Вышла в казачий круг полонянка, как тополь
стройная, походкой степенная. На смуглом лице яркий румянец. Глаза
светились горячими огнями. Атаман и казаки залюбовались девкой.
- Хороша, орлица! - похвалил атаман. - Ну, кланяйся честному народу
да молись богу! Как звать?
Ермак выступил вперед и, возбужденный радостью, объявил:
- Уляшей, Ульяницей зовут.
- Хорошее имячко, - одобрил стоявший рядом бородатый станичник. -
Пусть молится.
Полонянка растерянно оглянулась и опустила глаза.
- Черкеска или татарка, аль, может, и совсем цыганка, где ей молитвы
наши знать! Молись, горячая, своему богу! - закричали в толпе. Но Уляша и
своему богу не умела молиться. Вслед за Ермаком она помахала рукой, делая
неуверенно крестное знамение, поклонилась своему будущему хозяину, как
учили ее соседки.
Ермак расправил густую бороду и, по казачьему обычаю, накрыв полой
Уляшу, сказал:
- Будь же ты моею женой!
Невеста упала жениху в ноги и весело отозвалась:
- Коли так, будь и ты моим желанным мужем!..
На этом все и окончилось. Выкатили бочку пенного меда и на майдане
сильней зашумели казаки. Откуда ни возьмись, вперед протиснулся Брязга,
тряхнул серьгой и весело запел, притоптывая каблуками:
При Долинушке
Вырос куст калинушки,
На этой на калинушке
Сидит соловейко,
Сидит, громко свищет.
Под неволюшкой
Сидит добрый молодец,
Сидит, слезно плачет...
Ермак понял намек: загрустили о нем товарищи-друзья - прилепился к
полонянке. Он тряхнул курчавой головой и крикнул:
- Заводи веселую! Товариство николи не забуду! Казаку без драки дня
не прожить! Айда-те, молодцы, к бочонку за ковш!..
Стал Ермак станичником и мужем полонянки. Хоть никто их не венчал, но
слово перед народом дали, а ему, этому слову, крепость нерушимая. Хмельной
он вернулся с площади и всю ночь ласкал свою жену, в глаза ей глядел и
обнимал до хруста в костях. Радовалась она его великой силе, зарывалась
лицом в курчавую бороду и все шептала:
- Милый, желанный мой! Смерть мне слаще разлуки, не покидай меня!
Однако на другой день, лишь только звезды стали гаснуть и месяц
побледнел, Ермак покинул брачное ложе и быстро обрядился в путь-дорогу - в
свой первый поход. Уляша вышла его провожать и долго держалась за стремя.
- Блюди себя! - сказал ей строго Ермак и погнал коня. Скакун сразу
перешел на рысь и скоро вынесся на холм, с которого видны были серебристые
излучины Дона, плавно и спокойно несшего свои воды в сине-дымчатую даль.
За Доном, среди степных курганов, убегала узкая лента дорожки, по которой
скакала наметом казачья станица.
Разбрызгивая сверкающую росу, Ермак нагнал ватажку. К нему подъехал
Полетай.
- Что, молодец, хорошо с молодой женой, а еще лучше в привольной
степи! - с чувством произнес он. - Нет на белом свете милее и краше нашего
Дона! Вон, гляди! - показал он на вспыхнувшие под восходящем солнцем
серебристые воды. Красавец! - Глубоко захватив всей грудью чистый и
бодрящий степной воздух, он шумно выдохнул и продолжал:
- Каждая русская реченька имеет свою красу! Волга-матушка - глубокая,
раздольная и разгульная! Урал - золотое донышко, серебряны покрышечки.
Днепр быстрый и широкий, а наш Дон Иванович - тихий да золотой! Радостная,
дорогая река наша... Эх, молодцы, песню! - закричал он зычно, и казаки,
встрепенувшись, запели родную и веселую. Далеко и широко разнесли степные
просторы голоса станичников.

В степи, за Манычем, на глухом шляху приметили казаки бухарский
караван. Куда ни глянь - пустыня, необозримые просторы и по ним, словно в
море, одна за другой бегут зеленые волны ковыля. Они набегают из-за окоема
и, колыхаясь, торопятся далеко-далеко к горизонту. Станичники притаились
за курганом и терпеливо ждали добычу. В легком облаке пыли появилась
вереница качающихся на ходу верблюдов. Подле них на добрых конях всадники
в остроконечных шапках, с копьями в руках.
Кругом тишина. Степь ласково поит душу покоем и солнцем. Рядом в
ковыле, мимо затаившихся казаков, проходит стая дудаков. Они любопытно
вытягивают головки и удивленно смотрят на караванщиков. Не верится Ермаку,
что сейчас вспыхнет сеча.
На переднем двугорбом верблюде сидит карамбаши-проводник, прямой и
осанистый, в зубах у него зажата оправленная в серебро трубка. Гортанный
говор все ближе, о чем-то с жестикуляцией спорят чернобородые купцы.
Полетай оглядел ватажку и во всю мочь крикнул:
- За мной, братцы!
С визгом и криками понеслась станица, охватывая караван, как
распластанными крыльями, конной лавой. И сразу словно ветром сдуло всю
важность с купецкий лиц. Бухарцы в пестрых халатах, в белых чалмах
бросились на землю и уткнулись бородами в пыль. Всадники неустрашимо
кинулись защищать хозяйское добро. Только один карамбаши, смуглый, со
скошенными, длинными глазами и резко очерченным ртом, невозмутимо восседал
среди обезумевших людей. Когда Ермак кинулся к нему, он проворно соскочил
с верблюда и низко поклонился казаку.
- Стой, не тронь, хозяин! - неожиданно заговорил по-русски карамбаши:
- Я веду караван, но не нанимался, однако, защищать купца!
Его одного и взяли в полон; других порубили, а то отпустили - иди,
куда понесут ноги!
Казаки возвращались домой с тюками цветистых шелковых тканей, пестрых
ковров, везли разные ожерелья, кишмиш и мешки пряностей, от которых огнем
горит во рту...
Кони бежали на холмистую гряду, и вот она, - рукой подать, - станица.
Над Доном длинной седой волной колебался туман, а в степи -
прозрачная даль. Влево над станицей вились сизые дымки. Жизнь там только
что просыпалась после ночного сна. На караульной вышке шапкой машет
часовой. Из-за кургана выплыло ликующее солнце и сразу озолотило степь,
дальнюю дубраву и высокие ветлы над станицей.
Казаки сняли шапки и помолились на восток.
- Пошли нам, господи, встречу добрую!
Глядя на дымки станицы, Ермак сладостно подумал: "Среди них есть
дымок и моей хозяюшки! Знать, хлопочет спозаранку!" - от этой мысли
хмелела голова.
А вот и брод, а неподалеку стадо. "Что же это?" - всмотрелся Ермак, и
сразу заиграла кровь. На придорожном камне, рядом с пастухом Омелей,
бронзовым, морщинистым стариком, Уляша наигрывала на дудке печальную
мелодию. Щемящие звуки неслись навстречу ватажке. Заметив Ермака, молодка
вскочила, сунула дудку пастуху и прямо через заросли крушины побежала к
шляху. На ней синел изношенный сарафанчик, а белые рукава рубахи были
перехвачены голубыми лентами. И ни платка, ни повойника, какие положены
замужней женщине.
- Здорова, краса-молодуха! - весело закричал Ермак женке.
Уляша подбежала к нему. Яркий румянец заливал ее лицо:
- Ох, и заждалась тебя!..
- Видно, любишь своего казака? - стрельнув лукавым глазом, насмешливо
спросил Брязга.
- Ой, и по душе! Ой, и дорог! - засмеялась она и, проворно вскочив на
коня, обняла Ермака за плечи.
Петро Полетай оглянулся и захохотал на все Дикое Поле:
- Вот это баба! Огонь женка!
Вошли в курень. Ермак сгрузил разбухшие переметные сумы, вытер полой
вспотевшего коня, похлопал его по шее и только тогда обернулся к Уляше:
- Ну, радуйся, женка, навез тебе нарядов!
Тесно прижав к себе Уляшу, он ввел ее в избу и остановился
пораженный: в избе было пусто, хоть шаром покати. Но не это смутило
казака. Заныло сердце оттого, что не заметил он хозяйской руки в избе, ни
полки с горшками у печи, ни сундука, ни пестрого тряпья на ложе. Печь не
белена. На голых стенах скудные ермаковы достатки: сбруя, седло старое с
уздечкой, меч. В углу, перед иконой спаса, погасшая лампадка.
Ермак нахмурился. Не того он ожидал от жены. Подошел к печи, приложил
ладонь: холодна!
- Ты что ж, не топила, так голодная и бродишь? - сурово спросил он.
Уляша, не понимая, подняла на него свои горящие радостью глаза.
- А зачем хлопотать, когда тебя нет?
- Так! - шумно выдохнул Ермак. - А жить-то как? Где коврига, где
ложка, где чашка?
Вместо ответа Уляша бросилась к нему на грудь и начала ласкать и
спрашивать:
- А где же наряды, а где же дуван казака?
Ермак потемнел еще больше, но смолчал.
Пришлось втащить тюк и распотрошить его. Глаза Уляши разбежались.
Жадно хватала она то одно, то другое и примеряла на себя. Укутавшись
пестрой шалью, она любовалась собой и что-то напевала - незнакомое, чужое
Ермаку. Нанизала янтарные бусы и смеялась, как ребенок.
- Ай, хороши! Красива я, говори? - тормошила она Ермака.
- Куда уж лучше! - горько сказал он, а с ума не шла досада: "Не
хозяюшка его женка, а полюбовница!". Чтобы сорвать тоску, сердито спросил:
- Ты что пела? Это по-каковски?
- Ребенком мать учила. А кто она была - не знаю, не ведаю. - Она
помолчала, не глядя на Ермака, была вся поглощена привезенным богатством.
- Ох, наваждение! - тяжко вздохнул казак и уселся на скамью. Угрюмо
разглядывал Уляшу. Было в ней что-то легкое, чужое и враждебное ему. "Ей
бы плясы да песни петь перед мурзой, а попала в жены к казаку. Ну и птаха
плясунья!" - подумал Ермак.
Не видя его хмурого лица, Уляша и впрямь пустилась в пляс.
"Ровно перед татарским ханом наложница пляшет. Эхх!" - сжал Ермак
увесистый кулак. Так и подмывало ударить полонянку по бесстыдному лицу. Но
и жалко было! Люба или не люба? Поди разберись в своих чувствах! Он не
сдержался, вскочил со скамьи и схватил ее за волосы. Дернуть бы так изо
всей силы и кинуть к ногам, растоптать пустельгу! Но, откинув ее голову,
он встретился с ее жадными-красными губами и палящими глазами и обмяк.
- Бес с тобой, окаянница! Играй, пляши, лукавая! - бесшабашно махнул
он рукой...
Так и повелось. Ермак уходил на охоту бить кабанов в донских
камышовых зарослях, пропадал два-три дня в плавнях, а молодка проводила
время, как хотела. Только затихал конский топот, она убегала в степное
приволье. Там, вместе с казачатами, гоняла верхом табуны или, вместе с
пастухом Омелькой, пасла овечьи отары и играла на дудке. Порой приходила
на костер к рыбакам и бередила их своими жгучими глазами. Бывало,
бросалась в Дон и переплывала с берега на берег. А о доме не помышляла.
Был он, как у бобыля, пустым и бесприютным.
Затосковал Ермак. Когда пришел к нему Петро Полетай и заговорил о
набеге, он, не долго думая, решил вместе с ним сбегать под Азов - отвести
душу. Уляша плакала и, уцепившись за стремя, далеко в степь провожала
своего казака. А он, глядя на нее с седла, был и доволен, что уезжает, и
тревожился, что оставляет ее одну.

Через неделю веселый и бодрый примчался Ермак к своему куреню, и
будто разом оборвалось сердце: не вышла, как всегда, Уляша к околице
встретить его, незахотела взглянуть ему весело в глаза и прошептать
знакомые, но такие волнующие слова, от которых вся кровь разом загоралась
в жилах. Охваченный тревогой, казак соскочил с коня, пустил его ходить на
базу, а сам устремился в избенку. Распахнув дверь и... замер от
неожиданности.
Прямо перед входом, на широкой кровати лежал, раскинувшись, Степанка,
и, положив голову на его жилистую руку, сладко дремала Уляша. Гость открыл
глаза и ахнул:
- Ермак!
- Что ты! - открыла глаза Уляша, и застыла от страха.
- Так вот вы как! - скрипнул зубами Ермак. - Вот как!
Все молчали, ни у кого не находилось ни слова. Степанка поднялся и
стал проворно одеваться. Ермак прислонился к стене и, мрачно блестя
глазами, следил за ним. Долго длилось тяжелое молчание. Наконец, Уляша
легко спрыгнула с ложа и, подбежав к Ермаку, упала на колени:
- Прости...
- Не подходи! - прогремел Ермак И, распахнув дверь, выбежал на баз.
За ним легкой тенью устремилась Уляша. Обнял, обвила руками казака:
- Любимый мой, ласковый прости!..
Ермак остановился:
- Ты что наробила, гулящая?
Уляша бросилась на землю, охватила его колени и, целуя их, говорила:
- Заждалась я... От тоски... Любить крепко буду, только прости!..
Ермак схватил жену за руку, до страшной боли сжал запястье и заглянул
в лицо. Она не застонала, смотрела широко раскрытыми глазами в его глаза.
Дрогнуло сердце Ермака.
- Ладно, не убью тебя! - проговорил он. - Но уйди, поганая! Ты
порушила закон! Уйди из моего куреня!
Ермак оторвал от себя руки Уляши, оттолкнул ее и, не глядя на хмуро
стоявшего поодаль Степанку, пошел к коню. Похлопав по крутой шее жеребца,
он проворно вскочил в седло и, не оглядываясь, поскакал в степь.
Ермак мчался по степи, по ее широким коврам из ковыля и душистых,
медом пахнувших трав, и не замечал окружающей его красоты. Сердце его
кипело жгучей ревностью, злобой и жалостью. То хотелось вернуться и убить
обманщицу, то было жалко Уляшу и тянуло простить и приласкать ее.
Долго кружил Ермак под синим степным небом. Путь пересекали заросли
терновника и балки. Подле одной из них, из рытвины внезапно выскочил
старый волк с рыжими подпалинами и понесся по раздолью. Конь захрапел, но,
огретый крепко плетью, взвился и стрелой рванулся по следу зверя. Лохматый
и встрепанный серый хищник хитрил, стараясь уйти от погони: петлял, уходил
в сторону, но неумолимый топот становился все ближе и ближе...
Ермак настиг зверя и на полном скаку сильным ударом плети по голове
сразил его. Зверина с кровавым пятном, быстро растекшимся по седой шерсти,
перекувырнулся и сел. Он сидел, хмуро опустив лобастую голову и оскалив
клыки. Глаза его злобно горели.
- Что, ворюга, к табуну пробирался? - закричал Ермак и быстрыми
страшными ударами покончил с волком...
Возбуждение Ермака прошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20