Иногда их навещал Киров и все удивлялся, как она помолодела. А она, действительно, чувствовала себя словно прежней, гимназисткой. Вот только с деньгами было туго, но не у Кирова же просить. Иосиф на этот раз не спешил со звонками и записочками, и это ее не огорчало отец обещал место секретарши в какой-то конторе, говорил, что дело верное, но надо подождать. Они всегда были душевно близки друг другу, и она была благодарна ему за деликатность: ни вопроса, что случилось, как, почему - приехали и очень хорошо! После московской - Кремлевской и Зубаловской суеты - с гостями, с ужинами заполночь, с ее занятостью работой, обслугой, обустройством Зубалова, бесконечными диктовками Иосифа, у них впервые появилось время для долгих разговоров на балконе при зыбком будоражащем свете летних ленинградских ночей.
Отец страдал бессонницей с давних времен, после того, как попал под напряжение, она рядом с ним испытывала покой и безмерную печаль по ушедшей давней жизни в этом городе, дома которого медленно погружались в серебристое дрожащее марево и вдруг, точно очнувшись, стряхивали его, выступали все отчетливей и отчетливей, в свете ранней зари.
Отец рассказывал о своем нищем детстве. Как всякого нищего его все время обманывали. Однажды, когда ехал пароходом на заработки в Уфу двое каких-то ушкуйников сказали, что в Уфе железнодорожных мастерских нет. Он отдал им за полцены свой билет и сошел на какой-то неведомой дикой пристани. Пришлось попрошайничать. Но попадались и хорошие люди. Дочь помещика Трежесковская обучила его грамоте. Она была очень красивой и занимались они в яблоневом саду. А потом Юля в этом саду повесилась. Узнала, что жених ей изменяет.
Эта нехитрая история запомнилась, может потому, что на ее вопрос:
- Она повесилась от горя или от гордости? - Отец ответил:
- Я думаю от гордости, потому что связь у него была с прислугой, молодой солдаткой.
Солдатка тяготилась этими отношениями и рассказала матери Юлии.
Отец тоже был гордый. Член партии с самого ее основания, он никогда не просил никаких благ и привилегий. У Надежды разрывалось сердце, когда она видела, как отец часами ждет Иосифа, чтобы поговорить с ним. Но у Иосифа никогда для него не было времени. Временами он просто делал вид, что занят, что работает, а сам валялся в кабинете на диване с "Неизданным Щедриным". Однажды она вошла в кабинет, Иосиф, смеясь так, что слезы капали с усов, схватил ее за руку:
- Нет, ты послушай! Это же гениально! "Пишите, мерзавцы, доносы!" или "Поза угнетенной невинности". Это про тебя, когда ты со мной на людях.
- Да, да, я видела твои пометки... А ты почему притворяешься, что занят, когда отец ждет тебя в столовой?
- А что интересного он мне может сообщить?
- Когда-то ты слушал его очень даже внимательно, я бы сказала - с почтением.
- Ну, когда это было!
- Он тебе в ссылку посылал деньги и вещи.
- Так что? Благодарить двадцать лет каждый день.
- Благодарить не надо, а помнить следует.
- Вот, я их и терплю из чувства благодарности, ха-ха, Сергея и твою мамашу. Думаешь, легко ее выносить? Все время что-то клянчит, с обслугой обращается возмутительно. Откуда такие барские замашки? Ведь она выросла в нищем Дидубе. Польский гонор... В тебе это тоже есть.
- Я с обслугой всегда вежлива и, по-моему, у тебя ничего не клянчу, разве что за других.
- Твоя мать - шаромыжница. Ничего не делает, живет как барыня.
- За что ты ее так не любишь?
- За то, что семью бросала ради любовников, всегда крутилась, где мужики, потому и революционной деятельностью занималась, что там нравы были свободные.
- Неправда!
- Правда. Сама знаешь, что правда. Ты со скольких лет была уже за хозяйку? А она в гости приходила, есть твои обеды. И сейчас ест даровые обеды.
- А что отец на обеды не заслужил? А когда ты жил у нас, разве мама не заботилась о тебе?
- Заботилась, заботилась, даже слишком. Она обо всех заботилась, и о Курнатовском и о Молокоедове.
- Ты - неблагодарный человек.
- Нет. Это не так. Но есть во мне другое... Тебе, наверное, следует знать. Прошлое не значит для меня ничего. Зеро, нуль. Потому что воспоминания о прошлом - это сомнения в себе, а Бакунин говорил: "Не теряйте времени на сомнения в себе... пустейшее занятие".
А они с отцом любили прошлое. Она вспоминала, как отец чистил им всем ботинки и утром ставил у кроватей, как кричал из столовой: "Вставать! Вставать! Чай на столе... Одеваться!" По воскресеньям к столу садились все вместе. Как водил их на оперу в Народный дом, Мефистофеля пел Шаляпин. Ночь отец простоял за билетами.
- Билет стоил гривенник.
- А помнишь в Александринке Савину, Давыдова, Варламова?
- А потом у вас было увлечение кино. Русская "Золотая серия" с Мозжухиным и Верой Холодной.
- Ты очень красиво пел "Среди долины ровныя..."
- Знаешь, где пригодилось? В Бутырках. Нам приходили посылки Красного Креста в большом количестве, два раза в неделю. Камеры были открыты, ходили друг к другу в гости. Получали литературу. И вот, кто лучше всех споет получал литературу первым. Иногда это был я.
- Не думаю, что сейчас в тюрьмах порядки такие же. Этот отвратительный Ягода с будто приклеенными усами... Скажи мне, как это произошло, что такие люди, как ты, оказались не у дел, задвинуты, ведь вы же все начинали. А вылезли какие-то Ягоды.
- Да. Нас было мало. Может быть, несколько десятков на всю Россию, а какое огромное дело сделали.
- А мне кажется, что в чем-то вы были слепы. Ну, я понимаю, Василий Андреевич Шелгунов - он слепой действительно, он блаженный был, ну, Михаил Иванович - недалекий простак, но ты с твоим умом, знанием людей, с твоим опытом... и вас подмяли люди ничтожные, плоские, злые.
- Тише, Надя, тише..., - вдруг обнял ее, притянул к себе, прошептал, ты действительно не понимаешь, почему я отошел, смирился.
- Не понимаю.
- Из-за тебя. Я видел, что ты его любишь.
И она заплакала, уткнувшись в его заросшую шею, чувствуя уже стариковский запах, заплакала о том, что ушло и о том, что еще придет. Он гладил ее гладко причесанную маленькую головку и шептал: "Тише, Надя, тише. Ребята проснутся... Тише".
И еще один разговор запомнился. Может быть, они чуть захмелели. На день рождения отца она приготовила крюшон. Деньги заканчивались, но она расстаралась - обед вышел замечательный. Портил всем настроение только Вася: он требовал крюшона. Он так настойчиво ныл, стучал по столу ложкой и даже слегка хлопнул по щеке Мяку, когда она попыталась его утихомирить, что пришлось вытащить его насильно из-за стола и увести на кухню.
Экзекуцию проделала твердой рукой она, но на кухне он вдруг стал бешено сопротивляться, не желая становиться в угол: упал на пол, сучил ногами и отвратительно выл.
"Ему всего пять лет, а я еле справляюсь с ним, что же будет дальше?" С этой мыслью она плотно закрыла дверь и вышла из кухни. Очень скоро из кухни стали раздаваться жалобные стоны, Мяка побледнела и вопросительно глянула на нее. Няня уже готова была сорваться и бежать Васе на помощь.
- Мама, мамочка, выпусти меня, я больше не буду, я дюдюк боюсь.
Но она будто не слыша мольбы, оставалась за столом. Няня, которая знала о припадках, каменела все больше, на вопросы отвечала небрежно, да и отец смотрел с укоризной.
- Хорошо. Выпустите его, но крюшон мы уберем.
Крюшон они допили вечером на балконе.
Вдруг отец стал рассказывать, как в девятьсот седьмом или в девятьсот восьмом в Баку Иосиф дал ему денег, чтобы он смог уехать в Питер. Отцу нельзя было оставаться в Баку, грозил арест.
- А откуда у него были деньги?
- Не помню. Впрочем, у него всегда были какие-то деньги.
- А мне он говорил, что денег никогда не было. Ладно, неважно. Скажи, а куда делась мама, когда мы жили в Москве? Я помню ночью пришли с обыском, ты держал меня на руках, а Павлуша - Федю. Тебя увели, а мама где была?
- Маму арестовали в Туле.
- А с нами что? Меня, я помню отдали Ржевским...
- Нюра уехала в Тифлис, а Федя кочевал из семью в семью.
- А почему, когда мама вернулась в Москву, Федю взяла к себе, а я по-прежнему оставалась у Ржевских? Как вещь в ломбарде. Впрочем, они были хорошие люди. Уговаривали меня остаться с ними, учиться жить нормально. Мы ведь ужасно жили - переезжали с места на место, тебя все время арестовывали. Пока не осели в Петербурге на Забалканском, а ты под видом жильца жил на кухне и тебя нужно было при чужих называть "дядя Мирон".
- Неужели ты и это помнишь?
- Это было ужасно. Какая-то пытка: ты - папа и дядя Мирон одновременно. Когда я лежала в больнице со скарлатиной, меня преследовал кошмар один и тот же. Ты входишь, я ужасно рада, прошусь к тебе на руки, ты берешь и вдруг - ты это не ты, а дядя Мирон, и у него вместо лица - рыло, и волосы растут так низко у самых свинячих глазок.
- Бедненькая, тебя там обрили, и ты не хотела отдавать свои волосы. Почему?
Она не ответила, потому что думала о том, что сон с "дядей Мироном" снится ей иногда и сейчас, и еще потому, что не знала, стоит ли задавать ему один важный вопрос. Но они выпили много крюшона, и она спросила.
- Вот скажи, ты сидел по тюрьмам, бедствовал из-за своей революционной деятельности, хотя у тебя золотые руки, и ты мог жить благополучно... Я знаю, что ты скажешь - это потому что жалел народ, живущий в нищете. А нас тебе не было жалко? Ведь в Урюпино летом мы собирали утиль, сдавали за несколько копеек. Павлуша заболел туберкулезом желёзок, у Нюры до сих пор фурункулез, не говоря уж о бедном Феде... Как можно было допустить, что он отправился на фронт, да еще к этому Камо? Ведь он окончил гимназию с золотой медалью.
Отец молчал.
- Ты не знаешь ответа?
- Не знаю. Знаю только, что мы очень любили вас... мама любила тебя больше других детей... и разве вы были несчастны?
Она взяла его сухую тонкую руку, поцеловала:
- Нет, мы не были несчастны. Я хотела спросить о другом, другое... Но не сумела. Извини.
В августе жили совсем туго. И вдруг - серый конверт из ВСНХ. Первая мысль: "Иосиф! Но почему ВСНХ?" Распечатала, чувствуя, как сжало от волнения горлом: "Он способен на любую неожиданность. Забирает детей?" В бумаге было вот что.
г. Ленинград. Улица Гоголя "Петроток".
Н.С.Аллилуевой
О причитающемся содержании П.С.Аллилуеву 543 р. 75 к.
Высший Совет Народного хозяйства.
Административно-финансовое управление.
Отдел - финансовый. Пл. Ногина, Деловой Двор.
т. 3-88-05 для справок 2-33-12.
Ваш брат П.С.Аллилуев имеет быть отчислен по службе в ВСНХ с 1-го сентября с.г., а потому финансовый отдел АФУ ВСНХ СССР просит Вас сообщить, куда надлежит перевести Вам, на основании доверенности брата от 10/VIII п.г. причитающееся ему содержание за время с 16-июня по 31 августа с.г. в сумме 556 р. 15 к. за исключением подоходного налога, подлежащего удержанию за II половину 1925-1926 г. - 12 р. 40 к.
________________
руб. 543, 75
Зав. финотделом Павлов
Зав. опер. Расч. отделом Цаузмер.
Огромные деньги. Женя и Павлуша еще год назад решили отдать эти деньги ей. Предчувствие? Совпадение? А теперь, зная, что она у отца, Павел из Берлина напомнил этому АФУ о своей, годовой давности, доверенности.
Из денег, присланных удивительно быстро Павловым и Цаузмером, она купила на толкучке новые скороходовские ботинки отцу и Васе, теплую юбку Мяке и у поблекшей красавицы "из бывших" - темно-вишневую бархатистую жакетку - себе, специально для походов зимой в театр.
И один, неожиданный для нее самой, вывод из этой истории с павлушиными деньгами, - решение поступать в институт и приобрести специальность. Не век же ей в машинистках-стенографистках на крошечную зарплату и на благодеяния близких.
Примчалась из Москвы в командировку Ирина Гогуа. Элегантная, вся в романе с начальником кремлевского гаража, теперь она работала в "Межкниге" на Кузнецком, в Кремле бывала редко, лишь иногда забегала к Авелю.
- А в гараж? - чуть не вырвалось у Надежды.
- Он все такой же педант и аккуратист. Я возьму пепельницу, а он ее на то же место ставит, откуда взяла. Я - "Авель, я же курю". Снова заберу пепельницу, а он снова, как только зазеваюсь, на прежнее место ставит. Бред!
Бредом был весь разговор о туалетах, которые Маруся Сванидзе привезла из Франции, о том, что Федор работает на текстильной фабрике, а Ольга Евгеньевна по-прежнему травит обслугу, а Яков по-прежнему целыми днями играет в волейбол. В Зубалове без хозяйки пустынно и скучно... У Иосифа появился новый телохранитель по фамилии Власик и, кажется, уже бодается с комендантом Ефимовым.
- Да, меня оставили ужинать, и на столе стояло печенье фабрики "Большевик". Микоян подвинул ко мне вазу: "Попробуйте, это новый сорт", а Иосиф: "Она есть не будет, потому что там написано "Большевик". Но ты же меня знаешь, я за словом в карман не лезу. "Если с такой точки зрения, на которую вы намекаете, то я их тысячами должна есть". Но вообще-то Иосиф выглядит плохо и мрачный. За весь вечер пошутил вот только раз. Когда я сказала, что еду в Ленинград, это уже, когда прощалась, он вдруг тихо: "Как бы я тоже хотел поехать туда, но меня там никто не ждет". Ты еще долго думаешь здесь оставаться?
- Не знаю.
И снова безудержный поток: о непрекрающемся пьянстве Максима, о безразличии Тимоши и страданиях Екатерины Павловны, о том, что Авель в жутких отношениях с Ягодой, а Леля Трещалина взяла огромную власть в ЦИК-е.
-Она теперь начальник Протокольного отдела, и у нее прямой телефон к Иосифу, ее теперь все боятся, даже Калинин и Авель. И Ягода хочет, чтоб охрана Кремля подчинялась ему, а не Авелю, говорит, что не может отвечать за целостность вождей, когда по Кремлю бегает табун каких-то непонятных баб. Ха-ха-ха, оказывается главная опасность идет от красоток из Секретариата Авеля...
Задело упоминание о Трещалиной. Она ее помнила по Царицыну: не поймешь то ли мужчина, то ли женщина, но муж есть, армянин и зовут, кажется, Варлаам. Член ВЦИК-а.
- Надя, ты меня слушаешь?
- Да. Авель ссорится с Ягодой. А как у Яши с учебой, у него же переэкзаменовка осенью?
- Не знаю, наверное. Сашико и Марико за этим следят. Надя... ты очень похорошела, похудела, почти как прежняя, петроградская, гимназистка, записавшая мне в альбом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39