В нашей школе, как я уже говорил, мы в основном выписывали и
заучивали наизусть тексты из Библии и "Откровений", которые даже не всегда
понимали. Очень немного времени уделялось арифметике. Так что знаний в
школе мы получали очень мало. Родителей Мишеля это не устраивало, и они
отправили сына в другую школу, в Кентак. Там он начал узнавать о таких
вещах, о которых наши старушки, учившие нас простейшим арифметическим
правилам, даже не слыхивали. Естественно, ему хотелось поделиться с нами
всем, что он узнавал сам. Поначалу это получалось у нас неважно -
расстояние между нами теперь было гораздо большим, чем то, к которому мы
привыкли, и _г_о_л_о_с_ его сперва был слышен неясно. Но недели через две
все как-то наладилось, и он уже мог подробно рассказывать нам все, что
знал сам. Даже кое-что из того, чего он сам не вполне понимал и усваивал,
становилось яснее и понятнее, когда мы начинали размышлять все вместе.
Это было жутко здорово - узнавать все новые и новые вещи. Я начинал
понимать многое из того, что пытался втолковать мне Аксель, но что раньше
было для меня почти пустым звуком. Но все это еще в большей степени
вынуждало нас таиться и быть постоянно начеку - я чувствовал, что от этого
ощущения мне уже не избавиться никогда. Было очень трудно все время
помнить, что можно говорить, а что нет. Стоило огромного труда промолчать,
слушая безграмотные разглагольствования старших, выслушивая нелепейшие
объяснения самых простых и очевидных вещей, делать те или иные вычисления,
зная, что есть другой способ добиться того же результата, гораздо более
легкий и удобный...
Случалось, мы бывали неосторожны: порой чьи-то соседские брови
недоуменно хмурились, когда у кого-то из нас вырывалась непроизвольная
реплика, словцо... Но подобных ошибок с нашей стороны становилось все
меньше и меньше, потому что чувствительность к опасности росла в нас с
каждым днем. И так вот, находясь в постоянном напряжении, всегда начеку,
мы прожили шесть лет, не вызвав ни у кого прямых подозрений. Может быть,
так продолжалось бы и дальше, если бы в один прекрасный день мы не
обнаружили, что нас уже не восемь, а девять.

9
Самое странное для нас было то, что девятой оказалась моя маленькая
сестренка - Петра. Она была такой обычной, такой _н_о_р_м_а_л_ь_н_о_й_,
что никому и в голову не могло прийти, что она - одна из нас. Прелестная,
жизнерадостная девчушка с золотистыми локонами... Я и теперь легко могу
представить ее себе такой: чистенькая, всегда нарядная, ни секунды не
сидящая на месте, носящаяся по двору и таскающая за собой косоглазую куклу
- самую свою любимую, хотя и довольно уродливую игрушку. Она и сама была,
как игрушка, чудная, забавная игрушка, как и все дети, немного капризная,
с мгновенными переходами от слез к смеху, от обид к радости. Я очень любил
ее, да и все, даже отец, готовы были в любой момент оторваться от дел,
чтобы приласкать ее. И никогда бы мне в голову не пришла мысль о какой-то
ее необычности, если бы однажды...
Нам всем тогда очень хотелось пить. Мы косили траву вшестером - я и
пятеро работников с нашей фермы. Я остановился передохнуть и протянул свою
косу соседу, желая поменяться с ним, как вдруг меня ударило... Никогда мне
не доводилось испытывать ничего похожего. Всего секунду назад я, не
торопясь, выпустил из рук косу и с удовольствием потянулся, а в следующий
момент что-то физически ударило меня, словно внутри головы что-то
взорвалось. Я буквально пошатнулся от этого удара. Потом пришла боль -
сильная боль, неудержимо, помимо моей воли толкающая меня вперед, причем в
первые несколько мгновений я даже не думал, идти мне или нет - я просто
подчинился этой, зовущей и толкающей меня вперед, боли. Под удивленными
взглядами всех, кто был со мной рядом, я стремительно пересек поле и
побежал. Я не отдавал себе отчета в том, почему я бегу именно в этом
направлении - через овраг, вдоль забора, вниз к пастбищу и к реке...
Продираясь сквозь заросли, краем глаза я видел поле, примыкающее к
реке, поле Ангуса Мортона с тропинкой, рассекающей его посередине, которая
вела к мостику... По этой тропинке неслась, как сумасшедшая, Розалинда. Я
спустился к реке и побежал вниз по течению - туда, где было много глубоких
омутов. Что-то по-прежнему неудержимо толкало меня вперед, хотя сознание
мое отказывалось понимать, куда и зачем я бегу. Река в этом месте дважды
образовывала небольшие заводи. Я подбежал ко второй и с разбегу нырнул в
нее. Через секунду я оказался лицом к лицу с Петрой, которая бултыхалась в
воде, уцепившись за растущий на берегу возле самого краешка реки куст.
Куст еле-еле держался на земле остатками корней, еще минута - и он
сорвался бы в воду. Сделав несколько взмахов руками, я подплыл к Петре и
обхватил ее под мышками.
Боль, не покидавшая меня все это время и толкавшая сюда, сразу
прошла. Я вытащил Петру из воды и усадил на берегу. Только тогда я
оглянулся и увидел рядом с собой Розалинду. Лицо ее выражало сильнейшую
тревогу, и она глядела на меня с немым вопросом.
- Кто это был? - выговорила она наконец дрожащим голосом и приложила
трясущуюся руку ко лбу. - Кто мог так сделать?
Я коротко объяснил, как было дело.
- Петра? - недоверчиво переспросила она.
Я уложил сестренку на траву. Она была почти без сознания, но дышала
уже ровно. Ничего страшного с ней как будто не случилось. Розалинда
подошла к нам и тоже наклонилась над Петрой. Мы молча глядели на вымокшее
платье девчушки и потемневшие от воды кудряшки. Потом мы отвели глаза от
Петры и поглядели друг на друга.
- Я и понятия не имел, - сказал я, - никогда бы не подумал, что она
одна из нас.
Розалинда прижала ладони к лицу и неуверенно провела кончиками
пальцев по лбу. Потом она покачала головой и посмотрела на меня очень
внимательно: в глазах ее еще отражалась боль от испытанного только что
удара.
- Она не одна из нас, - прошептала Розалинда. - Она... что-то вроде
нас, но... не такая. Никто из нас не сумел бы так приказать. Она... Она
что-то большее, чем мы...
В это время к нам уже подбегали люди, кто-то заметил, как я сломя
голову мчался по полю, кто-то видел Розалинду, выскочившую из дому, как на
пожар. Я взял Петру на руки, чтобы отнести домой. Один из наших
работников, с которым я был на косовице, озадаченно смотрел на меня,
пытаясь что-то сообразить.
- Как это ты узнал, что она здесь? - наконец проговорил он. - Я не
слышал ни звука, а ведь был рядом с тобой.
Розалинда мгновенно обернулась к нему. На лице у нее было написано
крайнее изумление.
- Не слышали ни звука? - самым естественным тоном переспросила она. -
Да она же орала, как будто ее режут! Ее и глухой бы услыхал миль за
десять!
Работник с сомнением покачал головой, но мы с Розалиндой уверенно
твердили свое, и нам как будто поверили. Я не стал продолжать этот
разговор и постарался как можно скорее уйти.

Той же ночью впервые за многие годы, я вновь увидел свой старый сон -
О_ч_и_щ_е_н_и_е_. Только на этот раз, когда нож сверкнул в правой руке
отца, левой рукой он держал не теленка, не Софи, а... Петру! Я проснулся в
холодном поту...
На следующий день я пытался поговорить с Петрой - п_о_г_о_в_о_р_и_т_ь
мысленно. Я ужасно хотел объяснить ей, как важно, чтобы она держала свое
умение передавать мысли в секрете и ничем себя не выдала. Я старался
долго, но у меня ничего не выходило: никакого контакта у нас с ней не
возникало. Ко мне присоединились все наши, старались терпеливо, но
безрезультатно. Я хотел было предупредить Петру обычными словами, просто
поговорить с ней, но Розалинда была против.
- Скорее всего она сумела это сделать, потому что здорово испугалась,
- сказала Розалинда. - Если она сейчас не отвечает нам и вообще никак не
р_е_а_г_и_р_у_е_т_, то, по-моему, она просто не понимает, что с ней
произошло... И не помнит. Поймите, в этом случае ее нельзя посвящать в
нашу тайну! Не надо! Ей всего шесть лет, и подвергать ребенка такому риску
просто нечестно!
В конце концов мы все согласились с этим. Мы знали, как трудно
следить за каждым своим словом, даже когда ты уже привык к этому. Мы
решили отложить разговор с Петрой, пока какой-нибудь случай не сделает
этот разговор неизбежным или пока она не подрастет настолько, чтобы
понять, о чем мы хотим ее предупредить. Пока же мы решили время от времени
пробовать _г_о_в_о_р_и_т_ь_ с ней, и если нам так и не удастся установить
с ней контакт, пусть все идет своим чередом.
За последние годы мы многое узнали о людях, живущих рядом с нами, о
том, чем и как они живут. То, что раньше казалось забавной игрой, пусть
немного опасной, но все же игрой, превратилось для нас в хождение по краю
пропасти. Мы твердо знали: для того, чтобы выжить, мы должны ничем не
отличаться от остальных - есть, пить, разговаривать и вообще жить
точь-в-точь, как они. Мы были наделены особым чувством, которое, как
говорил Мишель, можно было бы назвать счастливым даром, но для нас, в
мире, где мы родились, оно было скорее проклятием. Самый тупой и
ограниченный человек в округе был счастливее нас - ведь он был таким, как
все. Мы же были _д_р_у_г_и_м_и_ и поэтому были обречены на вечное
молчание, скрытность, ложь. Бесперспективность такого существования,
невозможность делать то, что было назначено нам природой, вынужденное
молчание, когда мы могли бы сказать гораздо больше, чем другие, - все это
особенно сильно действовало на Мишеля.
Его более развитое, чем у нас, воображение заставляло его видеть всю
бессмысленность такой жизни, всю невозможность какого бы то ни было
выхода, и поэтому ему было гораздо тяжелее, чем нам. Что касается меня, то
нынешнее положение дел меня вполне устраивало. Я лишь изредка начинал
ощущать всю нелепость нашего прозябания, но когда эти мысли приходили мне
в голову, их тут же гасило обостренное чувство опасности, которое с
возрастом стало частью моей натуры. В особенности это чувство обострилось
после одного самого обычного летнего дня, примерно за год до истории с
Петрой.
Это было скверное лето. Так же, как и Мортоны, мы лишились трех
полей, всего же в районе выжгли в тот сезон около тридцати пяти. За
последние двадцать пять лет никто не помнил такого количества отклонений у
злаков. Каждую неделю кого-то тащили в суд за умышленное сокрытие урожая с
отклонениями или за недонесение о преступлении среди скота. В довершение
ко всему нам пришлось трижды отбиваться от нападений из Джунглей.
Как раз после третьего рейда я обратил внимание на старого Джейкоба,
выкорчевывавшего что-то у себя в саду.
- Что это? - спросил я, остановившись возле его изгороди.
Он воткнул мотыгу в землю и облокотился на нее. Сколько я его помнил,
он все время что-то полол и выкорчевывал в огороде и саду, и представить
его себе за каким-нибудь другим занятием было просто невозможно. Он
повернул ко мне свое морщинистое лицо, обрамленное седыми космами волос,
сливающимися с такими же седыми бакенбардами.
- Бобы, - кратко сказал он. - Теперь эти чертовы бобы у меня
неправильные. Сперва картошка, потом помидоры, теперь вот эти чертовы
бобы. В жизни еще не видел такого лета! Ну картошка, помидоры - это еще
куда ни шло. Но где, черт возьми, видано, чтобы и бобы стали
неправильными?!
- А вы уверены, что они неправильные? - спросил я его.
- Уверен? - возмущенно фыркнул он. - Что ж я, по-твоему, в мои-то
годы не знаю, какими должны быть настоящие бобы? - он злобно покосился на
свой огород.
- Да, лето действительно неважное, - поспешил согласиться я.
- Неважное! - передразнил он меня. - Да это же черт знает что такое!
Недели работы - кошке под хвост! Свиньи, овцы, коровы жрут за милую душу
все, что для них заготовили, и все затем, чтобы породить на свет проклятую
Богом нечисть. Люди слоняются без дела, того и гляди что-нибудь стащат, и
приходится следить за своими же работниками вместо того, чтобы заниматься
делом. Даже мой сад - мой - и тот полон отклонений. Что и говорить, худое
лето. Но то ли еще будет, помяни мое слово! - выкрикнул он с мрачным
злорадством. - То ли еще будет!
- Почему? - спросил я.
- Это неспроста! - твердо выговорил он. - Это Кара, и они это
заслужили! Ты только глянь - кругом одна распущенность! Взять хоть
молодого Теда Норбета: отделался небольшим штрафом за то, что скрыл
приплод у овцы - десять ублюдков. Да еще успел сожрать их всех, кроме
двух, прежде чем на него донесли. Если бы только его отец увидел такое! Да
он бы из гроба встал! Знаешь, что бы он получил за то же самое? Ну, он-то,
конечно, никогда такого бы себе не позволил, даже в мыслях - это я тебе
так, к примеру... Не знаешь?! Так я тебе скажу: его публично бы прокляли в
неделю покаяний и отобрали бы десятую часть всего имущества! Вот так-то...
Поэтому в мое время таких вещей не случалось. А теперь... - он махнул
рукой. - Что им какой-то штраф! И вот так повсюду - распущенность,
попустительство, никаких устоев... Но с Богом шутки плохи! Нам грозит
новая Кара, помяни мое слово, и это лето - только лишь начало! Ты знаешь,
я рад, что уже стар, и даст Бог, умру своей смертью. Но Кара грядет - она
уже не за горами, помяни мое слово!.. А все горе в том, - продолжал он,
переведя дух, - что все правительственные регламенты пишутся слабодушными
балаболками там, на востоке. Все эти политиканы с востока никогда не жили
в таких местах, как наши. Что ж они там могут знать? Они и мутанта-то в
глаза не видали, вот и сидят и пишут черт те что! Не-ет, такой сезон, как
нынешний, - он неспроста!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27