К полудню солнце поднялось высоко над раскаленной равниной; оно
палило, жгло, изнуряло зноем. Сбросив одежду, полуголые воины Селима с
рвением били в землю кайлами, вгрызались в нее заступами; пыль клубилась
над ратью, смешиваясь с дымом костров, на которых в больших котлах ордынцы
варили конину. Воду для питья брали из Дона, но берега его подстерегали
врагов. Стоило турку или татарину ступить в воду, как из камышей с визгом
вырывалась стрела, и горе было ордынцу - он падал, сраженный насмерть!
Касим-паша вышел из золотого шатра и, указывая на сизое марево,
уверял:
- Терпите! Туда польются воды древнего Танаиса-Дона! И там, где
гуляли суховеи, воины Селима напоят коней! Так угодно аллаху, да будет
благословенно имя его!
В клубах пыли и дыма солнце казалось багровым; истомленным землекопам
было в пору ложиться и умирать на жаркой, высохшей земле.
"Нет, не вырыть нам канала! Не видать больше берегов Понта!" - в
отчаянии думали они.
Весна давно отошла. Под жарким солнцем поник и высох ковыль. Затихли
на гнездовьях птицы, не пели больше в голубой выси жаворонки. Ближние
родники пересохли, а на дальних подстерегали казаки. Не исчерпать море
ложкой, - так не перетаскать и землю на Переволоке горстями. Не бывать тут
голубым водам!
Касим-паша смутно догадывался теперь, что изнуренное войско его ляжет
костями, но повеление хункера остается неосуществимым.
Турки кричали своему военачальнику:
- Надо уходить, пока не поздно! Тут спалит нас солнце и погубит
жажда. Пойдем к реке Итиль, на Астрахань, прямо через степи!
Бывалые воины и янычары жаловались Касим-паше на казаков, тревожащих
орду со всех сторон, и просили воли разделаться с ними.
Летний день долог и бесконечен в тяжелом труде, трудно дышится на
раскаленной земле, налетает тучами овод и жалит измученное тело; вода
мутна и тепла, - не утоляет жажды; ветры утихли и нет прохлады. Повяли и
засохли травы, воздух наполнился смрадом, так как стали падать кони,
раздутые туши которых не убирались. Воды Дона застыли в неподвижности и не
умеряли жар.
Русская земля встретила ордынцев негостеприимно. А в одну из ночей на
темном горизонте змейками пробежали огоньки, вспыхнули жаркой полоской и
стали шириться, расти, и вскоре коварные языки пламени заиграли на черном
небе. Они становились то ярче, то бледнели и замирали, то вспыхивали и
тянулись к звездам.
- Аллах всемилостливый, степи горят! - закричали в таборе турки. -
Казаки жгут сухой ковыль! Смерть! Смерть!
Из шатра вышел толстый Касим-паша заплывшими глазами уставился в
синие огоньки. Турки закричали ему:
- Куда ты привел нас? Мы ищем воду, а нас самих скоро пожрет пламень!
Паша перетрусил, хмуро молчал. Следом за ним из шатра вышел
Девлет-Гирей, и его звонкий голос разнесся вдоль Переволоки:
- Вы бабы, а не воины - закричал он, - а степи каждый год огонь,
джигиты всегда жгут посохшие травы, чтоб в рост пошли новые, молодые.
Огонь дойдет до ручья и конец ему!
Небо багровело, языки пламени тянулись вверх, плясали и торопились.
Видно было, как в их багровом отсвете летали потревоженные птицы. Было и
красивое, и страшное в жарком степном пожаре.
Огненная лавина все ближе и ближе. Тревожно заржали кони в табунах и,
перепуганные, развевая гривы, понеслись к табору, опрокидывая и ломая все
на пути.
Огонь совсем рядом, рукой подать, но пламя вдруг стало ниже. На берег
в синей дымке легко и грациозно выскочила косуля. Ее бока при дыхании
бурно вздымались. Она подняла на длинной шее голову с небольшими рожками и
на мгновение застыла. Чуть-чуть, еле заметно поводила высокими прямыми
ушами.
Тут и Касим-паша встрепенулся, взмахнул рукой, - ему услужливо и
быстро подали лук и стрелу с блестящим острием. Он проворно схватил их.
Глаза паши по-юношески сверкнули, и он немедля нацелился в прекрасное
животное.
Но что случилось? Или дрогнула рука старого воина, или глаза изменили
ему, - стрела просвистела мимо, испуганная косуля взметнулась и, как
видение, исчезла. Касим-паша, бледный, расстроенный, вернулся в шатер и
упал на пуховики.
Тщетно утешала его новая наложница, молодая с дикими глазами татарка,
он стонал и горестно думал: "Позор, позор! Кто теперь из воинов поверит в
мою силу?"
В стане всю ночь не могли успокоиться, гомонили, спорили, и только
легли, а на востоке уже забрезжил рассвет. Всем казалось, - рано, очень
рано пришло утро. Солнце из-за гребня увала только брызнуло лучами, а уже
защелкали бичи - спаги поднимали людей на работу.
При ярком солнечном сиянии страшной выглядела степь. И откуда только
снова появился резвый ветер? Он гнал на работающих тучи едкой золы; она
проникала в легкие, скрипела на зубах и покрывала потные бронзовые тела.
Еще жарче, невыносимее жгло и терзало солнце, еще изнурительнее стала
работа!
В третьем часу пополудни от жгучей жары упал один из копачей канала.
Он лежал почерневший, с открытыми глазами, уставленными в белесое небо. К
вечеру легло костями в пыль еще десять копачей.
Касим-паша велел перенести его шатер к Дону, - тут легче дышалось и
не так тревожили крики недовольных воинов. Но и здесь он не находил
душевного покоя; рядом, на воде, уткнувшись носами в берег, неподвижно
стояли ладьи, а в ладьях чего-то зловеще ждали невольники.
Они злобно смотрели на золотой шатер, и Касим-паша сам слышал, как
бородатый русский полоняник громко сказал:
- Не дойдут они до Астрахани, все передохнут тут! А коли и дойдут, то
царь Иван Васильевич нашлет на орду свое войско, и тогда берегись, бритая
башка!
Касим-паша от ярости сжал зубы. Он проучит этого раба за его дерзкие
слова! По его приказу привели полоняника, скованного по рукам и ногам
цепями. Он был невысок ростом, худ телом, бороденка всклокочена. Жалок
человек, тщедушен, а глаза упрямые. Он не упал на колени перед пашой и не
взмолился.
Турок засопел, уставился на него злыми глазами.
- Ты кто? - спросил он по-турецки.
- Я - Семен Мальцев, посол государев! Ехал из ногайских улусов,
напали ордынцы, ограбили, изранили и в полон захватили. Повели освободить,
иначе Русь за меня стребует с салтана!
Касим-паша презрительно улыбнулся в бороду, промолчал. Глаза его жгли
русского, но тот спокойно продолжал, показывая на изувеченные руки:
- Гляди, что сталось! Гребцом на каторге был: и жаждал, и голодал, и
страждал. Доколе так со мною будет?
Он говорил так смело и гордо, что казалось, будто сам паша у него в
рабах. Руки полоняника перевязаны лохмотьями и на них засохла кровь.
- Я прикажу срубить тебе голову! - сказал Касим-паша.
- Мою срубишь, твою в уплату Русь достанет! Салтан царю тебя выдаст!
- громко ответил русский.
- Ух, шайтан! - сжал кулаки турок и закричал: - Много ли тебя есть -
хил и слаб, раздавлю, как червя!
- Сколько есть, весь тут! Умучить думаешь, - не боюсь. Русь сильна!
Он смотрел в глаза паши смело, и Касим чувствовал в его взгляде
непокоримую и непреодолимую силу. "Таких не сломишь!" - с досадой подумал
он и рассудил про себя: "Кто знает, что будет впереди, может и пригодится
в игре этот пленник?". И сказал паша:
- Я прикую тебя к пушке и ты не сбежишь, пойдешь с нами раскаленными
степями к Астрахани!
- Что ж, спасибо и на этом! - спокойно ответил русский. - Ведь и
Астрахань - наша родная, русская землица!
Касим-паша захлопал в ладоши, мгновенно появились два рослых спага и
схватили полоняника. Они увели Семена Мальцева и приковали его к пушке, а
каторги с гребцами-невольниками увели книзу, поставили подальше от
золотого шатра.
Работа по рытью канала невыносимо изнуряла войско. Только скрывалось
солнце и гасла заря, люди, еле утолив голод, валились на землю и засыпали
в тяжелом сне.
И тут пришла тревожная пора: от утомления засыпали не только
землекопы, часто находили сонной и стражу.
Стояли безлунные ночи. В лагерь врывались конные казаки. Бесшумно,
словно тени, проникали в стан и резали сонных ордынцев, янычар и спагов.
Когда всходило солнце, Касим-паша падал на коврик и молился аллаху:
- Великий и всемогущий, побереги мою жизнь. Что творится на этой
проклятой земле! Может, и в самом деле уйти степью?
Он советовался с ханом Девлет-Гиреем. Тот упорно молчал, а когда
открывал уста, то Касим-паша слышал:
- Я советовал мудрейшему и великому хункеру Селиму не спешить с
Астраханью. Русь хитра! И кормов в степи мало, а зимой тут гололедица и
бескормица, будут гибнуть люди и кони...
Глаза хана, черные и лукавые, непроницаемы.
"О чем думает он? Может быть, играет двойную игру? - тревожился паша,
но строгое и невозмутимое лицо Девлет-Гирея внушало доверие. - И не его ли
крымчаки тут же с нами страдают?" - успокаивал себя Касим-паша.
А в эту самую пору Ермак с казаками напирал на Андрея Бзыгу:
- Турки пристали, изверились, они чуют, что канава станет их могилой.
Степи пожжены, нет корму для коней. Всем скопом навалиться на них и
посечь-порубить врага саблями!
Выставив дородный живот, атаман хмуро разглядывал станичников.
- Чи вы посдурели вси, чи хмельные! - сердитым басом гудел он. - Их
хмара, а нас сотни. Рук не хватит порубать. Терпеть надо!
- Чего терпеть, ежели сердце огнем пылает! Земля поругана, казачество
ждет! На реке Дону более двух тысяч полонян на каторгах гребцами, нас ждут
не дождутся. Подай руку, вместе подымутся и будут орду бить!
- Нельзя! Слушать меня, атамана, казаки! - закричал Бзыга.
Ермак и Кольцо ушли с майдана мрачными.
"Не тот атаман! - думал Ермак. - Кому служить, не разберешься!" - и
не утерпел, ударил себя в грудь:
- Мы же русские!
- Русские! - твердо ответил Кольцо. - Каждой своей кровиночкой!..

3
За ордынским станом, на восток, на всем протяжении Переволоки лежала
необъятная ширь до самой Волги. Тут на плато, между Доном и великой
русской рекой, пролегал старый путь, издревле известный, и всегда из
восточных стран на Русь через эти места шли караваны. В логу, где шумела
рощица, таилось самое заманчивое в этой печальной пустыне - колодцы
"Сасык-оба". Здесь путника ожидала тень, прохладная вода и отдых.
Вторую ночь Ермак с казаками стерег тут ногайцев: знал он, - раз идут
турки и ордынцы на Астрахань, непременно навстречу им потянутся
переметчики. Тут и ловить их!
За курганом, с подветренной стороны, лежали Ермак и Гроза, Иван
Кольцо да Богдашка Брязга, а с ними десятка три удалых станичников. Ночь
простиралась звездная, тихая, не слышалось воя назойливых шакалов, не
шелестели травами тушканчики. Казалось, вымерло все в бескрайней пустыне,
только в неверном лунном свете, догоняя друг друга, подпрыгивая, двигались
темными легкими шарами перекати-поле.
Глядя на них, Гроза вздохнул:
- Рано ныне подошла осень. Смотришь, растет такой круглый куст на
ломком стебельке, созревают на нем семена, и тогда отсыхает этот стебелек,
налетает ветер и гонит-гонит день и ночь без передышки по степи
перекати-поле... Взгляни, какие звезды! - мечтательно посмотрел казак на
темное небо. - Вот и колесница царя Давида поднялась краем из-за кургана!
- показал он на Большую Медведицу и сладко потянулся. - Лежу, а сам думаю:
вот покончим с ордой да и на Волгу! Чую в своих жилах горячую кровь, никак
ей не угомонится. А тут, на станице, Бзыга да заможники тянут из нас жилы.
И у нас на Дону неправда завелась. Эх!..
Ермак хотел отозваться, много и у него накопилось против Бзыги, но в
эту минуту на кургане вспыхнули зеленые огоньки.
- С нами крестная сила! Гляди, покойник из могилы выбрался! -
взволнованно прошептал Брязга. - А может, это неприкаянная душа? Убрался
человек со света белого без молитовки и креста.
Ермак поднял голову, вгляделся. Курган смутно темнел в слабом свете
ущербленного месяца, а на вершине его и в самом деле то вспыхивали, то
погасали зеленые огоньки.
- Бродит, нечистая сила. Глянь-ко! - схватил он Грозу за руку.
- Волк! Сейчас спугну! - отозвался Гроза и взялся за саадак со
стрелами.
Но огоньки померкли, над степью пронесся прохладный ветерок, звезды
стали бледнеть.
- Скоро утро! - задумчиво сказал Брязга. - Соснуть, братцы, да не
спится.
На востоке заалела полоска зари, тишина кругом стала полнее, глубже.
Чуткий на ухо Ермак вдруг уловил неясный, смутный звук. Знакомое
безотчетное чувство тревоги охватило его. Он припал к земле. И опять тихие
певучие звуки повторились, они росли, крепли, наливались сочностью и
приближались. Теперь отчетливо переливались погремки-бубенчики.
- Браты! - вскочил казак. - Караван идет!
- Брязга насторожился.
- Верно! - подтвердил он. - Купцы из Ургониша идут на Русь. Слышно -
арбы, верблюды ревут...
- Нет, братики, то не из Ургониша купцы, из Астрахани к туркам
торопятся ногайские переметчики. Ну, братцы, не зевай!
- Оттого ночью воровски идут, что Касим-паше дары везут!
Заря охватила полнеба. На золотом фоне ее с востока по тропе
приближались темные точки; они росли, близились, и наконец, верблюд за
верблюдом, показался большой караван. Казаки взметнулись в седла и
убрались в балочку. Ермаку все видно... Вот из-за кургана, ритмично
покачиваясь, показался огромный верблюд. Сбоку в люльке белеет чалма
карамбаши. Он что-то монотонно поет.
Длинной цепью верблюды тянулись к колодцу "Сасык-оба". Они ревели,
медленно поворачивая головы на долговязых шеях. Туго набитые мешки и тюки
покачивались в такт движению по обе стороны вьючного седла. Седобородые
купцы в пестрых халатах и белоснежных чалмах дремлют, а неподалеку от них
на горбоносых ногайских конях джигитуют всадники с копьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20