Так со мной было раньше, когда работал
в море.
Все экспедиции были для меня неожиданностью и воспринимались, как гром
среди ясного неба, оставляя в душе след недоумения. Я не мечтал о плавании,
оно не было для меня душевной потребностью. Это была не любовь, а физический
труд сродни супружескому долгу. Страшная вещь - этот супружеский долг,
который придумало человечество для собственного обмана и удобства
существования. Наш святой долг состоит в том, чтобы сделать с телом супруга
ряд стандартных процедур медицинского характера. Какой орган при этом
отвечает за любовь? Мозги, что ли?
Я ползал на четвереньках по крыше яхт-клуба с паяльником в руках и
кроил парусную ткань. Поползав с час, умышленно прерывался, смотрел на
результат, потом в небо с целью осознания момента. Я чувствовал себя
творцом, и производство становилось для меня процессом рождения чуда. Что
может быть более захватывающим, чем материализация мечты-идеи?! Я глубоко
убежден, что именно на таких мечтах стоит мир. Исчезнет некоммерческая мечта
- и мир померкнет, не имея причины для радости.
Парус - особенная часть судна. Он нужен не только для того, чтобы ветер
над морями не носился зря, а еще и для поддержания романтического настроя
мореплавателя на надлежащей высоте. Мой романтический настрой он поднимал до
небес даже в несшитом состоянии, лежа на крыше яхт-клуба.
Меня никто не учил, как делать паруса, эту науку пришлось познать
самостоятельно через ручной труд и умственные страдания над чертежами.
Сшить парус вручную практически невозможно. Помог яхтклубовец Саша
Гарайский. Когда шитье завершилось, я сразу же полез на крышу собирать
каркас, чтобы поставить мачту и поднять парус: надо было посмотреть, какое у
него будет "пузо". Это как раз та самая штука, ради которой делается
фигурный раскрой и от чего зависит, как лодка поплывет.
Скрутил и свинтил все необходимое, привязал парус к рейкам и,
преисполненный торжественностью момента, потянул за веревочку - парус
поднялся и надулся. Пузо получилось что надо. Я испытал восторг.
Надутие ветром паруса на крыше яхт-клуба ознаменовало начало цепочки
праздничных событий, связанных с окончанием строительства. Из многих
частностей и деталек начала появляться на свет цельная вещь.
Чудесная сила отрывала меня с насиженного места. Душа моя была уже
где-то не здесь, а тело должно было еще находиться в Ялте и проявлять заботу
о необходимых технических деталях, которые надо было обязательно учесть,
чтобы отправиться в дальние страны и при этом не отдать концы преждевременно
по недоразумению.
Идеализированный мир дальних стран, созданный в уме и потому достаточно
комфортный и безопасный, начинал рушиться на глазах. Будучи достаточно
искушенным жизнью в местах отдаленных, решил сделать прививку от клещевого
энцефалита. Оказалось, что уже поздно: делать ее надо было в три захода, и
начинать осенью.
"Ничего страшного", - подумал я и начал ходить с этой мыслью, пока не
встретил друга Женю Шубина, ведущего невропатолога города Ялты, годы юности
и зрелости которого прошли в Забайкалье. Как врач, он был знаком со страшной
заразой, отчего начал хоронить меня заранее. По его словам, вернуться живым
из тех мест у меня шансов не было. Женя - шутник, но в данном случае не
шутил. Убеждал он меня долго и настойчиво не отправляться в опасное
путешествие. Жажда моя к жизни возросла, и уже совершенно не хотелось
загнуться от какой-то там козявки, страдая напоследок от недостатка серого
вещества в мозгу. Доктор Шубин с медицинской точностью обрисовал все стадии
отхода в мир иной после укуса энцефалитного клеща. Напоследок он
проникновенно перекрестил меня и попрощался на всякий случай навсегда.
Далекая Сибирь начинала материализовываться и приближаться.
Весной два раза смотался в Москву за деньгами. Первый раз чуть не зря.
Позвонил в свою контору, и мне сообщили, что можно приехать и получить
деньги. Приехал - денег не было. Зато я в очередной раз вдоволь насмотрелся
на пьяные смурные лица тружеников Бирюлевского ремонтно-эксплуатационного
управления.
Без денег возвращаться нельзя, и я решился на беззаконие, возглавив
фирму, хозяева которой очень стеснялись того, что натворили. Я примерно
представлял, чем все может закончиться, но тогда это был единственный выход
из моего финансового тупика. В присутствии государственного нотариуса я
заготовил себе приговор подлинными подписями на куче важных документов.
"Черт со мной", - думал я.
Второй раз съездил более удачно, и мне удалось получить зарплату, но
уже в последний раз. Контора шла ко дну, денег не хватало ни на что.
Весна разошлась не на шутку и стала уже походить на лето. Крымское
солнце старалось зря - народ на отдых не валил. Аборигенам не терпелось
поскорей начать богатеть за счет приезжих, потому что богатеть, перепродавая
товар друг другу, за зиму надоело. Тем более, что ни у кого это особенно не
получалось.
Генеральный спуск моей лодочки на воду не ознаменовал фактического
окончания строительства. Оставалась масса мелких нерешенных проблем, отчего
становилось не по себе. Конец производству решил положить одним махом,
назначив отъезд на 1 июня, планируя добраться до Иркутска через Свердловск.
Накануне отъезда позвонил Миша Шугаев и сообщил, что на 1 июня
намечается встреча выпускников нашего курса в честь пятнадцатилетия
окончания института.
Ни разу не удосужился побывать на подобного рода сборах и решил
попробовать. Ничего интересного не ожидал, потому что не видел многих
однокурсников с момента окончания института.
В какой-то популярной медицинской статейке прочел, что человеческий
организм полностью обновляется несколько раз в течении жизни, причем по
частям: легкие, например, перерождаются за 8 лет, кости - ненамного дольше,
а слизистая желудка и пищевода - вообще за неделю. Точные цифры сейчас не
помню, но с уверенностью могу сказать, что за 15 лет человек меняется
полностью. Если у нас вдруг что-нибудь заболит или начнет ненормально
функционировать - мы уже чувствуем и воспринимаем природу по-другому. О чем
можно говорить, если поменять всю плоть? В общем, встреча, по-моему, должна
была превратиться в вечер знакомств.
Но мне все-таки было интересно почувствовать течение времени на
конкретном примере старения своих однокурсников и себя. Принял приглашение
Миши и поменял билет до Свердловска на билет до Москвы.
Я стоял в тишине своей квартирки и смотрел на кучу барахла,
предназначенного для передвижения моего тела по географической местности. Я
сделал то, чего, действительно, очень хотел, причем желание мое имело
глубокую внутреннюю природу и страдало там, в темноте нутра моего, долго, аж
с самого детства. Это то светлое, что мы хороним заживо еще в юности, а
потом забываем в суете мирской навсегда. У каждого, скорей всего, захоронено
разное, а во мне в непроявленном виде долго находилось то, что вижу. А вижу
я перед собой на полу четыре рюкзака и две связки железяк по два с лишним
метра длиной.
На мгновенье показалось, что я сошел с ума, потратив столько времени и
сил на производство непонятно чего. Я вдруг понял, что стоит только
задуматься о чем-нибудь мирском, и вещи передо мной превратятся в кучу
ненужного хлама. Это на самом деле так, потому что вряд ли из них можно
сделать что-нибудь полезное для улучшения быта. Передо мной, действительно,
был хлам. Все прелести находились у меня внутри в качестве мечты-идеи.
Кажется, что вообще все вокруг придумано нами и сконструировано одним только
умственным усилием.
По мере приближения отъезда весь привычный мир начинал потихоньку
становиться чужим, и ощущал я в нем себя ненужным приложением. Все
стремились создавать пользу с выгодой, чтобы потом эту выгоду превратить в
сытость, безопасность и комфорт. Бесполезными для жизни казались мне тогда
подобные прелести, не возбуждали они желания принять участите в этом
процессе: хотелось воли. Я смотрел в сторону леса и начинал понимать волков,
которые все время туда глядят.
Перед отъездом пошел к Пете Крячко просить помощи. Он согласился
доставить меня в Симферополь на своих "Жигулях" и помочь загрузиться в
поезд.
Я не мог поверить, что наступило время, когда начало везти на хороших
людей, которые появлялись вроде ниоткуда и вдруг, как грибы после дождя.
Когда я был бизнесменом, то в основном встречал не очень порядочных
людей. Вспомнив прошлое, поделил количество хороших людей на количество
нехороших и получил страшно маленькую цифру, отчего сделалось грустно и
обидно за человечество и за себя. Может быть, так только у меня получается,
а всем остальным везет по-другому? Не знаю точно.
Я занимался некоммерческим делом от всей души и из последних сил и
начал замечать вокруг себя только хороших людей. Петя был первым и очень
хорошим человеком. Он принимал душевное участие в моих производственных
мучениях, облегчая напряжение наполовину. Факт душевного участия - очень
важная и нужная штука, без нее мы делаемся неправильными и только мешаем
природе развиваться в направлении счастья. Я забыл об этом во время борьбы
за существование на бизнесменской стезе. В то время думал, что хорошее
должно быть, и я об этом знаю, и то, что оно, это хорошее, мне редко
попадается на глаза - случайное недоразумение, которое должно закончиться и
скоро. Но "скоро" с дивным упорством не наступало, и я смекнул, что,
наверное, это "скоро" есть хорошо замаскированное "никогда".
Мне надоел Симферопольский вокзал своим привычным видом. Я приезжал и
уезжал с него несчетное количество раз, и он начал восприниматься мной не
как вокзал, а как троллейбусная остановка. В первые годы ученичества в
Москве я с сентиментальной тоской приезжал сюда и уезжал отсюда. Мне было
немного жаль себя за то, что тело мое переносится далеко от домашнего очага.
Мне было жаль себя, но этого я не осознавал и пытался внушить себе любовь к
дороге. Душа юноши воспринимала разлуку как стихийное бедствие и напрягалась
в процессе приспособления к жизненным неурядицам. Со временем чувственность
притупилась, и я привык видеть Симферопольский вокзал. Мое равнодушие не
угнетало нисколько, и я никогда не думал об этом, а сейчас задумался и
шлепнул себя ладонью по лбу.
Я вдруг понял, что разучился чувствовать дорогу и разлуку. Стал
бесчувственным к дороге, и мне казалось, что это есть проявление жизненного
опыта, через приобретение которого я должен становиться солидней, спокойней
и равнодушней к событиям. Страшная штука - быть бесчувственным.
Как здорово в детстве было смотреть в окно поезда, автобуса или машины!
Казалось, что можно смотреть в окно и ездить вечно. Я восторгался любым
пейзажем, и сердце мое трепетало. Почему же, когда подрос, разучился
радоваться дороге?
Я хочу смотреть в окно и видеть мир в радужных красках, ведь он такой и
есть на самом деле этот мир. Хочу чтобы все было как в детстве, хочу
удивляться и радоваться ерунде, хочу мечтать о прекрасном и далеком, хочу
верить, что все люди добрые. Я много чего хочу.
Когда случается приземлиться на параплане на городской пляж, то
взрослые лежат под солнцем в прежних позах. Зато детишки сбегаются ото
всюду.
Равнодушие - болезнь сродни запору. Но не изобретено еще лекарства для
души аналогично слабительному.
Я помню Юру Павлова и наши пьянки в ресторане аэропорта
Южно-Сахалинска. Мы сидели в затрапезном заведении и пили водку, глядя на
белоснежные лайнеры, уносящие счастливчиков далеко на материк. Было немного
грустно, но зато мы правильно воспринимали аэропорт как начало разных дорог,
которые заставляют тебя мечтать о чем- то хорошем и далеком. Правда, после
одного такого возлияния нас поместили в местный вытрезвитель, но это не беда
- главное, мы имели тогда правильный настрой по отношению к разлуке и
дальним странам.
Подали поезд. Нагрузившись тяжестями, мы пошли в атаку на вагон.
Проводник, с заторможенной психикой, не успел среагировать и возразить. Я
опасался, что пакет с трубами не развернется в тамбуре, но напрасно.
Опасался долго, а трубы развернулись быстро.
Загрузились удачно, и даже осталось время помолчать перед отходом. Не
помню, когда меня провожали в последний раз. На Сахалине этого не было, хотя
очень хотелось. Мне вспоминались фильмы про моряков. Пароход отваливает. Он
стоит на палубе грустный и мужественный, а она на причале - грустная и
нежная. Расстояние между ними увеличивается за счет работы двигательной
установки - грусть возрастает. На него и на нее наваливаются волной
воспоминания, которые они сберегут в сердцах на время разлуки.
Ничего подобного со мной на Сахалине не происходило. Были грязные,
вонючие причалы, никто на них не стоял, не провожал и не встречал. Разлука
была работой, и неправильность расставания с землей превращалась у нас
внутри в печаль, которую мы пытались уморить водкой.
Забыл я, что должен переживать провожаемый. Мужики стояли на перроне и
уходить преждевременно не собирались. Печаль выражали мужские лица, и до
меня начинало доходить, куда еду.
Поезд тронулся, медленно набирая скорость, и вдруг на перроне я увидел
отца, а он меня. Отец собирался поехать меня проводить, но в машине не было
свободного места, и он 2,5 часа трясся в троллейбусе. Несмотря на то, что
поезд уже набрал скорость, он успел передать сверток с продуктами, который
собрала мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38