Писать плохих стихов я не хочу
Хороших я не знаю
А потому, не тратя слов,
Счастливой быть желаю.
Вот и я, не тратя лишних слов, желаю тебе быть счастливой. Он замечательный, его здесь все просто обожают, а что маленького роста, так и Иосиф - не великан.
- Ты о ком?
- Ты всегда была шкатулочкой с секретом, но в Москве ходят слухи, что у вас роман с Сергеем Миронычем.
- Ну что ты, Ирина. Это невозможно.
- Что невозможно слухи или роман? Ну не хочешь - не говори. Но по-моему Иосиф именно это имел ввиду, когда сказал "Меня там никто не ждет". Ты же видаешься с ним?
- Иногда он заходит, иногда приглашает меня в театр. Что тут такого необычного?
- Я сказала. И я была бы рада за тебя, если бы мне не было так страшно. Я командировку специально выпросила, чтоб увидеть тебя.
Пришел с работы отец, и разговор пошел о Каллистрате, о работе Юлии Николаевны в Красном Кресте. Ягода вдруг арестовал ее за связь со ссыльными меньшевиками. Она передавала им помощь от заграничных родственников. Выручил, как всегда, Авель. Юлия Николаевна была в Суздале, отвозила посылки, там лучше, чем в Ярославских Коровниках. Двери комнат не запирают, красивый зеленый двор...
Надежда думала: "Я сказала тоже слово, что и ему "невозможно".
Утром она по совету доктора отправилась в горы. Широкая тропа поднималась вверх через парк. Парк назывался Геологическим, потому что вдоль теренкура лежали глыбы разных пород с железными табличками-названиями. Она прошла мимо маленького водопада и увидела на склоне каменный крест. У его подножья тоже лежали камни с надписями на железных табличках. Но на табличках готическим шрифтом были выбиты не названия пород, а фамилии и имена. Маленький мемориал - в память тех, кто не вернулся в свой Мариенбад с Мировой войны. Она читала имена погибших, даты их рождения, смерти и названия маленьких украинских и белорусских местечек, где они остались навсегда. И вдруг перед ней всплыли лица, нет, не ушедших, их она не могла знать, а тех, кто попал в плен и остался жив. Они работали на торфяных болотах под Богородском. Белые белки глаз, белые зубы - все остальное покрыто черной жижей. Кажется шестнадцатый год, да, шестнадцатый, она, Нюра и отец в конце мая приехали на первую в России электростанцию на торфах. Перед этим месяцы мучительных для всех отношений мамаши с отцом. Наконец, мамаша куда-то ушла, квартиру на Сампсониевском освободили, и они двинулись к Красину под Москву. Там отцу предложили работу.
Совершенно иной мир. Коттеджи, сосновый бор, по вечерам у Красиных самовар. Крокет, теннис и удивительная красавица-хозяйка - Екатерина Васильевна Красина.
Была очень ласкова с девочками, но почему-то, приходя на веранду с белыми полотняными занавесями, она чувствовала себя нелепой и униженной. И не в стареньких платьях было дело, а в неумении легко, весело обращаться с другими гостями.
Ей было свободнее и, пожалуй, интереснее с "торфушками" - русскими и мордовскими бабами, приехавшими на заработки. Бабы складывали торф для просушки, а вечерами надевали длинные белые холщевые рубашки и пели. У торфочерпалок работали пленные австрийцы и венгры.
Завидев ее, они кричали: "Здравствуй! Как живешь?".
Они с Нюрой подкармливали их ржаными лепешками и молоком. Но чаще приходила она одна. Нюра бегала на электростанцию проверить, все ли в порядке с отцом. Он был очень плох. Частые обмороки, бессонница. Работал он по ночам, но днем совершенно не мог спать, хотя они уходили из дома на весь день и возвращались к вечеру, чтобы покормить его. Она старалась изо всех сил, изобретая новые блюда, но он ничего не ел, сидел безучастный, бледный. Руки его мелко дрожали, и он прятал их под стол. На ночную смену брел пошатываясь, и они очень боялись, что он снова попадет под ток.
Однажды пришла Екатерина Васильевна с доктором. Доктор - московская знаменитость, приехал в гости к Красиным, отдохнуть, поиграть в теннис, но Екатерина Васильевна, с легкостью избалованной красавицы, привела его к ним в коттедж, в качестве гонорара пообещав, что попросит Надю ("она у нас лучше всех играет") составить ему партию в теннис.
Доктор сказал, что у отца полное истощение нервной систему, ему надо на воды и полный покой.
По карману им был только Липецк, с его водами и целебным климатом, и отец уехал, обговорив, что девочки до конца лета останутся в своем маленьком коттедже. Но получилось по-другому: через два дня их попросили освободить домик, он был необходим для нового работника, приглашенного на место отца.
Они собрали свои корзинки, попросили разрешения оставить до вечера на террасе и побрели к Красиным. Положение было аховое. В Петербурге дома нет, мамаша неизвестно где, отец - в Липецке.
У Красиных, как всегда, полно гостей. Красиво, весело, вкусно. Нарядные дамы в батистах и кружевах играют в крокет с мужчинами в шелковой чесуче, а во главе щедро накрытого стола, восседает, сияя красотой и добротой хозяйка. Тотчас усадили пить чай.
- Потом, потом, - мило отмахнулась Екатерина Васильевна от девочек, потом расскажете. Сейчас - ешьте ватрушку, пейте чай, - и забыв, что девочки знают французский, обратилась к соседу:
- Милый Ржевский, вы ведь живете один, бирюком, возьмите девочек к себе в мезонин, они и обстирают, и обед приготовят. Девочки - великолепные хозяйки, особенно Надин. Взяла бы к себе, но это неловко.
Ржевский оказался не только управляющим торфяными разработками, но и братом того самого Ржевского, в семье которого она жила в Москве в девятьсот пятом. К тому же действительно очень милым человеком, и вечером они с Нюрой уже сидели на балкончике мезонина, читали и смотрели на закат.
Она готовила для Ржевского, Нюра прибирала дом, и вместе стирали и крахмалили белье.
Через несколько дней пришла Екатерина Васильевна, осмотрела дом, их комнату в мезонине, попробовала котлет и осталась очень довольна.
- Но, пожалуйста, не грустите вечерами одни как тургеневские барышни. К нам съехалось много молодежи, приходите, играйте в крокет, в лаун-теннис и просто в гости. Не чинитесь, мои хорошие.
Нюра радостно пообещала не чиниться и уже на следующий вечер стала собираться к Красиным.
- А ты, Надя, ты не переоденешься?
- Я не пойду.
- Отчего же? Они звали.
- Я знаю. Они добрые, вежливые люди. Но зачем мы им?
- Странный вопрос. Просто для компании, Екатерина Васильевна ведь сказала, что молодежь...
- Той молодежи мы, Нюра, не компания. К тому же пленным надо что-то отнести.
- Какая ты гордая! Ты - странная. Одновременно застенчивая и страшно самолюбивая. Ну ладно, тогда пошли слушать торфушек, иди в погреб за молочком.
"Здравствуй! Как живешь?"- крикнул, увидев ее один из пленных.
"Как же его звали? Забыла. И лицо забыла", - а вот как кричал с раскатистым немецким "р" помнилось.
Она вышла на маленькую поляну, поросшую малинником и перед ней открылись холмы и долины, залитые солнцем, с пятнами от теней облаков. Тени перемещались, и казалось, что чудная панорама движется, проплывая медленно перед ее взглядом.
Я хочу подняться в горы,
Где маячат только ели,
Где кричат орлы, и птицы
Вьются в облачной купели - тихо продекламировала по-немецки стихотворение, выученное в гимназии.
"Недаром говорят, что над этими местами витает тень Гете".
И, как нарочно, по дороге проехала коляска. На заднем сидении господин в черном сюртуке, черной шляпе. То ли Гете, то ли доктор Менцель. Но ведь разглядеть лицо доктора в полутьме кабинета было невозможно, к тому же, он сидел спиной к окну.
"Значит, это был Гете", - она развеселилась и, торопливо, почти вприпрыжку вниз по дороге. Пора на прием.
Где кричат орлы и птицы, - повторяла в такт шагам.
"Мой орел кричать не любит. Говорит всегда тихо, ровным голосом. Он орел, так его назвал в стихах какой-то казахский старец. "Горный орел", а я птица, вроде... сороки. Еще в детстве мамаша говорила, что у меня сорочий взгляд. А один человек говорил, что я лебедь, которого заколдовали".
Он говорил это всего четыре года назад, а кажется - прошла вечность. Он бывает у них в доме, и иногда она ловит на себе то ли насмешливый, то ли вопросительный взгляд. Для всех - он лучший друг Иосифа, его ближайший сподвижник. Иосиф приводит его в детскую, показывает спящих детей. Но ее не обманешь. Она помнит ту светлую ленинградскую ночь, и как они с отцом стояли, затаив дыхание, у двери.
- Вы поднимались сегодня в горы?
- Да.
- Панорама не обманула ваших ожиданий?
- Она прекрасна.
- Говорят, что такие же прекрасные виды есть в Грузии, в Карпатах тоже. Вы уже принимали кофеин?
- Да.
- У вас уже с утра болела голова?
- Не сильно.
- То есть почти не болела. В этих случаях принимать не надо. Я надеюсь, к концу курса, вы совсем откажетесь от кофеина.
- Это невозможно.
- Это совершенно возможно.
- Нет. То чего хотите вы, и чего хочу я - невозможно.
- Эту фразу вы сказали кому-то, и вы вспоминали об этом человеке недавно...
- Да.
- Но вот Вы снова рядом с ним.
Это антракт, потому что он пригласил ее и Чудова с женой в комнату за ложей. Накрыт стол, фрукты, вино. Она стесняется своего поношенного костюма, поэтому сидит в глубине маленькой ниши, куда почти не достигает свет канделябра.
Он сидит напротив. Взял яблоко и начал сосредоточенно спиралью срезать кожуру. Руки - маленькие, крепкие и очень загорелые. Время от времени он поглядывает на нее. В отличие от Иосифа, никогда не смотрящего в глаза, у него прямой, но, то ли с усмешкой, то ли с вопросом, взгляд.
Чудовы восхищаются Улановой, она кивает, поддакивает иногда невпопад, потому что вдруг возникает неловкое ощущение от того, что он чистит это яблоко для нее. Конечно же для нее, и что-то в медлительности маленьких рук - слишком интимное, почти шокирующее. Почему-то кажется, что именно так он медленно и очень нежно раздевал бы ее. Возможно, это действовал кофеин, который она приняла перед выходом из дома, чтобы унять мигрень.
И когда он протянул тарелку с очищенным и мелко нарезанным яблоком, рука его чуть дрожала.
Второе действие обернулось мукой. Ей казалось, что с детства знакомая музыка звучит сейчас по-другому - трагически и непоправимо. Особенно мучительны были звуки флейты - это были звуки навсегда потерянного счастья, потому что Иосиф иногда играл для нее на флейте старинные грузинские напевы.
"Мне всего лишь двадцать пять лет, а я потеряла любовь, потеряла мужа, потеряла дом, меня околдовали, я теряла волю и делала то, чего никогда, ни за что не должна была делать. Я, наверное, преступница, может быть - самая ужасная из всех, поэтому ищу спасения в кофеине. И никогда не придет уже тот, кто снимет с меня злые чары, и когда-нибудь станет известно, что у меня черная душа, и меня проклянут все, даже мой родной, горячо любимый отец".
- Не стесняйтесь ваших слез. Их никто не видит...
Она чувствовала, что лицо ее мокро от слез.
- Надя, пересядьте сюда, здесь вам будет удобнее, - прошептал в ухо хрипловатый тенорок. Она вздрогнула, глянула на Кирова. Он жестом показал на стул в глубине ложи. Она пересела, вынула из сумочки платок, промокнула глаза, щеки.
- Вам очень жалко себя. Очень, очень жалко...
- Что с вами? Неужели на вас так действует Чайковский? - он дотронулся маленькой крепкой горячей рукой до ее щеки. - Вы просто горите. У вас жар, может, лучше уйти?
- Да, да. Я пойду.
- Мы пойдем, - он наклонился к Чудову, что-то шепнул, она встала, он отодвинул бесшумно стул, освобождая ей проход.
Чудовы сочувственно и понимающе закивали, прощаясь.
Охрана было двинулась им вслед, но он на ходу, отмахнулся: "Мол, ждите здесь, сейчас вернусь".
В машине сел рядом с ней на заднее сиденье.
- Хотите домой, или поездим немного, вы успокоетесь.
- Давайте поездим. Если можно на Выборгскую, на Сампсониевский.
- Теперь это проспект Карла Маркса.
На Гренадерском мосту почему-то горели ненужные фонари. Уродливый Ловизский тупик с вечно светящимися желтыми окнами фабрики.
- В соседнем доме окна желты, а по утрам, а по утрам гремят заржавленные болты... - тихо продекламировал он. - Наверное, об этой фабрике, ведь Блок жил на той стороне прямо у моста. О чем вы плакали? О ком? Хотите выйдем?
- Сергей Мироныч! - тревожно сказал водитель. - Не надо выходить. За нами едут.
- Это в каком смысле?
- В самом прямом. Следят.
- Ну-ка развернись и назад.
Водитель резко развернулся, и ее бросило к нему. Он обнял ее и, не отпуская, прошептал:
- Так лучше. В целях вашей безопасности.
Машина мчалась по набережной на бешеной скорости.
- Не бойтесь! Доверьтесь этому человеку.
- Я вас украду, и никакая погоня нас не настигнет. Вы - заколдованный лебедь...
- Мне надо домой. Уже, наверное, беспокоятся.
- Давай, на Гоголя, - он отпустил ее. - Ну что едут за нами?
- Да вроде нет. Но честное слово, от самого театра ехали.
- Тебе показалось, или совпадение.
В подъезде он сразу опередил ее, поднялся на несколько ступенек.
"Как Иосиф. Привычка людей маленького роста".
- Надежда Сергеевна, Надя...
- Сергей Миронович, у меня шалят нервы, извините меня за то, что вам пришлось уйти из театра...
- Я о другом. Как долго вы еще пробудете в Лениграде?
- Не знаю. Я ничего не знаю. Но сколько бы мы здесь ни пробыли, то, чего хотите вы и то, чего хочу я - невозможно.
- Я не понял, - он положил маленькие легкие руки ей на плечи. - Это "то", о котором вы говорите, это...
- Надя! Сергей Миронович - раздался сверху тревожный голос отца, Почему вы не поднимаетесь?
Сергей Миронович молча уступил ей проход на узкой лестнице.
- Добрый вечер и спокойной ночи, Сергей Яковлевич! - громко сказал он.
- Надя, я места себе не нахожу, - почему-то почти шепотом сказал отец, закрыв за ней дверь. - Подожди, тсс! - Он прилип ухом к двери.
- Вам страшно? Кому-то страшно? Кто-то за дверью? Да, там кто-то есть.
Ей тоже послышались за дверью осторожные шаги. Человек был в сапогах. Этот звук она могла отличить от любого другого, потому что Иосиф всегда ходил в сапогах:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39