Где же жил аме-
риканец, и как, и куда он исчез?
И опять слово "наваждение" раздалось в толпе. Чем больше говорили,
промачивая в то же время горло вином и пивом, тем запутаннее становился
вопрос.
И скоро слово "оборотень" пошло гулять из уст в уста.
Прошла неделя.
Отец твой почти безвыходно находился в склепе, часто даже в часы обе-
да не выходил оттуда.
Смертность как в замке, так и в окрестностях прекратилась.
Дверь сторожки стояла по-прежнему прислоненной, - видимо, жилец ее
назад не явился.
Из города поступило какое-то заявление, и отец твой должен был, хо-
чешь не хочешь, уехать туда дня на три, на четыре.
На другой день его отъезда снова разразилась беда.
После опросов дело выяснилось в таком виде: после людского завтрака
кучер прилег на солнышко отдохнуть и приказал конюху Герману напоить и
почистить лошадей.
К обеду конюх не пришел в людскую, на это не обратили внимания. К
концу обеда одна из служанок сказала, что, проходя мимо конюшен, слышала
топот и ржание лошадей.
- Чего он там балует, черт, - проворчал кучер и пошел в конюшню.
Вскоре оттуда раздался его крик: "Помогите, помогите". Слуги броси-
лись.
Во втором стойле, с краю, стоял кучер с бичом в руках, а в ногах его,
ничком, лежал Герман.
Кучер рассказал, что, придя в конюшню, он увидел, что Герман разва-
лился на куче соломы и спит.
- Ну я его и вдарил, а он упал мне в ноги да, кажись, мертвый!
Германа вынесли.
С приходом людей лошади успокоились: только та, в стойле которой наш-
ли покойника, дрожала всеми членами, точно от сильного испуга.
Позвали меня. Я тотчас отворотил ворот рубашки и осмотрел шею. Крас-
ные свежие ранки были налицо!
Что Герман был мертв, я был уверен; но ради прислуги проделал все
способы отваживания. Затем приказал раздеть и внимательно осмотрел труп.
Ничего. Здоровые формы Геркулеса! Так как никто не заявлял претензии
- я сделал вскрытие трупа.
Прежние мои наблюдения подтвердились: крови у здоровенного Геркулеса
было очень мало.
Не успел я покончить возню с мертвецом, как из деревни пришла весть,
что и там опять неблагополучно.
Умерла девочка, пасшая стадо гусей. Мать принесла ей обедать и нашла
ее лежащей под кустом уже без признаков жизни.
Тут в определении смерти не сомневались, так как мать ясно видела на
груди ребенка зеленую змею. При криках матери гадина быстро исчезла в
кустах.
Все-таки я пошел взглянуть на покойницу под благовидным предлогом -
помочь семье деньгами.
Покойница, уже убранная, лежала на столе. Выслав мать, я быстро отки-
нул шейную косынку и приподнял голову.
Зловещие ранки были на шее!
Ужас холодной дрожью прошел по моей спине... Не схожу ли я с ума?!
Или это и впрямь "наваждение"!
Всю ночь я проходил из угла в угол. Сон и аппетит меня оставили. При
звуке шагов или голосов я ждал известия о новой беде...
И она не замедлила.
Умер мальчишка-поваренок. Его послали в сад за яблоками, да назад не
дождались...
Опять я проделал с трупом все, что полагалось, проделал, как манекен,
видя только одни ранки на шее.
Наконец вернулся твой отец. Ему рассказали о случившемся; он, к моему
удивлению, отнесся ко всему совершенно холодно и безразлично.
Тогда я осторожно ему рассказал мои наблюдения о роковых ранках на
шее покойников. Он только ответил:
- А, так же, как у покойницы жены, и ушел на свое дежурство в склеп.
Я опять остался один перед ужасной загадкой.
Вероятно, я недолго бы выдержал, но, на мое счастье, вернулся Петро:
хотя ранее и предполагалось, что он останется с тобою в Нюрнберге.
За недолгое время отсутствия он сильно постарел с виду, а еще больше
переменился нравственно: из веселого и добродушного он стал угрюм и не-
людим.
В людской ему сообщили все наши злоключения и радостно прибавили, что
американец исчез и что он был совсем и не американец, а оборотень.
Один говорил, что видел собственными глазами, как старик исчез перед
дверью склепа, а двери и не открывались.
Другой тоже собственными глазами видел, как американец, как летучая
мышь, полз по отвесной скале, а третий уверял, что на его глазах на мес-
те американца сидела черная кошка.
Были такие, что видели дракона. Только тут возник спор.
По мнению одних, у дракона хвост, по мнению других - большие уши; кто
говорил, что это змея, кто, что это птица. И после многих споров и кри-
ков решили:
- Дракон, так дракон и есть!..
Петро обозвал всех дураками, ушел в свою комнату.
XVIII
На другое утро Петро долго разговаривал с твоим отцом, о чем - никто
не знает. Только после разговора он вышел из кабинета, кликнул двух ра-
бочих и именем графа приказал разбирать сторожку американца.
Люди повиновались неохотно.
Сняли крышу и начали разбирать стены. При ярком дневном свете еще яс-
нее выступило, что сторожка была необитаема.
Скоро от сторожки остались небольшая печь и труба.
Доски и бревна, достаточно еще крепкие, Петро распорядился пилить на
дрова и укладывать на телеги.
Печь и трубу он приказал каменщику ломать, не жалея кирпича. Когда
повалили трубы, мы с твоим отцом стояли в дверях склепа.
Из трубы вылетела большая черная летучая мышь и метнулась к нам. Я
замахнулся палкой, тогда она, круто повернув, исчезла за стеной замка.
- Ишь, паскуда, гнездо завела, - проворчал каменщик.
Теперь мне стало ясно, откуда взялась черная летучая мышь на груди
твоей матери в день ее смерти. Всем известно, что летучие мыши любят са-
диться на белое; вот ее и привлекло белое платье покойницы.
А что мышь была черная, а не серая, как обыкновенно, и что бросилась
мне тогда же в глаза, объяснялось теперь тем, что она пачкалась об сажу
в трубе.
Телеги с дровами Петро отправил в церковный двор для отопления церк-
ви, как дар от графа. Кирпич вывезли далеко в поле.
Площадку Петро сам вычистил и сровнял, ходя как-то по кругу и все
что-то шепча.
На другой день из деревни привезли большой крест, сделанный из осины,
конец его был заострен колом.
Крест вколотили посредине площадки. Петро кругом старательно разбил
цветник, но, к удивлению и смеху слуг, засадил его чесноком.
На мой вопрос, что все это значит, твой отец махнул рукой и сказал:
- Оставьте его.
В один из следующих дней отец твой, спускаясь по лестнице, оступился
и зашиб ногу. Повреждение было пустячное, но постоянное сидение в затх-
лом, сыром склепе и неправильное питание сделали то, что пришлось его
уложить в постель на несколько дней.
В тот же день, после обеда, когда я читал ему газеты, прибежал по-
сыльный мальчик и просил меня спуститься вниз.
Сдав больного на руки Пепе, я спустился в сад. Там был полный перепо-
лох!
Подняли без памяти молодого садовника Павла. Он тихо и жалобно сто-
нал, и казалось, вот-вот замолкнет навеки.
Я приказал перенести его в мою аптеку. Все слуги, кроме моего помощ-
ника, были удалены. Смотрю, роковые ранки еще сочатся свежей кровью! Тут
для оживления умирающего, хотя бы на час, я решил употребить такие
средства, какие обыкновенно не дозволены ни наукой, ни законом. Я хотел
во что бы то ни стало приподнять завесу тайны.
Влив в рот больного сильное, возбуждающее средство, я посадил его,
прислонив к подушкам. Наконец он открыл глаза. При первых же проблесках
сознания я начал его расспрашивать.
Вначале невнятно, а потом все яснее и последовательнее он сообщил мне
следующее:
По раз заведенному обычаю, после обеда все рабочие имеют час отдыха.
Он лег под акацию, спать ему не хотелось, и он стал смотреть на обла-
ка, вспоминая свою деревню. Ему показалось, что одно облако, легкое и
белое, прикрыло ему солнце. Повеяло приятным холодком... смотрит, а это
не облако уже, а женщина в белом платье, точь-в-точь умершая графиня! И
волосы распущены и цветы на голове.
Парень хотел вскочить. Но она сделал знак рукою не шевелиться, и сама
к нему наклонилась, да так близко, близко, стала на колени возле, одну
руку положила на голову, а другую на шею... "И так-то мне стало чудно,
хорошо! - улыбнулся больной. - Руки-то маленькие да холодненькие! А сама
так и смотрит прямо в глаза... глазищи-то, что твое озеро - пучина без
дня... Потом стало тяжело. Шея заболела, а глаз открыть не могу, - расс-
казывал больной, - потом все завертелось и куда-то поплыло. Только слышу
голос старшого: "Павел, Павел". Хочу проснуться и не могу, - продолжал
Павел. - На груди, что доска гробовая, давит, не вздохнуть! - и опять
слышу: "Рассчитаю, лентяй!" Тут я уже открыл глаза. А графиня-то тут на-
до мной, только не такая добрая и ласковая, как бывало, а злая, глаза,
что уголья, губы красные. Смотрит, глаз не спускает, а сама все пятится,
пятится и... исчезла... а... голос его все слабел, выражения путались, и
тут он снова впал в обморок.
Употребить второй раз наркотик я не решился, да и зачем, я знал дос-
таточно.
Сдав больного помощнику, я поспешил в сад, к обрыву: мне нужен был
воздух и простор...
Немного погодя, туда же пришел Петро.
Помолчали.
- Это не иначе, как опять "его" дело! - сказал Петро как бы в прост-
ранство.
- Кого "его", о ком ты говоришь? - обрадовался я, чувствуя в Петро
себе помощника.
- Известно, об этом дьяволе, об американце.
- Слушай, Петро, дело нешуточное, расскажи, что думаешь?
- Ага, небось сами тоже думаете... а ранки-то у Павла на шее есть? -
спросил он меня.
- Есть.
- Ладно, расскажу, слушайте.
Как приехал американец в первый-то раз да Нетти, бедняга, на него
бросилась, - начал Петро, - так и у меня сердце екнуло: "не быть добру",
что это, с покойником приехал, а лба, прости Господи, не перекрестит,
глаза все бегают, да и красные такие. И стал я за ним следить... и все
что-то не ладно. Ни он в церковь, ни он в, капеллу. Не заглянет, значит.
Живет в сторожке один, ни с кем не знается, а свету никогда там не
бывает. Да и дым оттуда не идет: не топит, значит. Как будто и не ест
ничего, а сам полнеет да краснеет. Что за оказия?
А тут все смерти да смерти... доктора... Вот и вы тоже, говорят, кро-
ви в покойниках мало.
Тут мне и пришло на ум - оборотень он, по-нашему вурдалак. Это зна-
чит, который мертвец из могилы выходит да кровь у живых людей сосет.
Принялся я следить пуще прежнего... - Петро замолчал.
- Ну и что же ты нашел?
- Да тут-то и беда, батюшка, доктор. Ничего больше-то не нашел, на
месте, с поличным ни разу не поймал. Хитер был! А так всяких мелочей
много, да что толку, сунься расскажи, не поверили бы, - горестно говорил
Петро.
Одна графинюшка, покойница, смекала кое-что, недаром же она просила и
потребовала, чтобы увезли Карло да подальше. Какое такое ученье в
семь-то годков! - закончил он.
Снова молчание.
Вернулся я, а графини уже и в живых нет! Может, и тут без "него" не
обошлось? Вы, доктор, не уезжали, так как думаете?
Я предпочел промолчать.
Знаю я от старух, - продолжал Петро, - что "он" не любит осинового
кола и чесночного запаха. Колом можно его к земле прибить, не будет
вставать и ходить. А чесночный запах, что ладан, гонит нечистую силу на-
зад, в свое место. Говорят еще старухи, что каждый вурдалак имеет свое
укромное место, где и должен каждый день полежать мертвецом, - это ему
так от Бога положено, вроде как запрет. А остальное время он может при-
кинуться чем хочет, животным ли, птицей ли. На то он и оборотень, - ора-
торствовал Петро.
Сторожку я уничтожил, свез на дрова, в церковь; кол забил, чеснок
скоро зацветет, а "он"... все озорничает... - печально окончил старик.
- Что делать? Привез дьявол из Америки старого графа да проклятое
ожерелье, с которого и болезнь к нашей графинюшке прикинулась; нет ли
тут закорюки? Как, по-вашему, доктор? - и Петро пытливо посмотрел на ме-
ня.
- Не знаю! - пожал я плечами.
Вот что я надумал, - продолжал Петро. - На каменный гроб старого гра-
фа положу крест из омелы, говорят это хорошо, да кругом навешу чесноку,
а вот вы, от имени графа, скажите всем слугам, что склеп будет убирать
один Петро, и ходить туда запрещено-де, а то озорники все поснимут, да и
разговоров наделаешь. А надо все в тайне, чтобы "он" не догадался да не
улизнул.
Я обещал.
Петро усиленно принялся за изготовление креста.
За те дни, пока он возился, на деревне умерло двое детей и у нас на
горе мужик-поденщик.
Наконец все готово.
На закате солнца, когда все слуги замка сильнее заняты уборкою на
ночь, мы с Петро спустились в склеп и он все сделал, как говорил: поло-
жил крест, навесил чеснок. Сверху же гроб мы закрыли черным сукном, что-
бы не обратить на него внимания графа.
- А слышите, как воет и стонет, - обратился ко мне Петро.
Я прислушался, правда, что-то выло, но трудно было определить, что и
где. Скорее всего это был ветер в трубе или в одной из отдушин склепа.
Петро был весел, он верил в успех! А у меня были данные очень и очень
бояться за будущее.
И что же, в эту же ночь погиб личный лакей графа. Его нашли умирающим
в постели и он мог только прошептать: графиня, гра...
Пока слуги судили и рядили, подошел Петро, поднял голову покойника и
со стоном опустился на пол. Он был бледен, как мел.
Испуг и обморок Петро были последней каплей в неспокойном настроении
наших слуг.
Большинство, вместо того чтобы помочь старику, бросились вон из ком-
наты и через час же несколько человек попросили расчета. К вечеру ушли
поденщики.
Смех и песни замолкли. Слуги шептались и сговаривались о чем-то, ясно
чувствовалось: еще один смертельный случай, и мы останемся одни. К вече-
ру...
- Господа, - прервал доктор, - как ни интересны все эти чудеса в ре-
шете, а все же спать надо. Скоро два часа ночи. Я полагаю, что все наши
вампиры и оборотни уже нагулялись и завалились спать. Итак, я ухожу, - и
доктор решительно встал с места.
- Делать нечего, подождем до завтра, - сказал один из гостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30