Про самого обвиняемого я уж и не говорю, к нему они просто никого не подпускают. Предложил было перевести его из "Цитадели" в обычную тюрьму, так на меня руками замахали. Они, видите ли, опасаются за его жизнь, у них он будет в большей безопасности. Вот и поспорь тут с ними. Рут Харрисон иначе как "убитая" не называют. Я вначале удивлялся: откуда такая уверенность? Ведь, если судить по уликам, которые у нас имеются, налицо явное самоубийство. А они знай гнут свое: убитая, убитая. Что прикажете делать? Тоже начал вслед за ними говорить о ней как о жертве преступления. Какая уж тут объективность, когда от тебя постоянно требуют только одного: стоять на страже режима и защищать его от всякой критики. А я, между прочим, генеральный прокурор, мое дело — стоять на страже закона. Режим — если он, конечно, хочет продержаться подольше — должен думать о том, чтобы выглядеть мало-мальски пристойно. И закон, к вашему сведению, играет в этом не последнюю роль, да, да! А у нас? Такие дела именем закона творятся, что уму непостижимо. Я не политик, мне отец, еще когда я в школу ходил, наказывал держаться от политики подальше и уж тем более не связываться с "левыми". Так что себя я по убеждениям отношу к "правым" — разумеется, к их умеренному солидному крылу. А его отличает в первую очередь что? Приверженность к закону, неукоснительному соблюдению конституции и стремление гарантировать гражданам свободу мнений — в допустимых, разумеется, пределах. Говорят-то об этом нынче и пишут много, а вот на деле... Одна фикция, глядеть противно. Неужели он всерьез полагает, будто в двадцатом веке закон способен помешать созданию политических партий или заткнуть людям глотки во имя "чистоты общественной морали"? Или думает, что допустимо, скажем, чтобы страной единолично правил один человек — ну пусть не один, а с кучкой своих сторонников? Да, в такое время, как наше, лучше уж торговать на улице вареной фасолью, чем стоять на страже закона.
Но я, кажется, отвлекся. О чем бишь я думал? Ах да, о допросе Джафара. Когда он неслышной кошачьей походкой вошел в мой кабинет, первое, что я подумал: этот способен на многое. Про таких говорят: убьет да еще речь на панихиде скажет. Неподвижное, будто высеченное из черного камня, лицо и холодные, настороженные глаза хищника. Напрасно искать в них хоть какие-то признаки человеческих эмоций. Ни смеяться, ни плакать, ни сострадать они не способны. На вопросы отвечает спокойно, не торопясь, основательно обдумывая каждое слово. Так и видишь перед собой зверя, осторожно подкрадывающегося к своей жертве. Неглуп, изрядно наблюдателен. И хитер, ни на один вопрос не отвечает прямо, а старается исподволь подвести тебя к нужному выводу. И вот так, незаметно, шаг за шагом, упорно продвигается к своей цели — убедить тебя, что Халиль Мансур убийца. Нет, оружия в руках Мансура он не видел, но зато видел, как тот входил в спальню. А когда раздался звук выстрела — до того, как Мансур вошел туда, или после? Глядит мне в глаза: "После того". — "Но на пистолете ведь не обнаружено отпечатков его пальцев!" Едва заметная снисходительная усмешка: "Ну кто же в наше время оставляет отпечатки пальцев! — И через паузу: — Не хочу, конечно, возводить на него напраслину. Ведь, если докажут, что он убийца, его, по-моему, ждет виселица, не так ли? Но он же мог все-таки там, в спальне, воспользоваться пистолетом госпожи Рут?" И, заронив во мне сомнения, продолжает: "Знали бы вы, каким замечательным она была человеком! Такая добрая, отзывчивая, ничего для других не жалела. Когда его жена выгнала, кто дал ему приют? Она. И работу новую для него тоже она подыскала... Я долго у нее служил, с того самого времени, как она в Каир приехала, но ни на что не могу пожаловаться... Хороший человек!.." Слушая его, я думал про себя: вот вроде бы и правильно все говорит и ни на чем особенно не настаивает — мол, ваше дело разбираться, что и как. А все-таки за этой кажущейся беспристрастностью четко ощущаешь желание отправить Мансура на виселицу. Не любит он его, хуже того, ненавидит. Иначе хоть что-нибудь сказал бы в его пользу, хоть какую-нибудь бы лазейку для него оставил.
И еще я узнал от него, что мистер Харрисон, муж убитой, прибыл в Каир сразу же, как только услышал о происшедшем, и намерен оставаться здесь до конца следствия, что поселился он в квартире убитой, а Джафар находится при нем как слуга. Тут я пожалел, что распорядился выпустить его из-под стражи. А сделал я это после звонка начальника Управления общественной безопасности. Правда, его просьба показалась мне тогда довольно неожиданной, но, что поделаешь, привычка к дисциплине порой отучает человека рассуждать здраво. Слуга, сказал он мне, к убийству абсолютно непричастен, это подтверждает и сам Халиль Мансур. А вот они, в Управлении, с помощью этого самого слуги рассчитывают получить кое-какую крайне полезную информацию. Так что, сами понимаете, держать его в тюрьме и дальше нет никакого резона. И я, хоть и с нелегкой душой, согласился освободить Джафара из-под стражи...
Сколько же народу прошло через мои руки за время следствия! Одно Управление рбщественной безопасности десятки свидетелей накидало. Кого тут только не было: и президент фирмы "Фивы", и заведующий отделом кадров фирмы, и две секретарши, что работали у Мансура, и работники отдела безопасности фирмы... И жена его, Амина Тауфик, и его приятель Сайд Абу Карам... Даже швейцара дома, где жила убитая, и того не забыли вызвать. А еще работники Управления безопасности — нынешние и бывшие. Эти твердили в один голос: Мансур — старый агент Москвы. Ну а раз так, да к тому же еще и убитая — гражданка США, вопрос ясен: быть процессу политическим. Грубая работа, честное слово. Чем громче об этом кричат, тем меньше этому веришь... Стоп, стоп, не надо об этом думать. От таких мыслей поднимается давление, того и гляди еще удар хватит. Вон, замминистра юстиции на днях преставился. А ведь совсем молодой, всего на полгода меня был старше. Проклятый процесс, с каким удовольствием я сейчас остался бы дома. А вообще-то надо поторапливаться, уже четверть одиннадцатого. Когда приду, когда приду... Почем я знаю, когда приду? Можно подумать, это от меня зависит. Теперь вот еще и пешком идти по лестнице, третий день, как лифт не работает. И никому нет дела. Хозяину дома плевать, он в бельэтаже живет, ему лифт ни к чему. Одно утешение — служебная машина, да еще с хорошим шофером. Толковый малый, на такого можно положиться. Бензин, правда, ворует без зазрения совести, ну да мне-то что? Бензин государственный, а государство не обеднеет. Что делается кругом, что делается... Будто осатанели все, честное слово, ловчат где только можно. А я чем лучше? Ничем, тоже ловчу. На днях услышал, что намечаются кое-какие передвижения в министерстве и меня будто бы прочат на повышение. Довольны, стало быть, как веду это дело... Тем более не время сейчас голос поднимать. Раз надо, так надо. И потом, может, он и вправду убийца, недаром ведь коммунист... А вот Харрисона я зря не допросил. И как это я упустил его из виду, ума не приложу. Но, между прочим, именно его, как ни странно, не было в списке, который мне прислали из Управления общественной безопасности, хорошо помню. Это как понимать — тоже забыли? Впрочем, меня это в известной степени оправдывало: раз нет в списке, значит, и вызывать не надо. Так сказать, негласное указание. Чего же я вдруг заволновался? Струсил, решил перестраховаться? Пожалуй. Сегодня эти командуют, завтра другие. А ну как спросят: почему недосмотрел? Забыл? Ну знаете, о таком свидетеле не забывают! ...Нет, правильно я все-таки сделал, что поставил их в известность, прямо как чувствовал — тут бомба замедленного действия. Звоню: так, мол, и так, считаю необходимым допросить мужа убитой, который сейчас находился в Каире и проживает по такому-то адресу. Доложим, говорят, по начальству, ждите указаний. Какова наглость, а? Они дают указания мне, генеральному прокурору! Но ничего, сдержался и на этот раз тоже. Что поделаешь, сегодня перед каждым ничтожеством приходится стоять по стойке "смирно". Страной управляют маклеры, валютчики и филеры. Жду. День жду, другой — никаких указаний. Как быть? Вызвать-то его я, конечно бы, мог, но что сказали бы "там"? За такую инициативу у нас по головке не гладят. Да, но им-то хорошо, они отмолчались, а мне что прикажете делать? Как потом докажешь, что докладывал? Телефонный звонок к делу не подошьешь. А вот на письменный запрос - хочешь не хочешь — отвечать придется. И послал. "Его превосходительству министру юстиции и охраны морали и общественной нравственности". Секретной почтой, с курьером. А может, зря послал? Лучше обговорил бы с ним все сначала по телефону. И чего горячку порол? Не мальчишка ведь, знаю, что начальство лучше не раздражать... А все проклятый процесс. Недомолвки, намеки, власти на бровях стоят... Еще бы: он — бывший политический преступник, она —американская гражданка. И все-таки меня не проведешь, чувствую — тут что-то еще, какая-то тайна, только вот какая?
На другой день не успел на работу прийти, помощник докладывает: звонил господин Яхья Саадани, просил передать, что надеется, вы не откажетесь встретиться с ним сегодня у него в министерстве в половине четвертого. Насчет "надеется, что вы не откажетесь" это, как я понимаю, он от себя, хотел подсластить пилюлю: уж я-то знаю, как разговаривает Яхья Саадани. И дернула же меня нелегкая послать этот запрос! Теперь вот глотай унижение. Ничего, проглотил. Целых полчаса просидел в приемной под дверью кабинета. Мало того, когда вошел, он прикинулся, будто меня не заметил. Даже руки не протянул. Занят, погружен в бумаги государственной важности. Спасибо, хоть помощник его стул мне предложил. А сам ни-ни! Наконец сподобился, заметил. Встал из-за стола, зыркнул из-под очков свинцовыми глазами, подошел, протянул руку. И даже извинился — дела, мол, и все срочные. Я что-то пробормотал — дескать, пустяки, мне ли не понять, как он занят, — и замолчал. Жду, что он скажет дальше. А он без всяких предисловий хватает быка за рога. Ты что это, говорит, министру запросы посылать вздумал? Я, говорит, был о твоих умственных способностях лучшего мнения. Видно, чего-то все-таки ты недопонимаешь. А чего тут понимать? Это судебное дело, может, самое серьезное во всей моей прокурорской практике. Не могу же я упустить такого свидетеля, как муж убитой. Все по закону, говорю, никаких нарушений. А он свое гнет. Дескать, плохо я понимаю, в чем моя задача как генерального прокурора. Мое дело, оказывается, не законность блюсти, а радеть в первую очередь об интересах государства, о его престиже, его добрых отношениях с друзьями. Какими — мог бы и не пояснять, дураку понятно. "Между прочим, нетрудно было сообразить, что чета Харрисон — люди, уважаемые в обществе, не какие-то там..." — "Да знаю я, знаю. Но поймите же и меня тоже: дело ведь нешуточное, речь идет о жизни человека. Мой долг до конца разобраться, убийца он, в конце концов, или нет". — "Так ты, что же, до сих пор в этом не разобрался?" А ему, стало быть, все ясно? Завидная уверенность. Ладно еще, когда об этом твердят молодцы из ведомства общественной безопасности, с этих спрос невелик. Но Яхья Саадани?! Коли так, плохо дело. Уж он-то хорошо знает, что думают те, кто "повыше", те самые, за кем всегда последнее слово. "Но я вызвал тебя сегодня не затем, чтобы полемизировать тут с тобой о том, что законно, а что нет. И инструктировать тебя тоже не собираюсь. Просто считаю, настало время полностью ввести тебя в курс дела, а там — поступай как знаешь... Разумеется, ты помнишь, что на следствии Халиль Мансур говорил о двух магнитофонных кассетах, которые у него изъяли при обыске работники Управления общественной безопасности?" Я-то помню, а вот когда он успел так дотошно изучить материалы следствия? Все знает, до мелочей.
Он подошел к небольшому черному сейфу в стене, достал две кассеты и выложил их передо мной на стол. Я почувствовал, как по спине пробежал неприятный холодок: в этих пленках отчетливо присутствовала какая-то незримая угроза. Вложив одну из кассет в магнитофон, он немного прокрутил пленку вперед, услышал мужской голос, вернул запись на начало и нажал на "стоп". "Я хочу, чтобы ты прослушал обе пленки предельно внимательно. Первая — это разговор Харрисона с женой в Париже, он сам мне это подтвердил, когда заходил ко мне в офис. Правда, порывался тогда же забрать эту запись, но я не дал, упросил его повременить. Ну а вторая — разговор Халиля Мансура с Рут Харрисон, по-моему, как раз накануне ее убийства... В общем, для тебя это в некотором роде подарок судьбы, ты ведь любишь судебные дела "с изюминкой", не так ли?" И он включил магнитофон.
Голос Рут Харрисон, будто бы пришедший с того света. Комната, где мы сидим, во власти призраков. Ощущение места и времени исчезает, и кажется, что сам я вот-вот тоже обращусь во что-то бестелесное... Жутко... А пленка все крутится, крутится. И я, как слабый челн, ношусь в бурных страшных волнах — жалкий, безвольный, неспособный мыслить, утративший возможность что-либо чувствовать. Я могу только слушать, и я слушаю, слушаю, слушаю, как огромное ухо, которое будто срослось с этим магнитофоном ш всасывает в себя несущиеся оттуда слова и звуки, а потом кидает их куда-то мне в душу, в самый темный, дальний угол. Здесь, под замком, они будут надежно упрятаны, отсюда им не ускользнуть. Моя душа — могила, и сам я теперь мертвец. Все, конец.
И вдруг — тишина. Ощущение как после обморока. Трудно
дышать, не хватает воздуха. Медленно, с трудом прихожу в себя. Голова, руки — мои, спина вроде бы тоже. Он сидит напротив и сверлит меня своим леденящим взглядом. Смеется. Жутковатое это зрелище, смеющийся череп, так и кажется, вот-вот бросится душить... Поднимаюсь и, как старик, ковыляю к двери, ноги не держат. Он провожает меня и на прощание сует мне холодную ладонь. Рукопожатие змеи...
Тупо гляжу в окно машины. Сейчас приеду. Привычный круг по дорожке к подъезду. Стремительно скатывается по ступенькам швейцар, предупредительно открывает дверцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21