Сайд!
— Халиль? Простите, что я так рано, но дело не терпит отлагательств. У нас срочное совещание, и вам необходимо быть...
— Совещание? Какое совещание? Где?
— Мы собрались в кафе, в "стекляшке", вы знаете.
— А что случилось?
— Обсуждаем предстоящую забастовку. Надо договориться о конкретной дате.
Молчу, но от него так просто не отделаешься.
— Ну так как? Приедете?
— Через час буду.
Я положил трубку, взглянул на часы. Семь. Итак, хватит парить в небесах, пора возвращаться на землю. Я побрился, принял холодный душ, чтобы стряхнуть остатки сна, оделся. Амина еще спит. Поцеловать ее на прощание? Не стоит, лучше оставлю записку. Наскоро проглотил кофе и выскочил на улицу. Свежий ветер, ясное небо, яркое солнце... Мир прекрасен... Почему же так тревожно на душе? Ах да, вчерашний вечер! Сам не знаю, чего хочу. Вечно чем-то недоволен. Что имею — приелось, а что хочется иметь — вовек не достанешь, руки коротки.
Ровно в восемь я вошел в кафе. Я увидел их сразу — Сайда и еще четверых "комитетчиков". А остальные где? Остальных не будет, в целях конспирации решили много народу не собирать. Из разговоров понял: забастовка должна быть объявлена в самое ближайшее время. На этом сходились все. Нельзя упускать момент, контракт может быть подписан со дня на день. Сайд считал, что начинать надо прямо завтра. Он уже договорился с руководством профсоюза, они обещали свою поддержку. Вопрос принципиальный, все это понимают: речь идет о политике капиталовложений в целой отрасли, о судьбе многих рабочих. Медлить нельзя никак: настроение на фабрике сейчас боевое, а если тянуть еще, среди рабочих поползут разные слухи. Начальство и отдел безопасности тоже не будут сидеть сложа руки, постараются — уж можете в этом не сомневаться! — перессорить рабочих с помощью своих людей. Начнутся колебания, разногласия. Так что время не ждет. Бастовать так бастовать. И немедленно, с завтрашнего дня.
Они зашумели, заговорили все разом, а я молча слушал и ждал, до чего же они договорятся. В конце концов, кто я такой? Я же даже не член их комитета. Так просто, друг Сайда, которого они уважают и которому верят. Ради него и терпят мое присутствие. Еще бы, ведь для них я — чужой, я — начальство, им непонятно, почему я здесь оказался. Что ж, их можно понять, жизнь приучила их быть осторожными. И все-таки досадно. Ведь были же у меня в прошлом среди рабочих настоящие друзья. Хотя — и это тоже правда — были и такие, что никогда мне до конца не доверяли или смотрели на меня только как на "источник денежных поступлений". А ведь то, чем пожертвовал я ради борьбы, не идет ни в какое сравнение с их "жертвами". Ох уж этот вечный страх перед засильем "интеллектуальной элиты"! Бедная интеллигенция, куда тебе деваться? При капитализме тебя притесняют — это еще куда ни шло. Но чтобы страдать еще и при социализме? Это, уж извините, совсем обидно... Ишь, спорят, обсуждают, а меня будто и вовсе здесь нет. Так, какой-то посторонний. Никто не повернется в мою сторону, никто не спросит, а что по этому поводу думаю я. Зачем они вообще меня сюда позвали? Даже Сайд и тот целиком ушел в этот спор, а на меня даже не глядит... Впрочем, их можно понять: теперь, когда забастовка дело решенное, они заколебались. И вот уже кто-то говорит об осторожности, сомневается, своевременно ли вообще сейчас бастовать, не авантюра ли это? Нет, они просто понимают, на что идут, и хотят заранее предусмотреть все доводы противников, чтобы суметь дать им отпор.
— Господин Халиль, вы все время молчите. Мы так и не слышали, что вы думаете по этому поводу. — Это Сайд.
— Но я же не член комитета. Я не имею права голоса. Он досадливо махнул рукой.
— Не говорите глупостей, вы прекрасно знаете, как мы к вам относимся... Или, может, это просто предлог, чтобы уйти от ответа?
— Как ты можешь!
— В таком случае мы вас слушаем.
— Стачку надо начинать сегодня. Вы меня поняли? Не завтра, а именно сегодня. Иначе момент будет упущен и вы никого не соберете.
Тягостное молчание. Ни один и рта не раскрыл. Интересно, о чем они сейчас думают? Из окна мне видно, как в углу двора мочится какой-то мальчишка...
Мой кабинет находится в западном крыле здания, рядом с библиотекой. Тихий, спокойный уголок, куда почти не долетает шум цехов — так, слабое жужжание станков да легкая вибрация, вот, пожалуй, и все. И вдруг — тишина, полная, мертвая тишина. Я вышел в коридор и прислушался. Ни звука. Выглянул во двор, где полукругом выстроились здания цехов. Пусто. И только трое охранников, покинувших свои привычные места у стены, о чем-то совещаются, поглядывая на окна цехов. И вахтера не видно — исчез вместе со своим стулом. Я пошел по коридору. В машинописном бюро необычная тишина, тоже никого... Нетронутая чашка кофе на одном из столов, брошенная дамская сумочка на другом, непогашенная сигарета, раскрытый журнал для регистрации работ, перевернутая корзина для бумаг... И в библиотеке пусто... Стопка книг на большом зеленом столе, со стула свисает забытый мужской галстук. Странное ощущение - как будто люди разбежались, побросав все в спешке. Значит, забастовка все-таки началась? Телефонный звонок вывел меня из оцепенения: шеф! Подчеркнуто спокойный голос не предвещает ничего хорошего.
— Попрошу вас немедленно зайти ко мне.
Шеф, сосредоточенный и бледный, сидел на диване и нервно курил, прикуривая одну сигарету от другой.
— Садитесь! Вам известно, что без пятнадцати двенадцать рабочие начали забастовку?
— Что вы говорите?!
— То, что вы слышите! Завод бастует.
Не знаю почему, но в этот момент я почему-то подумал о Рут. И о смерти. Пытаясь унять внезапную дрожь, я судорожно сжал пальцы.
— Вы поняли, что я сказал?
— Да, конечно.
— Что же вы молчите? — В голосе его нескрываемое раздражение. Сейчас будет отыгрываться на мне.
— А что я, по-вашему, должен говорить?
Ну, в самом деле, чем я могу ему помочь? Еще одним советом? Нет уж, сам заварил эту кашу, пусть сам и расхлебывает — он и ему подобные, те, что возомнили себя в стране полновластными хозяевами, объявили ее вчерашних врагов своими западными друзьями и принялись наперебой перед ними выслуживаться...
— Я решил поставить в известность министерство национальной безопасности.
— Вот так, сразу?
— А что прикажете делать? Я не могу брать на себя всю ответственность. — Он мгновение помолчал. — Да, эта история здорово может подпортить наш авторитет в глазах иностранных компаний. Спросят: а где же хваленая стабильность общественной атмосферы в Египте? — Он закурил новую сигарету и бросил на меня беспокойный взгляд, проверяя, не слишком ли он разоткровенничался?
Мнительный по натуре, он в трудных ситуациях вообще Я наморщил лоб, изображая глубокое раздумье.
— Может, вам пойти к рабочим, попытаться договориться с ними по-мирному?
— Пойти к рабочим? Мне?! Вы в своем уме? Да они только подумают, что я струсил. Нет, нет, это невозможно! Если им угодно вести со мной переговоры, пусть уж являются сюда сами. Я хочу сказать - их представители.
Я не удержался от улыбки: о, эта тщеславная привычка невежды считать себя умнее всех! Переговоры с представителями рабочих — лишний способ укрепления единства бастующих. А там, смотришь, на общем собрании кто-то да выступит против, а кто-то скажет, мол, не надо торопиться, подождем немного... А свои люди тем временем не дремлют, стараются, обрабатывают бастующих... Тьфу, до чего противно. Какого черта я взялся давать ему советы? Вот уж воистину: коготок увяз — всей птичке пропасть...
Чего он на меня уставился? Пыхтит, будто с силами собирается. Сейчас что-нибудь преподнесет. Так и есть:
— Я бы вот вас о чем попросил: спуститесь к бастующим, походите среди них, послушайте, выясните, какова обстановка, а потом доложите мне.
Я смутился. Это как же понимать? Хочет сделать меня доносчиком? Спокойно, не надо горячиться. Может, у него и в мыслях ничего подобного не было. В конце концов, о чем он просит? Помочь ему составить правильное представление о том, что происходит на заводе, не более того. Забастовка застала его врасплох, он вправе беспокоиться...
Он поднимает телефонную трубку, набирает номер:
— Алло! Соедините меня с управлением общественной безопасности. Подполковника Адиля Машхура, пожалуйста..» Кто спрашивает? Председатель административного совета компании "Фивы"... - И повернувшись ко мне: - Идите и сделайте то, о чем я вас просил. Я буду вас ждать.
Я спустился по лестнице, пересек двор. В цехах полно рабочих — сидят прямо на земле, негромко переговариваются. Изредка кто-то засмеется и тут же, спохватившись, умолкнет, смекнув, что сейчас не до смеха. Повсюду: у дверей, вокруг зданий, кое-где внутри самих цехов — группки молодежи несут вахту. Огни погашены, станки неподвижны: наверно, они вырубили ток. Приглушенные голоса, слабый свет, льющийся с улицы через окна, фигуры-призраки в белых одеяниях... Не цех, а монастырь какой-то!
Я неторопливо прошел по цехам. Всюду одно и то же. В последнем цехе группки рабочих, расстелив на полу газеты, обедали... Сайда нигде не было видно. Интересно, где он сейчас?
Наверно, в штабе — ведь должен же у них быть штаб! Вон какой кругом порядок. Я не стал никого расспрашивать о Сайде и вообще старался вести себя как можно нейтральнее, но кое с кем все-таки поговорил, спросил о причинах забастовки, и с удивлением обнаружил, что они отвечают мне спокойно и приветливо, без тени неприязни. Мне показалось, что все их мысли заняты одним —любой пеной сохранять спокойствие и порядок и избегать всяких провокаций. Да, судя по всему, "комитетчики" поработали неплохо!
В кабинет шефа я вернулся уже в самом конце рабочего дня. В комнате, кроме него, было еще трое: начальник отдела кадров, заведующий отделом безопасности и незнакомый мне человек в темных очках.
— Знакомьтесь, — кивнул мне шеф, — подполковник Адиль Машхур. А это — Халиль Мансур... Садитесь и расскажите нам во всех деталях, что вы там видели.
Черные Очки слушал, молчал, сверлил меня взглядом и вдруг изрек:
— Голову надо рубить, голову! Раз — и дело с концом, не так ли, господин Халиль?
Почему он обратился именно ко мне? Случайно?
— Я не совсем вас понимаю.
— Я хочу сказать, надо бить в первую очередь по зачинщикам. Без них забастовка захлебнется.
Я промолчал. Шеф встал и знаком подозвал меня к окну, выходившему на улицу. Я выглянул, и сердце у меня замерло: бесконечные ряды полицейских в шлемах с дубинками и щитами, как саранча, запрудили всю улицу до самого горизонта. Два синих полицейских автомобиля с длинными антеннами на крышах... А позади, там, за рядами "саранчи", зловеще разинули жерла орудий два серых броневика...
В половине четвертого я выскользнул из боковой двери, которую оставили для входа и выхода "руководящего состава" компании и работников отдела безопасности. Рабочие заперты в цехах... Я торопился домой — в последнее время Амина совсем выбилась из сил: скоро рожать, она и так еле ползает, а тут еще эта неимоверная жара. Предчувствия меня не обманули: лежит, бедная, стонет... Лицо побелело, на лбу выступили капельки пота. Потом начала кричать. Я выскочил на улицу, схватил первое попавшееся такси... Той же ночью Амина родила мне сына. Мы решили назвать его Исам.
Целую неделю я не появлялся на работе, послал шефу заказное письмо: так, мол, и так, родился сын, жена все еще в больнице, прошу предоставить мне недельный отпуск за свой счет. Но этим дело не обошлось. Родильная горячка продержала Амину в больнице целых пятнадцать дней. Все это время я не отходил от нее ни на шаг, боялся оставить ее одну. Даже но-
I чевал там же, на раскладушке. Не знаю, может, где-то в глубине души я даже радовался, что волей обстоятельств я оказался в стороне от забастовки. Странное дело, газеты не обмолвились о ней ни одним словом, будто воды в рот набрали. Что же там у них происходит в Хелуане? Раз-другой пытался дозвониться, но безуспешно. Послал еще одно письмо, просил продлить отпуск до десяти дней. Опоздаю немного, не беда. Вернусь — все улажу. Все равно там сейчас неразбериха. Думал даже вырваться и съездить как-нибудь в Хелуан, но как на грех именно в этот день у Амины опять подскочила температура и ее так колотил озноб, что я перепугался не на шутку. Какие уж там поездки...
Примерно на четвертый день, как мы вернулись домой, утром в дверь позвонил почтальон.
— На ваше имя заказное письмо, бек! — Я ощутил противный холодок в груди, знакомый мне с той самой ночи, когда за мной пришли... Я надорвал конверт.
"Заведующему отделом исследований господину Халилю Мансуру.
Уважаемый господин Халилъ Мансур! Настоящим довожу до Вашего сведения, что ввиду Вашего отсутствия на работе больше двух недель без предварительной договоренности с руководством компании "Фивы" решением административного совета компании от 11 октября 1977 г. Вы освобождены от занимаемой должности.
По получении настоящего письма просьба немедленно явиться ё Управление для выполнения необходимых формальностей и сдачи дел.
С уважением
начальник отдела кадров компании М. Хусейн "
IX
Улица... Толпа... Полыхающее кольцо рекламных огней... Шепоток по-английски над ухом: "Доллары не нужны?" В правом кармане у меня письмо с уведомлением об увольнении, в левом — деньги, три фунта. Целую неделю болтаюсь как неприкаянный, не решаясь пойти в Управление компании "Фивы". Наконец собрался с духом и вот — иду.
Странное чувство — будто вернулся из другого мира... Полицейские цепи, что окружали завод, исчезли, но по кварталу без конца снуют патрули, а у перекрестка несут охрану машины с длинными антеннами раций. У ворот незнакомый агент службы безопасности требует предъявить ему пропуск, а затем идет за мной по пятам до самых дверей Управления. Во дворе возле цехов кучка людей в штатском. Поднимаюсь в приемную к шефу. Секретарша, глядя в одну точку, задумчиво жует шоколадку.
— Доброе утро! У вас, я вижу, снова тишь и гладь! Она испуганно озирается по сторонам.
— Да, слава богу, все позади!
— Рад слышать. И чем же, если не секрет, кончилось?
Она снова испуганно озирается по сторонам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21