Он замолчал и скорбно поник головою.
Хотя все его слова представляли какой-то бред, но я не считал его
больше сумасшедшим, что-то говорило мне о их правде и о ужасе, что ждет
меня.
Я молчал, боясь нарушить думы доктора, и в то же время старался дога-
даться, что за тайну должен он мне открыть. Первая моя мысль была насчет
моего большого состояния: честно ли оно нажито? нет ли крови на нем? - и
я давал себе слово исправить, что можно.
Нет, невероятно.
Смерть матери, неповинен ли в ней отец?
Тоже нет. Он обожал ее и пятнадцать лет хранил верность ей и чтил ее
память.
Что же, наконец?
Доктор все молчал... потом спросил меня:
- Карло, что помнишь ты из своего детства?
Я стал рассказывать, вспоминая то то, то другое.
- Ну, а что ты думаешь о смерти своей матери?
Холод пробежал по мне - неужели?
Я рассказал то, что ты уже знаешь, т.е. что мать видела во сне змею,
которая ее укусила, закричала ночью и от страха заболела. Потом ей было
лучше, но после обморока в зале болезнь ее усилилась.
Затем, этого ты еще не знаешь, она начала сильно слабеть день ото
дня, и все жаловалась, что по ночам чувствует тяжесть на груди: не может
ни сбросить ее и ни крикнуть.
Отец начал вновь дежурить у ее постели, и ей опять стало легче. Устав
за несколько ночей, отец решил выспаться и передал дежурство Пене.
В ту же ночь матери сделалось много хуже.
Утром, когда стали спрашивать Пепу, в котором часу начался припадок,
она ответила, что не знает, так как ее в комнате не было.
- Господин граф пришел, и я не смела остаться, - сказала она.
- Я пришел, что ты выдумываешь, Пепа, - засмеялся отец.
- Да как же, барин, вы открыли дверь на террасу, оттуда так и подуло
холодом, и хоть вы и укутались в плащ, но я сразу вас узнала, - настаи-
вала служанка.
- Ну, дальше, - сказал, бледнея, отец.
- Вы встали на колени возле кровати графини, ну я и ушла, - кончила
Пепа.
- Хорошо, можете идти, - сказал отец и, поворачивая к доктору свое
бледное лицо, прошептал:
- Я не был там! - Я замолчал на минуту.
- Так, - качнул старик головой, - так.
- Чем кончилось это дело, кто входил в комнату матери, я не знаю и до
сих пор, - закончил я.
- Дальше, дальше, - бормотал старик.
- Дальше, через три дня Люси, мою маленькую сестренку Люси, - продол-
жал я свой рассказ, - нашли мертвою в кроватке. С вечера она была здоро-
ва, щебетала, как птичка, и просила разбудить ее рано... рано - смотреть
солнышко.
Утром, удивленная долгим сном ребенка, Катерина подошла к кроватке,
но Люси была не только мертва, но и застыла уже.
- Так! - снова подтвердил доктор.
Люси похоронили, и в тот же день мать подозвала меня к своей кушетке
и, благословляя, сказала:
- Завтра рано утром ты едешь с Петро в Нюрнберг учиться. Прощай, - и
она крепко, со слезами на глазах меня расцеловала. Ни мои просьбы, ни
слезы, ни отчаяние - ничего не помогло... меня увезли.
Даже через столько лет старое горе охватило меня, голос дрогнул, и я
замолчал.
- Так, - опять качнул головою старик, - так. А не помнишь ли ты еще
чьей-нибудь смерти, кроме Люси? - спросил он.
- Еще бы, тогда умирало так много народу: все больше дети и молодежь,
- ответил я, - а похоронный звон из деревни хорошо было слышно у нас в
саду, и я отлично его помню. Да и у нас на горе было несколько случаев
смерти, - закончил я.
Опять длинное молчание. Точно старик собирал все свои силы. Он тяжело
дышал, вытащил свой платок и отер лысину.
- Ну, теперь слушай, Карло.
- После твоего отъезда смертность не прекращалась. Она то вспыхивала,
то затихала. Я с ума сходил, доискиваясь причины. Перечитал свои меди-
цинские книги, осматривал покойников, расспрашивал окружающих...
Ни одна из болезней не подходила к данному случаю.
Одно только сходство мне удалось уловить: это в тех трупах, которые
мне разрешили вскрыть, - был недостаток крови. Да что на шее, реже на
груди - у сердца, я находил маленькие красные ранки, даже вернее, пят-
нышки. Вот и все.
Странная эпидемия в народе меня очень занимала, но я не мог вполне ей
отдаться, так как болезнь твоей матери выбила меня из колеи.
Она чахла и вяла у меня на руках. Вся моя латинская кухня была бес-
сильна вернуть ей румянец на щеки и губы.
Она явно умирала, но глаза ее блестели и жили усиленно, точно все
жизненные силы ушли в них.
Эпизод с господином в плаще пока остался неразъясненным.
Только с тех пор ни одной ночи она не проводила одна: отец или я; мы
чередовались у ее постели.
Лекарства ей я тоже давал сам... но все было тщетно... Она слабела и
слабела.
Однажды днем меня позвали к новому покойнику; твой отец был занят с
управляющим. Графиня, которая лежала в саду, осталась на попечении Кате-
рины.
Через два часа я вернулся и заметил страшную перемену к худшему.
- Что случилось? - шепнул я Катерине.
- Ровно ничего, доктор, - отвечала Катерина, - графиня лежит спокой-
но, так спокойно, что к ней на грудь села какая-то черная, невиданная
птица. Ну, я хотела ее согнать, но графиня махнула рукой "не трогать".
Вот и все.
Что за птица? Не выдумывает ли чего Катерина.
Расспрашивать больную я не решался, боялся взволновать.
Прошло три дня.
Мы, т.е. твой отец и я, сидели на площадке; графиня по обыкновению
лежала на кушетке, лицом к деревне.
Солнце закатилось. Но она просила дать ей еще немного полежать на
воздухе.
Вечер был чудный. Мы курили и тихо разговаривали.
От замка через площадку тихо-тихо пролетела огромная летучая мышь.
Совершенно черная: таких раньше не видывал.
Вдруг больная приподнялась и с криком: "Ко мне, ко мне" протянула ру-
ки. Через минуту она упала на подушки.
Мы бросились к ней, она была мертва.
Как ни готовы мы были к такому исходу, но когда наступит конец, мы
стояли как громом пораженные. Первым опомнился твой отец.
- Надо позвать людей, - сказал он глухо и пошел прочь. Он шел, пока-
чиваясь, точно под непосильной тяжестью.
Я опустился на колени в ногах покойницы. Сколько прошло времени, не
знаю, не отдаю себе отчета, Но вот послышались голоса, замелькали огни и
в ту же минуту с груди графини поднялась черная летучая мышь, та самая,
что мы видели несколько минут назад.
Описав круг над площадкой, она пропала в темноте.
О вскрытии трупа графини я не думал. Твой отец никогда бы этого не
допустил.
Меня, как врача, поражало то, что члены трупа, холодные, как лед, ос-
тавались достаточно гибкими.
Покойницу поставили в капеллу.
Читать над нею явился монах соседнего монастыря.
Мне он сразу не понравился: толстый, с заплывшими глазками и красным
носом. Хриплый голос и пунцовый нос с первого же раза выдавали его, как
поклонника Бахуса.
После первой же ночи он потребовал прибавления платы и вино, так как
"покойница - неспокойная". Его удовлетворили.
На другую ночь мне не спалось: какая-то необыкновенная тяжесть давила
мне сердце. Я решил встать и пройти к гробу.
Попасть в капеллу можно было через хоры: так я и сделал. Подойдя к
перилам, взглянул вниз. Там царил полумрак. Свечи в высоких подсвечни-
ках, окружающие гроб, едва мерцали и давали мало света. А свеча у ана-
лоя, где читал монах, оплыла и трещала.
Хорошо всмотревшись, я увидел, что сам монах лежит на полу, раскинув
руки и ноги, и на груди его была накинута точно белая простыня.
Нечаянно взглянув на гроб, я остолбенел...
Гроб был пуст!.. Дорогой покров, свесившись, лежал на ступенях ката-
фалка.
Я старался очнуться, думая, что сплю; протер глаза, нет, как не неве-
рен свет свечей, как не перебегают тени... но все же гроб пуст и пуст...
Не помня себя от радости, я бросился к маленькой темной лесенке, что
вела с хор в капеллу.
Недаром я заметил подвижность членов; это только сон, летаргический
сон... мелькало у меня в уме. Слава Богу, слава Богу.
Кое-как, в полной темноте, я скорее скатился, чем спустился с лестни-
цы.
Врываюсь в капеллу, бросаюсь к гробу...
Боже... что же это!.. Покойница лежит на месте, руки скрещены, и гла-
за плотно закрыты. Даже розаны, которые я вечером положил на подушку,
тут же, только скатились набок.
Снова протираю глаза, снова стараюсь очнуться от сна...
Обхожу гроб. На полу лежит монах; руки и ноги раскинуты, голова зап-
рокинулась.
Мелькает мысль: где же простыня? и... исчезает.
Не доверяю своим глазам... в висках стучит...
Нет, это стучат во входные двери со двора. Машинально подхожу, снимаю
крючок. Свежий ночной воздух сразу освежает мне голову.
- Что случилось? - спрашиваю я.
Входит ночной сторож в сопровождении двух рабочих.
- Ах, это вы, доктор! - говорит сторож и облегченно вздыхает. - А
я-то напугался. Иду это по двору, а за окнами капеллы точно кто движет-
ся; ну, думаю, не воры ли? Боже избави, долго ли до греха. На графине
бриллиантов этих самых много-много: люди говорят, на сто тысяч крон!
Подхожу. Шелестит, ходит да как заохает, застонет... Ну, я бежал, позвал
парней, одному-то жутко, - закончил сторож.
- Вы пришли кстати, с монахом дурно, надо его вынести на воздух, -
приказываю я.
- Ишь, как накурил ладаном, прямо голова идет кругом, - сказал один
из парней, поднимая чтеца. - Ну и тяжел же старик! - прибавил он.
В это время из рукава монаха выпала пустая винная бутылка и покати-
лась по полу. Парни засмеялись.
- Отче-то упился, да и начадил без меры. Недаром же он и стонал, ре-
бятушки, страсть страшно! - ораторствовал сторож.
Вынеси монаха во двор и положив на скамью, мы стали приводить его в
чувство.
Это удалось не сразу. Угар и опьянение тяжело подействовали на полно-
го человека.
Наконец он открыл глаза: они дико бегали по сторонам.
Я приказал дать ему стакан крепкого вина. Он жадно выпил, крякнул и
прошептал:
- Неспокойная, неспокойная.
Начало рассветать: послышался звон церковного колокола к ранней служ-
бе.
Я пошел к себе, желая все обдумать, но едва сунулся на кровать, как
моментально заснул.
День прошел обычно.
Монах совершенно оправился и просил только двойную порцию вина "за
беспокойство".
Я видел, как экономка Пепа подавала ему жбан с вином, и шутя сказал
ей:
- Смотрите, Пепа, возьмете грех на душу, обопьется ваш монах.
- Что вы, доктор, да разве они по стольку выпивают в монастыре! А не-
бось только жира нагуливают, - ответила Пепа.
Ночью я часто просыпался, но решил не вставать.
Рано поутру слышу нетерпеливый стук в мою дверь.
"Несчастье!" - сразу пришло в голову.
В один момент я готов. Отворяю.
Передо мной Пепа; на ней, что говорится, лица нет.
- Доктор, доктор, монах... монах умер... - Заикаясь, произносит нако-
нец она и тяжело опускается на стул.
Спешу.
На той же лавке, что и вчера, лежит монах.
Он мертв. Глаза его широко открыты, и все лицо выражает смертельный
ужас.
Кругом вся дворня.
- Кто и где его нашел? - спрашиваю я.
Выдвигается комнатный лакей.
- Господин граф приказали вставить новые свечи ко гробу графини, я и
вошел в капеллу, а он и лежит у самых дверей.
- Верно выйти хотел, смерть почуял, - раздаются голоса.
- Да не иначе, как почуял, через всю капеллу притащился к дверям.
- В руке у него было два цветка, мертвые розы. Вчера ребята из дерев-
ни целую корзину их принесли, весь катафалк засыпали.
- Верно, беднягу покачивало; он и оперся и зацепил их.
- Хорошо еще, что покойницу графинюшку не столкнул, - рассказывают
мне один перед другим слуги.
Я слушал, и в голове у меня гудело и в первый раз в душе проснулся
какой-то неопределенный ужас.
Смерть была налицо, и делать мне, собственно говоря, было нечего.
Но все-таки я велел перенести труп в комнату и раздеть.
Первое, что я осмотрел, была шея, и на ней я без труда нашел ма-
ленькие кровяные пятнышки - ранки.
Тут у меня впервые зародилась мысль, что ранки эти имеют связь со
смертью. До сих пор не придавал им значения, я их почти не осматривал.
Теперь дело другое. Ранки были небольшие, но глубокие, до самой жилы.
Кто же и чем наносил их?
Пока я решил молчать.
Монаха похоронили.
Графиню спустили в склеп. Для большей торжественности ее спустили не
по маленькой внутренней лестнице, а пронесли через двор и сад.
И в день похорон члены ее оставались мягкими и мне казалось, что щеки
и губы у ней порозовели.
Не было ли это влияние разноцветных окон капеллы или яркого солнца?
На выносе тела было много народа.
После погребения, как полагается, большое угощение как в замке, так и
в людских.
Когда прислуга подняла "за упокой графини", начали шуметь и выражать
неудовольствие на старого американца. Он ни разу не пришел поклониться
покойнице. И утром, на выносе тела, его так же никто не видел. Напротив,
многие заметили, что дверь и окно сторожки были плотно заперты.
Под влиянием вина посыпались упреки, а затем и угрозы по адресу аме-
риканца.
Смельчаки тут же решили избить его. Толпа под предводительством кри-
кунов направилась в сад к сторожке.
Американец, по обыкновению, сидел на крылечке.
С ругательствами, потрясая кулаками, толпа окружила его.
Он вскочил, глаза злобно загорелись, и, прежде чем наступающие опом-
нились, он заскочил в сторожку и захлопнул дверь.
- А так-то ты, американская морда, - кричал молодой конюх Герман. Он
вскочил на крылечко и могучим ударом ноги вышиб дверь.
Ворвались в сторожку, но она была пуста. Даже искать было негде, так
как в единственной комнате только и было, что кровать, стол и два стула.
- Наваждение, - сказал Герман, пугливо оглядываясь.
Всем стало жутко. Все так и шарахнулись от сторожки.
Выбитую дверь поставили на место и молча один за другим выбрались из
сада.
В людской шум возобновился.
Обсуждали вопрос, куда мог деться старик. Предположениям и догадкам
не было конца.
Многие заметили, что комната в сторожке имела нежилой вид. Стол и
стулья покрыты толстым слоем пыли, кровать не оправлена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30