их отгоняли несильные электрические удары и гудки. Это были фармакозы – фармацевтические козы с измененными генами, – и, несмотря на их желтые, похожие на змеиные, дьявольские глаза, они оказались на удивление послушными и глупыми. Козы, по-видимому, вполне улавливали, в чем суть действия их ошейников, и держались там, где предписывала им машина. Прилежно выщипав в округе все, что было хотя бы отдаленно съедобным, они затем ложились где-нибудь в тени и отрыгивали газы из своих генетически измененных желудков.
Алекс провел большую часть дня, сидя в своей бумажной дыхательной маске на верхушке мескитового дерева, росшего среди кустарников у края оврага. Он лениво листал файлы на своем ноутбуке, шлепая москитов и оленьих мух. Москиты не доставляли особой радости, но непроницаемая для их укусов бумажная шляпа, маска и комбинезон прикрывали почти все его тело, кроме разве что шеи и лодыжек. Оленьи мухи были большими, громкими, агрессивными, надоедливыми насекомыми; не было ничего удивительного в том, что их так много, поскольку окрестные кусты буквально кишели оленями. Чертовы олени плодились здесь, как мыши.
Алекс, законченный горожанин, всегда представлял себе оленей робкими, пугливыми, нуждающимися в постоянной защите существами, прячущимися по темным уголкам своей полуразрушенной экосистемы. Однако это никаким образом не относилось к западнотехасским оленям, вполне процветавшим в пресловутой экосистеме, изрядно искореженной человечеством. При виде человека они, конечно, фыркали, прядали ушами и бросались в сторону, но в целом вели себя не менее нагло, чем крысы на помойке.
Когда Алекс со своим козьим эскортом вернулся вечером в лагерь, его уже гораздо меньше удивляла местная диета из оленины. Раздобыть в этих краях оленину – то же самое, что раздобыть собачатину в собачьем приюте. Они с Джеффом подоили коз, выделявших целый набор разнообразных, отдававших сыром, жидкостей, одни из которых соответствовали требованиям ООН к содержанию витаминов и питательных веществ, а другие имели коммерческий потенциал при розничной продаже в аптеки. Доить коз оказалось довольно интересной работой, в смысле необычной для Алекса межвидовой интимности подобных действий. Но этот труд был тяжел физически, и Алекс был рад переложить большую его часть на Джеффа.
Джеффа пару лет назад вытащил из руин, оставленных Ф-5, Грег Фолкс, откопав из соломы и мусора, в которых тот потерял своих родителей. Паренек пробил себе путь в бригаду тем, что каждый раз, когда бригадиры пытались отдать его в лучшие руки, убегал и возвращался обратно к ним. Это был веселый, разговорчивый, загорелый техасский англо-американец, открыто преклонявшийся перед Джерри и Грегом и полный здравых, как ему казалось, советов относительно жизни в бригаде. Джеффу было всего шестнадцать лет, но он уже обладал тем напряженным, с прищуром, взглядом, какой Алекс видел на лицах всех согнанных со своего места, всех беженцев плохой погоды. Взгляд настороженный, даже пугливый, словно однажды твердая земля у них под ногами внезапно обернулась тонким льдом и с тех пор больше уже никогда не заслуживала доверия.
Такой взгляд, собственно, был у всех в бригаде. Исключая, может быть, Джерри Малкэхи. У Джерри, если присмотреться, был такой вид, словно он вообще никогда не касался ногами земли.
На следующий день Алекса отправили на кухню.

– Твоя сестра, – произнесла Эллен Мэй Ланктон, – это настоящая шпилька, вот она кто!
– Более чем согласен, – ответил Алекс.
Он сидел со скрещенными ногами на блистерном полу кухонной юрты, очищая корень. Это был корень какого-то местного растения, известного как маковая мальва. Он был похож на очень грязную и корявую морковку и в очищенном виде по вкусу отдаленно напоминал батат.
Чтобы надергать маковой мальвы, Эллен Мэй поднялась с рассветом. Она была на ногах с каждым рассветом – методично обходила поля, перекусывала мили старой колючей проволоки персональными кусачками с алмазной режущей кромкой, выкапывала коренья саперной лопаткой, так что сейчас под локтем у Алекса располагался холщовый рюкзачок Эллен Мэй с дюжиной грязных трофеев. По-видимому, чистка кореньев тоже не считалась в ураганной бригаде популярной работой. Алекс, однако, не имел против нее особых возражений.
Он редко имел какие-то возражения против работы любого рода, лишь бы она позволяла ему сидеть спокойно и дышать неглубоко. Единственное, что ему не нравилось в кухонной работе, – мескитовый дым. Каждый раз, как только Эллен Мэй поворачивалась к нему спиной и принималась возиться с кастрюлей, Алекс быстро вытаскивал свою бумажную маску, чтобы перехватить хоть несколько глотков отфильтрованного воздуха.
Пока Эллен Мэй хлопотала, крутясь в своем бесконечном кругу таинственных кухонных ритуалов, Алекс сидел поодаль, под единственной в юрте струйкой свежего воздуха. Утро понемногу переходило в день, и на кухню начали забредать бригадиры в поисках глотка воды. Увидев Алекса сидящим у ног Эллен Мэй в скромной, внимательной позе подмастерья, они приподнимали брови и наделяли Эллен Мэй удивленными, даже уважительными взглядами. Через некоторое время она значительно потеплела к Алексу, и вскоре эта странная, похожая на ведьму, стареющая женщина уже не смогла бы закрыть рот даже для спасения собственной жизни.
– Начать с того, какая у нее странная манера говорить, – продолжала Эллен Мэй.
– Вы имеете в виду акцент? – спросил Алекс.
– Ну да, и это тоже…
– Это просто, – сказал Алекс. – Мы, Унгеры, – немецкие мексиканцы.
– Что?
– Ну да, мы произошли от одного парня родом из Германии, по имени Генрих Унгер, он эмигрировал в Мексику в тысяча девятьсот четырнадцатом. Он был немецкий шпион. Пытался заставить мексиканцев вторгнуться в Соединенные Штаты во время Первой мировой войны.
– Ха! – сказала Эллен Мэй, помешивая похлебку.
– Правда, у него мало чего получилось в этом смысле…
– Уж я думаю!
– Другой немецкий шпион, по имени Ганс Эверс, написал пару книжек об их миссии. Говорят, очень даже неплохие книжки. Сам-то я не знаю, я не читаю по-немецки.
– Немецкие мексиканцы, вот как, – задумчиво произнесла Эллен Мэй.
– Немецких мексиканцев целая куча. Наверное, несколько тысяч. Это довольно большая этническая группа. – Алекс пожал плечами. – Мой папаша перебрался через границу и принял гражданство Соединенных Штатов, когда сделал кое-какие деньги на своем бизнесе.
– И когда это произошло?
– Около две тысячи десятого. Как раз перед тем, как я родился.
– Должно быть, в связи с тогдашней свободной торговлей. В основном это значило, что Штаты высылали всех своих рабочих в Мексику, а мексиканцы переселили в Штаты чуть ли не всех своих богачей.
Алекс пожал плечами. Связь его семьи с историей мало значила для него. К отдаленному и романтическому тысяча девятьсот четырнадцатому году он еще мог чувствовать слабый интерес, но постиндустриальная деловая карьера его папаши уж точно была самим средоточием скуки.
– Однако Джейни говорит совсем не как немка – да и не как мексиканка, если уж на то пошло. И у тебя тоже не слышно ни немецкого, ни мексиканского акцента, малыш.
– У меня появляется сильный немецкий акцент, когда я говорю по-испански, – признался Алекс. – Можно мне еще чая?
– Конечно, пей сколько хочешь, – к его удивлению, ответила Эллен Мэй. – Мы завтра сворачиваем лагерь, а в дорогу все равно много воды не возьмешь.
Она щедро, с верхом, налила ему в бумажный стаканчик резкого на вкус травяного настоя, который делала из глянцевозеленых листьев одного местного кустарника. Это с чертовской очевидностью был не чай, но все же питье не настолько ужасное, как некоторые мексиканские безалкогольные напитки, которые ему доводилось пробовать.
– Так что мы будем расходовать весь запас воды сейчас. Вечером мы все сможем помыться!
– Bay! – с энтузиазмом вскричал Алекс, прихлебывая мерзкое варево.
Эллен Мэй, сдвинув брови, глубоко задумалась.
– Скажи, Алекс, а чем ты, собственно, занимаешься?
– Я? – переспросил Алекс.
Он обдумал вопрос. Его нечасто спрашивали об этом.
– Я консультант по тестированию игр.
– А что это такое?
– Ну там сетевые игры, компьютерные лабиринты… – расплывчато пояснил Алекс. – В компьютерных играх теперь осталось не так много денег из-за путаницы с авторскими правами и всего прочего, но все-таки еще остались – я не знаю, криптографические материалы, и испытательные версии программ, и службы подписки, так ведь? Есть парни, реально глубоко ушедшие в игры, которые по-прежнему могут сделать на этом хорошие деньги. Иногда я помогаю им с работой.
По виду Эллен Мэй можно было сказать, что она испытывает сомнения, хотя это была почти правда. Большую часть своих подростковых лет Алекс провел, истово играя в лабиринты, и поскольку он не скупился на апгрейдинговые выплаты и регистрацию лицензионных программ, то в конце концов оказался уже на краю игрового маркетинга. Не то чтобы он сам рисовал игры или что-то подобное – у него не было необходимого маниакального внимания к мелким деталям, – но он действительно любил быть среди тех, кто играет в новые игры первыми, и не имел ничего против опросов на предмет его потребительской реакции. От случая к случаю Алексу даже давали за это немного денег – что составляло, может быть, процентов пять от тех сумм, которые он выбрасывал на свое хобби.
В восемнадцать лет он, однако, забросил это занятие. Его вдруг осенило, что многочисленные двойники в компьютерных лабиринтах крадут то небольшое количество жизненной силы, которое еще оставалось у него в настоящей, повседневной жизни. Да и лабиринты, в общем-то, не настолько уж превосходили искаженную, лабиринтоподобную реальность сменявших друг друга больничных палат. Осознав это, Алекс оставил игры и с тех пор посвящал свое время и деньги исследованию бредовых глубин собственной больничной судьбы и чудесам фармацевтического полусвета.
– А еще я собираю комиксы, – продолжал он.
– Зачем? – спросила Эллен Мэй.
– Ну… мне всегда казалось, что это действительно интересно – что вот была такая странная поп-культура, которая до сих пор издается на бумаге, а не в Сети.
Это замечание не произвело на Эллен Мэй видимого впечатления, и Алекс принялся неловко объяснять:
– У меня есть масса старых американских бумажных комиксов. Понимаете, бумажных комиксов в Штатах никто больше не делает, а некоторые из этих древних – ну там андеграунд и все такое – никогда не копировались и не сканировались, так что в сетевом доступе их нигде нет. Поэтому серьезным коллекционерам часто удается доставать такие вещи, которые просто недоступны широкой публике. Такие вещи, которые больше никто не сможет увидеть, к которым никто не притрагивался, даже не смотрел на них уже многие годы!
Эллен Мэй выглядела разве что озадаченной – она явно не могла уловить, в чем же состоит столь волнующий момент этого хобби.
Алекс продолжал:
– Моя основная специальность – современные мексиканские бумажные комиксы: fotonovelas, детективы-манга, УФОзины и все в этом роде. Понимаете, это современный контекст на антикварном носителе, и это на самом деле такой кошмарно крутой фолк-арт… Мне они нравятся, и к тому же их довольно трудно достать… – Алекс улыбнулся. – У меня, правда, их полно.
– И что ты с ними делаешь? – спросила Эллен Мэй.
– Ну, не знаю… Каталогизирую, перекладываю в воздухонепроницаемые мешочки… Они у меня все в Хьюстоне. Я думал, что когда-нибудь, может быть, я их все отсканирую и вывешу в Сети, чтобы множество других людей тоже могли посмотреть, как это круто. И увидеть, сколько классных вещей я собрал. Но не знаю – на самом деле это вроде как испортило бы все удовольствие.
Тут Эллен Мэй покосилась на него уже с явным недоумением, и Алекс понял, что забрел слишком глубоко. Он выдал лучшую из своих улыбок, скромно преподнес ей пару хорошо очищенных корней и спросил:
– А что взламываете вы, Эллен Мэй?
– Я взламываю команчей, – сказала Эллен Мэй.
– Что это значит?
– Я родилась здесь, в Западном Техасе, – поведала она. – Я местная.
– Вот как?
Она совсем не была похожа на индианку из племени команчей. Она была похожа на крупную англо-американку с характерным для ее возраста выпирающим животом, в заляпанном кровью бумажном комбинезоне.
– Я выросла на ранчо, когда здесь не все еще высохло… В этой части Техаса никогда не жило много людей, а после того, как водоносные пласты пересохли, большинство из них тут же собрали вещички и уехали. Ну а потом, во время чрезвычайного положения, когда ударила настоящая засуха – я скажу тебе, всех и вся просто сдуло отсюда, словно горстку пыли!
Алекс кивнул, подтверждая, что слушает, и принялся скрести керамической овощечисткой следующий корень.
– Те, кто все же остался здесь, – они, конечно, бросили фермерствовать и разводить скот, а занялись собирательством. Ломали здания в опустевших городах. – Она пожала плечами. – Тогда это еще не называли взломами, потому что мы не взрывали ничего, что не было уже к этому времени покинуто. Я хочу сказать – у нас были причины взрывать все это. Мы просто хотели добыть немного денег. Мы не взрывали все подряд, только чтобы смотреть, как оно рушится и падает на землю, – вся эта мура пришла позже.
– Понятно, – сказал Алекс, прихлебывая свое варево.
– Я уже тогда начала серьезно задумываться над этим… Понимаешь, Алекс, на самом деле здесь вообще никто никогда не должен был заниматься сельским хозяйством. Вообще! Эта земля не создана для сельского хозяйства. И для скотоводства тоже – выпас скота здесь чересчур истощал почву. Это не было случайностью – то, что все это произошло. Мы устроили себе это сами.
Алекс кивнул.
– С незапамятных времен это была кочевая земля. Высокие равнины – они же когда-то были черны от бизонов, отсюда до самой Канады! Это были самые большие стада мигрирующих животных за всю историю! И их всех перебили из магазинных винтовок за какие-то двадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50