Семен Мальцев не попал на каторги; его приковали цепью к легкой
пушке, и вместе с другими пленниками он потащил ее на скрипучих колесах.
Суда с грузом, отбывшие в Азов, сопровождали три сотни янычар, и думалось
Мальцеву, что наконец-то догадаются казаки и нападут на суда, потопят их,
а добро турецкое и пушки с зельем заберут себе.
Едва только выкатилось из-за окоема солнце, конные орды татар и турок
двинулись на восток. Утром над землей веяло прохладой. Пройдя до полудня,
орды встретили посохший ковыль, плоские озерца и камыши. Все, казалось,
предвещало удачу. Касим-паша оживился:
- Все плохое осталось позади! Вот и колодцы!
Радость оказалась преждевременной. Родник "Сасык-оба" был засыпан;
пересохший, покрытый галькой, лежал ручей. Кони и воины, изнывавшие от
жары, так и не получили ни капли влаги.
Снова тронулись в путь. Позади конных полчищ тянулись скрипучие арбы
со скарбом, невольники тащили пушки. Над всей степью стлалась темная
непроглядная пыль.
И снова стала нарасть тревога: на далеком горизонте появились черные
вихри, которые, крутясь, вздымаясь все выше и выше, затмили солнце и
быстро приближались к орде. Не прошло и получаса, как на дорогу полетел
пепел, голубое небо посерело, и горячее дыхание степного пожара снова
пахнуло в лица всадников.
Хан Девлет-Гирей мрачно ехал позади Касим-паши и сердито думал: "Вот
и пришла твоя погибель!"
Сейчас все помысли его сосредотачивались на одном - на мести. Он не
жалел ни ордынцев, ни коней, думал только о гибели и посрамлении паши. К
ночи темные клубы дыма рассеялись, и впереди, на востоке, снова раскрылась
страшная черная пустыня. Как погребальную пелену, принес легкий ветер тучи
копоти. Воздух насытился запахом гари. Снова земля горяча, черна, как
уголь, и дышит зноем. Колодцы без воды. Пепел покрыл дорогу и тропы, и все
знакомое ногайцам неузнаваемо изменилось.
Карамбаши в досаде кусал губы: "Была дорога и не стало дороги! Аллах
гневен на турок!"
Попадались обуглившиеся кресты - под ними покоились казачьи кости.
Впереди, на востоке заалело зарево, с наступлением сумерок оно становилось
все ярче.
Орда тянулась по черному, безмолвному шляху.
Впереди всех ехал Касим-паша и с суеверным страхом поглядывал вдаль.
Его белоснежный аргамак на глазах серел, покрываясь копотью. Иногда
чей-либо конь неосторожно разбивал копытом кочку, и тогда сыпались искры и
чудилось, что земля тлеет, накаливается и вот-вот вспыхнет всепожирающим
пламенем. Кони тревожно ржали, пугались, производили в рядах орды
смятение.
Опустилась темная южная ночь, чудовищно раскалилось небо, огромное
зарево охватило горизонт.
И опять Касим-паша в смертной тоске подумал: "Неужели погибель?"
К нему подъехал седобородый астраханец и посоветовал:
- Вели остановиться. За ночь все сгорит, немного остынет земля и мы
пойдем дальше!
У безвестного кургана разбили голубой шатер, и он сразу стал черным.
Касим-паша вошел в него и расположился на взбитых пуховиках. Он без конца
пил из кожаных бурдюков теплую протухшую воду и без конца думал о том, что
без воды и корма погибнут и люди и кони.
Несчастье сблизило рать. Позади она оставила сожженные степи,
впереди, за огненным кругом, ее ждала Волга, Астрахань и, главное, - вода.
Прохладная и чистая вода!
Всю ночь горели огни, все еще пылали степи и томила духота. Только
под утро зарево стало меркнуть и прояснилось небо. На заре тронулись в
дорогу. Люди стали безмолвными, понимали все без слов, страх и уныние
овладело ими.
По сторонам от шляха оставались трупы, и стаи птиц, налетевших
издалека, теперь кружили над ордой. Касим-паша больше не ехал впереди
воинства. Он пересел в паланкин, и огромный белый верблюд, покачиваясь,
нес его среди пожарища и пустыни. Позади в обозе скрипели арбы, надрывно
мычал рабочий скот и без конца неистово кричали спаги, нахлестывая бечами
падающих от изнурения полонян, тащивших пушки.
Девлет-Гирей не разбивал юрты на стоянках. Он заворачивался в
косматую бурку и, положив рядом ятаган, быстро засыпал. Он не боялся ни
степного пожара, ни пустыни, ни криков стервятников, - в набегах на Русь
он привык ко всему. Просыпаясь, он думал о прежнем: как бы подороже
продать Касим-пашу.
Когда казалось, что всему будет скорый конец: кони падут без корма и
воды, измученные люди не встанут после ночлега, - неожиданно затуманилось
небо и к ночи собрался дождь. Он полил потоками, бурлил, щедро поил
раскаленную алчущую землю, наполнял до краев лощины и ручьи. Измазанные, в
грязи, измученные люди падали лицом в лужи и жадно пили, вдыхая освежающую
прохладу.
Касим-паша снова повеселел:
- Теперь дойдем! Скоро будет Итиль!
И хотя до Волги еще было далеко и кончился корм, но все ободрились.
Страшное осталось позади. Только Девлет-Гирей продолжал мстительно думать:
"Путь от Астрахани до Азова будет еще длиннее!"
Он на себе испытал силу Руси и не верил, что Касим-паша сумеет
одолеть ее под Астраханью.
И опять паша встретил Семена Мальцева, худого, страшного. Глаза
русского ввалились в черные орбиты и сверкали, как раскаленные угли.
- Видал, какая наша сила? - дерзко крикнул он Касим-паше. - Это еще
цветочки. А вот с русской ратью встретишься, еще хуже будет!
- Я сегодня срублю тебе голову! - сердито ответил паша.
- Ты уже однажды обещал, да забыл! Чего тянешь, а может, чего
доброго, и впрямь моя голова еще сгодится тебе на выкуп! - с насмешкой
сказал русский.
Касим-паша поскакал вперед. Налетевшие стервятники с криком рвали
падаль. Они не пугались ни орды, ни стрел. Поднимались и снова опускались
на раздутые туши коней.
Какая-то сила удерживала пашу, и он не позвал палача, чтобы срубить
голову дерзкому пленнику. "Кто знает, что предполагает аллах? - рассудил
он. - Может быть, это моя судьба? И потом, никогда не поздно сделать это!"
Он оживился, поднял лицо, так как из степной балки внезапно подул
свежий ветерок. "Вот скоро и Итиль!" - с надеждой подумал он.

Над степью лежала тихая ночь. Млечный путь опоясывал темное небо
жемчужным поясом; из-за курганов выкатилась золотая луна. Казалось, все
уснуло, все замерло в глубокой тишине, но Ермак не верил коварному покою и
безмолвию. Все междуречье, от Дона до Волги, охватило скрытое
беспокойство: днем и ночью по балкам и оврагам рыскали волчьими стаями
ногайские наездники. Они осторожно выслеживали и с диким визгом врывались
в одинокие русские хутора и заимки, заброшенные в Дикое Поле. Хищники
резали отважных посельщиков, предавали курени огню и, навьючив
награбленное добро, снова скрывались в безлюдных просторах.
Кочевники с нетерпением готовились к встрече полчищ Касим-паши. Среди
этого кипучего озлобленного вражьего края казачья ватажка Ермака на
крепких коньках торопилась в Астрахань предупредить русских о беде. Днем
казаки скрывались в диких урочищах, в камышах степных озер, а ночью, не
мешкая, пускались в путь.
На третью ночь казаки выехали на пологую возвышенность. Ермак
оглянулся и радостно крикнул:
- Гляди, братцы, как Ивашка Кольцо честит басурман огнем!
Далеко на западе, в донской степи, алел окоем. В густой тьме
перебегали и трепетали веселые язычки пламени, - пылала подожженная степь.
Казаки оживились и негромко запели:
Загорелась во поле ковылушка,
Кто знает, она от чего?
Не от тучки, не от грома,
Не от жаркого лучья, -
Загорелась во поле ковылушка
От казачьего ружья...
И чем больше разгоралось пламя на горизонте, тем веселее и увереннее
становились казаки.
Три ночи скакала ватажка на восток, а на четвертый день, на заре, в
долине заблестели широкие воды.
- Волга! - радостно ахнули казаки и вздохнули полной грудью.
Ермак снял шапку, ветер шевельнул черные кудри. Он соскочил с коня и
низко поклонился:
- Здравствуй, Волга-матушка! Здравствуй, родимая! Кланяется тебе наш
преславный Дон Иванович!
Любо было слышать казакам дорогие и верные слова Ермака. Все
спешились и долго смотрели на раздольную и разгульную реку. Любовались они
и нежно-розовой полоской, вспыхнувшей на востоке, - вот-вот взойдет
солнышко.
Ведя коней в поводьях, казаки по росистой траве спустились к
прохладному плесу. Умыли, освежили лица, огонек прошел по жилам от
прохладной воды.
И пока сами мылись, пока купали и поили коней, взошло солнце, и на
левобережье Волги, над камышами потянулся сизый туман.
Утомленные, но счастливые казаки отыскали в тальнике укромный уголок
и разложили костер. Над ним повесили черный от копоти котел и стали варить
похлебку.
Ермак смотрел на золотой плес, на просинь могучей реки и вполголоса
пел:
Ах ты Волга ли, Волга матушка, Широко ты, Волга, разливаешься, Что по
травушкам, по муравушкам, По сыпучим пескам да камушкам, По лугам, лугам
зеленым, По цветам, цветам лазоревым...
- Братцы! - прерывая песню, закричал Богдашка Брязга. - Тут в овражке
таится хутор. Айда-те за мной!
- Стой! - строго сказал Ермак. - Пойти можно, но русского добра не
трожь! Веди нас.
Брязга привел казаков в дикое место. Под вековым дубом приютилась
рубленая изба, двери - настежь. В темном квадрате вдруг появилась баба. В
синем сарафане, здоровенная, лет под сорок, она сладко зевнула и
потянулась.
- Здорово, краса! - окликнул женщину Ермак.
- Ахти, лихонько! - от неожиданности взвизгнула баба и мигом скрылась
в избе.
Казаки вошли в дом. В большой горнице тишина, пусто.
- Эй, отзовись, живая душа! - позвал Ермак, но никто не откликнулся.
Тем временем Богдашка Брязга сунулся в чулан. Глаза его озорно
блеснули: в большой кадушке он разглядел широкую спину хозяйки.
- Ишь, ведьма, куда схоронилась! Вылезай! - незлобливо крикнул он и
за подол сарафана вытащил толстую бабу из кадушки. Подталкивая, вывел ее в
горницу.
- Гляди на хозяюшку! - весело оповестил он.
- Ты чего хоронишься, лесная коряга? - закричали казаки. - Разве не
знаешь порядка: когда нагрянут казаки, надо встречать с хлебом-солью!
Проворней давай нам есть!
Хозяйка поклонилась станичникам.
- Испугалась, ой, сильно испугалась! - пожаловалась она. - Тут по
лазам да перелазам всякий леший бродит, а больше копошится ныне ногаец!
Злющ лиходей!
- Есть ли у тебя хлеб, хозяюшка? - ласково спросил ее Ермак. -
Изголодались, краса. Как звать, чернобровая?
Женщина зарделась. Добродушная речь казака пришлась ей по сердцу.
- Василисой зовут, батюшка! - отозвалась она, и засуетилась по избе.
Сбегала в клеть, добыла и положила на стол и хлеба, и рыбы, и окорок.
- Ешьте, милые! Ешьте, желанные! - приятным грудным голосом
приглашала она, а сама глаз не сводила с Ермака. Плечистый, темноглазый, с
неторопливыми движениями, он напоминал собою домовитого хозяина.
- И откуда у тебя, матка, столько добра? - полюбопытствовал Ермак.
Василиса обласкала его взглядом и певуче отозвалась:
- Волга-матушка - большая дорога! Много тут всякого люда бродит на
воле. И брательники мои гуляют...
- С кистенями! - засмеялся своей подсказке Богдашка Брязга.
Женщина потупила глаза. Ермак понял ее душевную смуту и ободрил:
- Не кручинься. Не кистенем, так оглоблей крестить надо бояришек да
купцов! Пусть потрошат мирских захребетников. "Сарынь на кичку!" - так что
ли твои брательники окликают на вольной дорожке приказного да богатого? Не
бойся, матка, нас!
- Так, желанный, - согласилась баба. - Кто богу не грешен!
Она нескрываемо любовалась богатырем: "Эх, и казак! Бровь широкая,
волос мягкий, глаз веселый да пронзительный! И речист и плечист!" - Она
поклонилась ему:
- А у меня и брага есть!
- Ах, какая ты вор-баба! - засмеялся Брязга. - Вертишься, зенки
пялишь на казака, а о браге до сих пор ни гу-гу... Тащи скорей!..
Василиса принесла отпотевший жбан хмельной браги, налила ковш и
поднесла Ермаку. Казак утер бороду, перекрестилась истово и одним духом
осушил ковш.
- Добра брага! Ой, и добра с пути-дороги! - похвалил он и отдал ковш
хозяйке.
Василиса затуманилась, иного ожидала она. Повела гладкими плечами и
сказала Ермаку с укором:
- Ты что ж, мой хороший, аль порядков не знаешь? После браги
отплатить хозяйке полагается!
- Чем же это? - полюбопытствовал Ермак.
- Известно чем! - жарко взглянула она ему в глаза.
Ермак переглянулся со станичниками и сказал женке:
- Я казак, родимая! Не миловаться и целоваться мчал сюда. Но уж так и
быть, больно душевна ты и пригожа! - Он поднялся из-за стола, утер усы,
обнял и поцеловал хозяйку. Василиса зарделась вся и с лаской заглянула ему
в глаза.
- Неужели с Волги уйдешь? Где же казаку погулять, если не на таком
раздолье!
Ермак отстранил ее:
- Нет, родимая, не по такому делу нынче торопимся мы. Несем мы важную
весть для русской земли. Укажи нам тропку, чтобы невидно-неслышно
проскочить в Астрахань, да и сама уходи отсюда! Великая гроза идет...
Баба охнула и на глазах ее блеснули слезы. Потом, справясь с собой,
сказала:
- Ладно, казачки, выведу я вас на тайную тропку. Только Стожары в
небе загорятся, и в дорожку, родные!
Богдашка сверкнул серьгой в ухе, перехватил ковш, и пошел гулять
среди казаков. Выпила и Василиса. Захмелела она от одного ковша и петь
захотела.
- Хочешь, желанный, послушать нашу песню, - предложила она Ермаку. -
Холопы мы, сбежали от лютого боярина, и песенка наша - э-вон какая!
Не ожидая ответа, раскрасневшаяся женка приятно запела:
Как за барами было житье привольное,
Сладко попито, поедено, положено,
Вволю корушки без хлебушка погложено,
Босиком снегов потоптано,
Спинушку кнутом побито,
Допьяна слезами напоено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20