"И создал Господь человека по образу и подобию своему. И пожелал
Господь, чтобы у человека было одно тело, одна голова, две руки и две
ноги. Каждая рука должна оканчиваться ладонью, и каждая ладонь должна
иметь пять пальцев, и на конце каждого пальца должен быть ноготь..." И так
далее.
Я знал все это наизусть, и тем не менее шестипалая ножка Софи не
вызывала у меня никаких особых чувств. Я видел только слезы на глазах у
матери, и мне самому было до слез жалко их обеих, а больше я ничего не
чувствовал.
Когда перевязка была закончена, я с любопытством огляделся. Дом был
намного меньше нашего, но понравился мне гораздо больше. Он был как-то
по-другому настроен к людям. Теплее. Дружелюбнее... Мать Софи очень
нервничала, но ничем не дала мне понять, что я - нежеланный гость,
принесший в их дом беду.
Внутреннее убранство дома тоже очень понравилось мне, особенно
потому, что на стенах не было никаких изречений и надписей, которые мне
всегда казались полной бессмыслицей, унылой и скучной, но, по-видимому,
необходимой. Здесь вместо них висели рисунки, изображающие лошадей, и они
показались мне очень забавными.
Миссис Уэндер велела мне подождать ее здесь, пока она отнесет дочку
наверх. Вскоре она возвратилась и села рядом со мной. Она взяла меня за
руку и заглянула прямо в глаза. Я чувствовал, что она очень взволнована,
но не мог понять причину ее беспокойства. Я мысленно попытался уверить ее,
что нет никакой нужды беспокоиться, но мне это не удалось. Она продолжала
пристально глядеть на меня, и глаза ее были очень похожи на глаза Софи,
когда та еле удерживалась от рыданий. Как я не напрягался, чтобы
проникнуть в ее мысли, я чувствовал лишь смутное беспокойство и
беззащитность. И мои мысли тоже, сколько я ни старался, не доходили до
нее.
Наконец она вздохнула и проговорила:
- Ты хороший мальчик, Дэвид. Ты был очень добр к Софи, и я хочу
как-нибудь отблагодарить тебя за это.
Чтобы скрыть смущение, я опустил голову и уставился на свои ботинки.
Я не помнил, чтобы до этих пор кто-нибудь называл меня хорошим мальчиком.
Я просто не знал, что нужно говорить в таких случаях.
- Тебе понравилась Софи, правда? - продолжала она, не отрывая от меня
глаз.
- Да, - сказал я. - Она очень храбрая. Она ни разу не заплакала, а
нога, наверное, здорово болела.
- Ты умеешь хранить тайну? - спросила она и торопливо добавила - Это
очень важно! Ради нее, Дэвид!
- Да, конечно, - ответил я не совсем уверенно, потому что не
догадывался, о чем идет речь.
- Ты видел ее ногу? Ее пальцы? - дрожащим голосом спросила миссис
Уэндер. Я кивнул. Она побледнела, но справилась с собой и твердо сказала:
- Вот это и есть то самое, что нужно сохранить в тайне, Дэвид. Никто
больше не должен знать об этом. Знаешь только ты, если не считать меня и
отца Софи. Больше - никто. Никто и никогда...
- Хорошо, - сказал я.
Она замолчала. Я снова попытался проникнуть в ее мысли, но чувствовал
все ту же смутную и мрачную тревогу.
- Это очень, очень важно! - прошептала она, стискивая руки. - Как бы
мне объяснить тебе это!
На самом деле ей не надо было ничего объяснять. Я всем своим
существом ощущал, насколько это для нее важно. Мне все не удавалось
успокоить ее мысленно, поэтому я громко и твердо сказал:
- От меня никто ничего не узнает... Никогда!
Однако я чувствовал, что тревога не оставляет ее, даже растет. Слова,
которые она произнесла, были намного бесцветнее и слабее ее мыслей.
- Если кто-нибудь узнает о Софи, - запинаясь сказала она, - они...
они обойдутся с ней жестоко. Этого не должно случиться!
Мне вдруг показалось, что я отчетливо вижу у нее в груди острую
железную занозу, которая рвет и терзает ее сердце.
Я спросил:
- Это из-за того, что у нее шесть пальцев?
- Да.
- Я обещаю! Если хотите, я могу поклясться...
- Нет, нет, - вздохнула она. - Мне довольно твоего обещания.
Забегая вперед, могу сказать, что я сдержал свое слово и даже
Розалинде не открыл этой тайны, так поразила меня непонятная тревога
миссис Уэндер.
Она продолжала грустно и, как мне показалось, все еще недоверчиво
смотреть мне в глаза. Я почувствовал себя неловко. И тут она улыбнулась,
словно вся тяжесть вдруг упала с ее души.
- Все в порядке, - сказала она. - Мы будем держать это в тайне. Даже
между собой никогда не будем говорить об этом. Ладно?
Я утвердительно кивнул.
У двери я остановился и спросил:
- А можно мне иногда приходить сюда поиграть с Софи?
Она поколебалась немного, что-то обдумывая, и ответила:
- Можно... Только... Помни, никто не должен об этом знать.

Монотонные воскресные проповеди все еще не связывались у меня с
реальностью, когда я шел к насыпи. Но когда я взобрался на гребень, они
странным образом начали приходить во взаимодействие с только что пережитым
и вдруг обрели для меня совершенно новый смысл. Определение Человека
медленно всплыло у меня в мозгу:
"...И каждая нога должна сгибаться посередине и иметь одну ступню. И
каждая ступня должна иметь пять пальцев, и каждый палец должен иметь на
конце ноготь..." И дальше: "И любое существо, которое имеет человеческий
облик, но устроено не так, как здесь сказано, - не есть человек. Это не
мужчина и не женщина. Это богохульство, издевательство над истинным
подобием Господа, и оно ненавистно взору Господню".
Я был растерян. Богохульство! Всю мою короткую жизнь мне вдалбливали
в голову, что нет ничего на свете страшнее этого... Но что могло быть
страшного в Софи? Она была самая обыкновенная девчонка, если не считать
того, что она была лучше и храбрее других. Однако, если верить
Определению...
Нет, наверняка здесь какая-то ошибка! Ведь не может же быть, чтобы
из-за одного маленького пальца, пусть даже двух (наверное, на другой ноге
у нее их тоже шесть), она стала "ненавистна взору Господню"...
Странные вещи творились в окружавшем меня мире.

2
Я шел домой обычной своей дорогой. Когда на моем пути стали
попадаться деревья, я сполз с насыпи вниз на узкую тропку, по которой
редко кто ходил. Я беспокойно оглядывался по сторонам, крепко сжимая
рукоятку ножа. Мне очень хотелось поскорее выбраться из зарослей, потому
что иногда даже крупные звери забредали в наши места и здесь вполне можно
было встретить дикую кошку или собаку. Но на этот раз мне встречались
только мелкие зверушки, испуганно шарахавшиеся при моем приближении.
Пройдя около мили, я вышел на возделанную землю: отсюда уже был виден
наш дом. Я огляделся, прошел вдоль опушки леса ближе к поселку, пересек
все поля, кроме последнего, прячась за изгородями, и вновь стал
оглядываться вокруг: не заметил ли кто-нибудь, откуда я пришел. Поблизости
не было никого, кроме старого Джейкоба: он разгребал во дворе навоз. Когда
он повернулся ко мне спиной, я неслышно преодолел открытое пространство,
отделявшее меня от дома, влез в окно и торопливо прошел в свою комнату.
Не так-то легко представить себе наш дом, не видя его ни разу. С тех
пор как пятьдесят лет тому назад мой прадед Элиас Строрм выстроил самую
старую его половину, к нему множество раз пристраивались новые комнаты,
веранды и разные подсобные помещения. Теперь одно его крыло занимали
сараи, амбары и стойла, а в другом находились столовые, гостиные и комнаты
работников. Оба крыла сильно выдавались вперед и почти смыкались вокруг
большого возделанного сада перед главным строением.
Как и все дома в поселке, наш дом был сложен из грубо обтесанных
бревен. Но поскольку он был самый старый, в стенах его было полно щелей и
трещин, заложенных кирпичами и осколками камней, взятыми из развалин,
оставшихся от жилищ Древних. Внутри дом был разделен на комнаты плетенными
перегородками, покрытыми штукатуркой.
Дед мой, как я представлял себе со слов отца, был человек,
исполненный фанатичной веры в святость и непогрешимость божественных
заповедей. Лишь много позже мне удалось "по кусочкам" составить истинный
его портрет, менее расплывчатый, чем в детстве, но гораздо более
отталкивающий.
Элиас Строрм пришел в здешние места с западного побережья. Причина,
побудившая его переменить место жительства, по его словам, заключалась в
том, что образ жизни там, на побережье, не отвечал его богоугодным
устремлениям. Однако краем уха я слышал, что его родные не могли ужиться с
ним и попросту заставили его покинуть родные места. Так или иначе, он
приехал сюда, в Вакнук, со всеми своими пожитками. Было ему тогда лет
сорок пять.
Это был сильный, рослый человек с властной осанкой и горящими глазами
фанатика. Все его существо было пронизано истовым почитанием Господа и
постоянным страхом перед кознями сатаны.
Вскоре после того, как выстроил дом, он ненадолго покинул наши края и
вернулся с невестой - прелестной застенчивой девушкой. Она была младше
Элиаса на двадцать пять лет. У нее была огромная копна золотисто-рыжих
волос и нежные розовые щеки. Когда ей казалось, что никто на нее не
смотрит, ее движения напоминали игру молодого жеребенка. Но под взглядом
мужа она съеживалась, и кровь отливала от ее розовых щек.
Не было любви в этом браке. Молодое, юное создание может иной раз
вдохнуть жизнь в зрелого, увядающего мужчину, поделиться с ним своей
свежестью. Но у них вышло иначе. Постоянными молитвами и назиданиями Элиас
стер краску с ее лица, золото с ее волос. Через несколько лет по дому
ходило серое, забитое существо, преисполненное отвращения к своей жизни, к
своему дому и к людям, которые ее окружали. После рождения второго сына
она умерла, не испытывая сожаления от того, что расстается с жизнью.
У Элиаса Строрма не было сомнений насчет того, каким должен быть его
наследник. Убеждения деда были крепко вбиты в голову моего отца. Оба в
жизни руководствовались прописями из Библии и никольсоновских "Раскаяний".
В делах веры отец и дед были заодно. Разве только сын - мой отец - был не
таким яростным, но таким же суровым и строгим ревнителем Твердости Веры и
Чистоты Расы.
Мой отец, Джозеф Строрм, женился уже после смерти деда и не повторил
его ошибки. Взгляды моей матери полностью совпадали с его взглядами.
Нашу местность, как и наш дом, звали Вакнуком, ибо существовало
поверье, будто это место так звалось еще во времена Древних. Поверье это,
как часто бывает, не имело под собой никакой реальной почвы, хотя тут и
вправду были остатки каких-то древних строений. Вскоре они были растасканы
людьми для их собственных жилищ.
Как я уже говорил, была здесь еще огромная насыпь, тянувшаяся до
самых гор. И громадный утес, который, быть может, тоже был сделан
Древними, когда они своими чудодейственными, неведомыми нам способами
кроили и резали горы для каких-то своих, неведомых нам, целей.
Селение наше было невелико - несколько сотен хозяйств, больших и
маленьких, процветающих и пришедших в упадок. Послушание и
богобоязненность были неотъемлемыми чертами всех поселенцев.
Мой отец - влиятельное лицо в Вакнуке. Когда шестнадцатилетним юнцом
он впервые публично выступил с воскресной проповедью в дедовской церкви,
весь наш округ едва ли насчитывал более шестидесяти семей. Чем больше
земли расчищали под пахоту, тем больше людей приходило и селилось здесь.
Однако наше хозяйство ничуть не страдало от этого. Отец по-прежнему был
самым крупным землевладельцем, по-прежнему в воскресные дни часто выступал
с проповедями в церкви, разъясняя ближним Божьи заветы. По определенным
дням в будни он также авторитетно толковал им светские законы в качестве
судьи. А в остальное время следил за тем, чтобы его домашние и все соседи
неукоснительно выполняли эти законы и показывали всем остальным пример
высшей добропорядочности и нравственности.
Главной комнатой внутри по заведенному обычаю была гостиная. Как и
весь дом, наша гостиная была самая просторная в Вакнуке. Огромный камин,
выложенный из каменных глыб, с кирпичной трубой, был предметом особой
гордости. Черепичная крыша вокруг трубы была единственной во всей округе.
Моя мать была помешана на чистоте и порядке. Пол большой комнаты был
сделан из обтесанных камней, плотно подогнанных друг к другу и всегда
надраенных до блеска. Стены тоже сверкали чистотой, как и вся наша мебель
- стол, стулья, несколько кресел. Три-четыре блестящих кастрюли, которые
были слишком велики для буфета, висели на стенах. Но главным украшением
гостиной были деревянные панели с искусно вырезанными изречениями (в
основном из "Раскаяний"). Слева от камина можно было прочесть: "ТОЛЬКО
ОБРАЗ БОЖИЙ И ЕГО ПОДОБИЕ ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК". Справа: "НЕ ОСКВЕРНИ НЕЧИСТЬЮ
РОД, УГОДНЫЙ БОГУ". На противоположной стене было еще два изречения: "ОДИН
ЕСТЬ ПУТЬ - СВЯТОСТЬ" и "В ОЧИЩЕНИИ - НАШЕ СПАСЕНИЕ". И наконец, громадная
панель напротив двери, ведущей во двор, властно призывала всех входящих:
"ИЩИ И НАЙДИ МУТАНТА!!!"
Все эти изречения я знал задолго до того, как научился читать. Вполне
возможно, что эти надписи и служили первым моим букварем. Я знал их
наизусть, как и все прочие, украшавшие стены других комнат нашего дома:
"НОРМА - ЖЕЛАНИЕ ГОСПОДА", "ЛИШЬ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ НОРМЫ ЕСТЬ ТВОРЕНИЕ
ГОСПОДА", "ЛЮБОЕ ОТКЛОНЕНИЕ - ОТ ДЬЯВОЛА".
Некоторые из этих заповедей были для меня пустым звуком, но о других
я имел кое-какое понятие. Например, обо всем, что касалось ПРЕСТУПЛЕНИЙ.
Тут у меня была возможность своими глазами увидеть, что именно
подразумевалось под этим словом.
Обычно, когда случалось что-нибудь подобное, отец возвращался домой в
отвратительном настроении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27