коста. — Вам интересно знать, что он намерен делать?— Ну и что же?— Он представит рапорт генеральному прокурору с целью получить ордер на мой арест по обвинению в сообщничестве убийце и укрывательстве.— Ему не получить такой документ.— А если он все-таки его получит? У вас это вызовет хоть малейшее угрызение совести?— Возможно нет.— Браво! Наконец-то вы говорите искренне. Ваш случай не безнадежен, Фэллон. Объединение Ирландии, или свобода, или ненависть к проклятому англичанину, или еще что-нибудь. Стоит ли игра свеч? Пуль и бомб? Убитых и искалеченных?Фэллон сильно побледнел, глаза его были непроницаемыми, черными.— Были некоторые моменты, когда я получил сильное наслаждение.— А дети? — продолжал настаивать священник. — Разве ваша идея стоит их жизней?— Это был несчастный случай, — сказал Фэллон бесстрастным тоном.— Это всегда происходит как несчастный случай, но здесь, по меньшей мере, можно найти причину, пусть даже она и ложная. Но случай с Краско — это обыкновенное убийство, хладнокровно выполненное.Фэллон тихонько рассмеялся, повернулся к балюстраде, оперся о нее ногой, поставил локоть на колено и оперся на руку подбородком.— Хорошо, отец мой. Вы ждете от меня ответа. Постараюсь дать его. У Эзры Паунда есть стихотворение, которое я очень люблю. «Те, кто имеет оружие в руках, по самые глаза погружены в ад, они думают о лжи стариков». Вот вам ответ, вот какова была моя цель в конце концов. Ложь стариков. И ради этого я собственными руками убил более тридцати человек и отправил в ад бог знает сколько еще.— Хорошо, вас обманули. В конце концов жестокость в такого рода ситуациях не связана ни с чем. Это я мог бы сказать вам еще до того, как вы начали свой рассказ. Но Краско! Этого я не понимаю.— Послушайте, мы живем в разных мирах. Люди, подобные Мигану... это отступники. Я тоже. Я попал в заваруху, которая никак не может быть связана с вами и с другими добропорядочными гражданами. Краско был сутенером и продавцом наркотиков.— Которого вы хладнокровно убили, — настаивал Да Коста.— Я отстаивал нашу цель, отец мой. Я продолжал убивать ради нее даже тогда, когда понял, что она не стоит этого. Не стоит и одной человеческой жизни. И это называлось убийством. А теперь? Теперь я просто забиваю свиней.Отвращение, ненависть к самому себе пронизывали каждое слово Фэллона. Отец Да Коста сказал с очень глубоким сочувствием:— Мир не может быть истым и невинным с тех пор, как там правит человек.— И кто бы мог изречь этот перл мудрости?— Я объясню вам лучше, что хотел сказать, если вспомню одну историю. Я провел несколько лет в лагере у китайских коммунистов после того, как попал в плен в Корее. Лагерь они называли центром специальной доктрины.Фэллон заинтересовался помимо воли.— Промывка мозгов?— Именно. Согласно их образа мысли я был особенным объектом, представителем католической церкви. Думаю вам известно, как относятся коммунисты к религии. Методы их были необыкновенно просты, однако они превосходно действовали. Они взяли это в теории Павлова. Нужно создать у человека комплекс вины, или, точнее говоря, укрепить в нем ту вину, которая уже есть. Хотите знать, какой первый вопрос задал мне мой инструктор? Он спросил, был ли у меня слуга, который готовил мне еду и заправлял мою постель. Я признал, что да, тогда он взял Библию и прочитал отрывок, где говорится, что Господь призывал служить ближнему своему. Удивительное дело, какую тяжесть я испытал, когда он прочел мне это.— И вы попались в ловушку?— Человека можно загнать в любую ловушку, когда он полуголодный и когда его долго держат в одиночестве. Они очень ловкие, не заблуждайтесь. Если употреблять марксистскую терминологию, у человека есть теза и антитеза. Для священника теза — это то, во что он верит. Все, что он считает своим призванием.— А антитеза?— Для меня этим оказался вопрос полов, — сказал отец Да Коста, улыбнувшись. — Они часто вступают на этот путь, когда имеют дело с католическими священниками, потому что считают понятие чистоты вздором.— И что же они сделали?— Они держали меня в полуголодном состоянии в сырой одиночной камере в течение трех месяцев, а затем отправили меня в постель с двумя женщинами, готовыми на все ради идеи, так же как и вы. Вообще-то это было глупостью. По их мнению, как я думаю, я должен был испытывать глубокий стыд и вину из-за того, что у меня была эрекция. А я считал это химической реакцией организма, вполне объяснимой в данных обстоятельствах. И думаю, что моя точка зрения совпадает с мнением Господа.— Значит, никакого греха. Вы чисты как снег. Так ведь?— Вовсе нет. Я человек очень жестокий, мистер Фэллон. Были времена, когда и я убивал. Может быть, если бы они узнали об этом, то достигли бы успеха. Именно для того чтобы облегчить тяжесть вины этой стороны моей личности, я и пошел в церковь. Это самое слабое место, но я по крайней мере признаю его существование... А вы?— Видеть вещи — это просто, — возразил Фэллон. — А вот понимать их суть гораздо сложнее. И это более важно.Он замолчал, и священник сказал ему:— Продолжайте...— Чего вы от меня хотите? Чтобы я испил эту чашу до дна? Евангелие по Фэллону? Хорошо, извольте, если вы так настаиваете.Он поднялся на кафедру и выпрямился перед, аналоем.— Никогда бы не подумал, что отсюда откроется такой красивый вид. Ну так и что вы хотите услышать?— Все, что вы захотите сказать.— Прекрасно. Мы все одиноки. Ничто не вечно. И ни в чем нет смысла.— Вы ошибаетесь. Вы забыли о Боге.— О Боге? — вскричал Фэллон. — О каком Боге вы говорите! О том, который позволяет детям радостно петь, а в следующий момент... (тут его голос немного задрожал), а в следующий момент превращает их в кровавое месиво? Вы можете ответить мне честно, верите ли вы по-прежнему в Бога после того, что с вами случилось в Корее? Вы хотите меня уверить, что никогда не сомневались в его существовании?— Сила всегда укрепляется в споре, — ответил ему священник. — Однажды я провел полгода на цепи, сидя среди собственного дерьма. И настал такой момент, такой день, когда я смог бы сделать что угодно. И тут мне было видение. Могильный камень откатился, и Он вышел из пещеры. Я прозрел, Фэллон. Я познал Его!— Все, что я могу сказать, так это то, что если ваш Бог и существует, то предоставьте Ему распоряжаться всем. Он-то знает когда и что делать. И не ставит акцента над словом «почему».— Так значит, вы ничего не поняли?— Да нет, понял! Я понял, как убивать с улыбкой на губах, отец мой. А это очень важно. Но самый важный урок я извлек для себя в другое время.— Что же это за урок?— Что ничто не достойно цены смерти.Внезапно в церкви стало тихо, только дождь шумел за окнами. Фэллон спустился с кафедры, застегивая пояс на пальто. На секунду он задержался возле отца Да Косты.— По правде говоря, отец мой, это очень драматично. Потому что цены жизни также ничто не имеет.Он прошел среди скамей, его шаги гулко звучали под сводами. Затем хлопнула дверь, мигнули свечи. Да Коста преклонил колени перед алтарем, сложил руки и стал молиться так истово, как редко молился.Через секунду открылась дверь и звонкий голос позвал:— Дядя Майкл? Вы здесь?Он обернулся и увидел Анну в дверях ризницы.— Здесь, — ответил он.Она подошла к нему, а он поднялся ей навстречу и взял ее за руки. Потом подвел ее к скамье в первом ряду, и они сели. Как обычно она сразу же почувствовала, что ему грустно.— В чем дело? — спросила она с беспокойством. — Где мистер Фэллон?— Ушел. Мы долго беседовали. Думаю, что теперь я его понимаю гораздо лучше.— Он как мертвый. У него лед внутри.— Он очень мучается от ненависти к самому себе. Он ненавидит себя, а значит и весь мир. Он больше ничего не чувствует. Я думаю даже, что он хочет умереть. И возможно, именно поэтому он влачит такое существование.— Я не понимаю, — сказала она.— Он положил свою жизнь на весы; он стал приверженцем идеи, которую считал честной. И все отдал ради нее. Это очень опасно, потому что если однажды дело примет плохой оборот, если в один прекрасный момент окажется, что эта идея не стоит сломанного гвоздя, то человек остается ни с чем.— Он сказал мне, что считает себя ходячим мертвецом.— Думаю, что он говорил искренне.Она положила ладонь на его руку.— Но что вы можете поделать? Что мы можем поделать?— Помочь ему обрести себя. Спасти его душу, быть может. Честно говоря, я не знаю. Но я должен что-то предпринять, должен!Он поднялся, снова встал на колени перед алтарем и продолжил молитву. Глава двенадцатаяДополнительная работа для похоронного бюро Фэллон пил чай на кухне вместе с Дженни, когда в дверь позвонили. Она пошла открывать. Когда она вернулась, то оказалось, что ее сопровождают Джек и Билли Миганы.— Нам и без тебя недостаточно воздуха, сокровище, — сказал ей Джек Миган. — Выйди. У нас деловой разговор.Она обеспокоенно взглянула на Фэллона, помялась и вышла.— Она втрескалась в тебя, сразу видно, — сказал Миган.Он присел на уголок стола и налил себе чаю.Билли прислонился к стене, держа руки в карманах и глядя на Фэллона с угрюмым видом.— Миленькая девочка, — сказал Фэллон, — но вы приехали сюда не для того, чтобы обсуждать Дженни.Миган вздохнул.— Ты еще раз проявил себя как злой мальчик, Фэллон. Я же сказал тебе утром, чтобы ты ехал сюда и не вылезал, а ты что делаешь при первой же возможности? Ты еще раз динамишь беднягу Уорли, и это не очень-то любезно, потому что ты знаешь, что это рассердит меня, а я и так слаб сердцем.— Действительно.— Ну ладно. Ты еще раз мотался проведать этого распроклятого кюре.— Если бы! — встрял Билли. — Он был с маленькой мышкой Да Коста на кладбище.— Со слепой девчонкой?— Ага. Она даже поцеловала его!Миган грустно покачал головой.— Так обращаться с бедной девушкой, и это накануне отъезда из страны!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23