Ты шел рядом со мной, но я чувствовала, что ты далеко, ты шагал куда-то один и не помнил обо мне, хотя и держал меня за руку. Я несла сирень, и от ее аромата у меня немного кружилась голова. Я думала о том, что ты еще больше будешь любить меня за то, что я несу цветы на могилу твоей матери. И совсем не думала о том, что ты переживал в эту минуту. Твоя мать ничего для меня не значила. Не удивляйся, не приписывай это моему бессердечию. Поскольку я верила, что люблю тебя, я хотела любить и ее. Мне было жалко ее, но не больше. Жалко потому, что в это солнечное майское утро она лежала в земле. Только пусть тебе это не покажется странным: где-то я была рада, что ее нет, потому что это давало нам возможность вот сейчас, вдвоем, с грустью постоять над ее могилой, потому что нас объединяло это горе, как будто ты мне доверил самую дорогую тайну, и я была глубоко благодарна тебе за это. Что бы ты ни сказал, что бы ты ни сделал, чтобы утвердиться в моей любви, лучше этого ты ничего не мог бы придумать.
В ту ночь мне приснилось, что мы оба сидим на вокзале. Потом я увидела священника, которого мы встретили утром на кладбище. Ты помнишь, что он говорил: «Господи, что с тобой приключилось! Неужели и ты по
старел, как я!» Священник шел босиком с моей сиренью в руках. Ты куда-то исчез, и мне страшно было одной. И вдруг я почувствовала, что я совсем маленькая, как муравей. Я вскочила и побежала, но наткнулась на стену и как раз в этот момент проснулась. Я плакала. Встала, зажгла свет и подошла к зеркалу, хотела посмотреть на себя. Увидев свое отражение, я внезапно успокоилась.
Я потушила свет и села на подоконник, уперлась подбородком в колени и затихла. Смешно? Я ждала, что ты меня позовешь, как будто именно сейчас должно было произойти то, чего я давно ждала. Ни одна девушка в мире не знает, как это называется, не знала и я. Внизу посреди улицы стоял милиционер, он не видел меня. Он пересек улицу и подошел к магазину. Там в витрине стояли манекены. Он долго смотрел на них, потом постучал по стеклу. Среди ночи этот стук показался таким резким, что я вздрогнула. Он тоже ждал, звал кого-то. Как и весь город, он был пронизан ожиданием. Провода как-то по-особому были натянуты, и крыши загадочно блестели в лунном свете. Потом из-за угла выбежали какие-то дерущиеся парни, и милиционер погнался за ними.
Я спрыгнула с окна, задернула занавеску и включила свет. Снова подошла к зеркалу, распустила волосы и стала танцевать, кружиться по комнате, раскинув руки. Мне казалось, что весь мир глядит на меня и что я самая красивая. Но потом мне сразу стало скучно и я снова расплакалась. Самым непонятным было то, что плакать мне было невыразимо приятно, и хотелось плакать все время. Мне было и страшно и очень хорошо одновременно.
Я приложила руку к груди и затаила дыхание. Сердце убыстряло свой бег, словно готовилось сказать что-то и подгоняло себя. А я, глупая, ждала, что оно скажет. Потом мне стало жаль его, как живое существо, словно это была птица, заключенная в клетку.
«Чего тебе,— шептала я,— что ты хочешь мне сказать, несчастная?»
Я снова стала кружиться, танцевать, даже магнитофон хотела включить, но побоялась разбудить маму. Я снова потушила свет, отдернула занавеску и вскочила на подоконник. Я стояла, выпрямившись во весь рост, и смотрела на улицу. За крышами виднелся серебристый сад, там же была Кура, которую я теперь не видела, но была убеждена, что именно на ее берегу я стою сейчас и смотрю на ее волны. А она спала тихо, как ребенок, без всплеска и шума.
Вдруг зазвонил телефон. Я как сумасшедшая соскочила с окна и кинулась к кровати. Телефон стоял у самой подушки. Я давно уже ждала, что кто-то обязательно позвонит. Я так поспешно схватила трубку, что телефон даже не успел прозвонить вторично,
— Слушаю! — сказала я.
— Майя...— это был твой голос.
— Нет,— сказала я,— нет...
И прижала трубку к груди и замахала рукой в воздухе, словно ты целовал меня, а я тебя отталкивала. Мне стало нехорошо, онемевшей, бессильной рукой я повесила трубку.
Так со мной бывало всегда: я пугалась, когда исполнялось то, о чем я мечтала. Помню, маленькой я заболела. Отец не жил с нами, он работал в районе и в Тбилиси приезжал редко. Вся в жару, громко и упрямо я повторяла без конца: хочу папу, папу хочу. Я давно скучала по отцу, но не решалась об этом сказать. Мама почти никогда не говорила об отце, и я постепенно свыклась с мыслью, что об этом надо молчать.
Конечно, когда я выросла, все поняла, но тогда эта история, окутанная тайной, угнетала меня, и до сего дня не покидает меня чувство какой-то вины, словно я могла что-то поправить, изменить.
Всю ночь я бредила:
— Папа... папа... папа...
Утром я увидела отца около своей кровати. Я вскочила и обняла его за шею... И сразу испугалась, ужасно испугалась, вдруг все это мне снится и может внезапно исчезнуть.
Весь день я лежала у него на коленях. Он укачивал меня, а я боялась заснуть, потому что была уверена — стоит мне заснуть, как он уйдет.
— Возьми меня с собой! — Я с мольбой посмотрела ему в глаза.
Лицо у него было усталое, небритое, а глаза мерцали, блестели, как будто наполненные слезами. Таким запомнила я его навсегда: усталого, ласкового и молчаливого. Ты не можешь себе представить, какая я была счастливая. Положив голову ему на грудь, я думала, что этот день никогда не кончится, и как будто я лежала в
лодке лицом к небу и покачивалась. Вот и все. Больше я папу не видела.
Мне хотелось, чтобы мама подошла к нам, села рядом, но я не смела позвать ее. И это омрачало мое счастье: она была в соседней комнате и ждала, когда уйдет отец.
До сегодняшнего дня я не смогла разобраться, что же произошло, почему они так возненавидели друг друга, кто из них был виноват. А впрочем, и моя собственная жизнь сложилась почти так же!
Телефон зазвонил снова, и я сняла трубку,
— Майя! — сказал ты.— Что с тобой?
— Не знаю...
— Почему ты не спишь?
— Откуда ты звонишь?
— Я внизу, в вашем подъезде.
— Резо,— сказала я, но голос у меня вдруг оборвался, потому что я не решалась высказать то, что вертелось на языке.
— Я слушаю тебя.
— Давай расстанемся,— проговорила я наконец твердо.
— Что-о?
— И не будем никогда больше встречаться... Так будет лучше.
— Для кого?
— Для нас обоих.
— Или для одной тебя?
— Резо, послушай меня.
— Скажи, для тебя, верно?
— Я прошу тебя..,
— Я так и знал.
— Что ты знал?
— Я сейчас поднимусь.
— Не смей!
— Тогда спускайся.
— Резо!
— Быстрее!
— Я не могу,
— Как хочешь..,
— Резо!
Ты положил трубку.
Я долго стояла у окна, словно позабыв об этом разговоре. Я ни о чем не думала, бессмысленно смотрела на крыши, А потом повернулась и начала одеваться, словно кто-то невидимый подсказывал мне, как следует себя вести, и я беспрекословно подчинялась его воле. Вышла я осторожно, держа туфли в руках, и обулась, только закрыв за собой дверь,— боялась разбудить маму.
Я спустилась по лестнице в уверенности, что ты ждешь меня. Так и есть — ты сидел на лестнице, съежившись. И мне стало тебя жалко. Сама не знаю, почему. Чего было тебя жалеть? Но ты сидел так... как бы это сказать тебе... как маленький бездомный мальчишка.
Я села рядом с тобой на ступеньку. Мы посидели немного молча! Потом ты встал и сказал:
— Пошли, пройдемся!
Я тоже встала и положила руку тебе на плечо
— Резо...
— Молчи!
В самом деле, тогда нельзя было ничего говорить. Так прямо, в лицо, я не могла сказать тебе того, что говорила по телефону. У меня было такое чувство, словно весь этот телефонный разговор мне померещился.
Улицы были совсем пустые. Мы шли, держась за руки, По тротуарам сновали кошки, все время перебегая нам дорогу. Столько кошек я не видела за всю свою жизнь.
Мне нравилось, что мы идем и молчим. Никто, кроме влюбленных, на этом свете не смог бы столько ходить. Пехота, и та свалилась бы с ног от усталости. Если про парня и девушку говорят, что они ходят вместе, это значит, что они любят друг друга. Они и через пустыню пройдут, не чувствуя жажды и зноя.
У подножия Мтацминды перед магазином сидел старик сторож. На коленях он держал круглый грузинский хлеб, держал самыми кончиками пальцев, и было видно, что хлеб горячий. Когда мы поравнялись с ним, он сказал:
— Угощайтесь, молодые люди! — и протянул нам хлеб.
Мы отломили по куску.
Спустились на проспект Руставели. Я подбежала к фонтанчику, напилась воды и села на каменную плиту.
— Оказывается, как хорошо ночью бродить по улицам!.. Иди сюда, садись!
Ты прислонился спиной к дереву и закурил, Возле театра Руставели стояли милиционеры и смотрели на нас.
Меня тревожило, что ты почти совсем не разговаривал со мной. Неужели ты все еще сердился, все еще помнил!
Я заглянула тебе в глаза. Ждала, когда ты улыбнешься. Ты смотрел в сторону
— Ты что, онемел? — спросила я тебя и вымученно улыбнулась.— Давай мириться!
Ты бросил сигарету и выпил воды. Ты даже сделал несколько шагов, не оглядываясь, и я испугалась — уж не оставляешь ли ты меня одну! И как раз тогда ты остановился и повернулся ко мне!
— Пошли?
— Куда?
— Не знаю...
Теперь наступила моя очередь сердиться. Как это? Я все забыла, среди ночи вскочила с постели, вышла на улицу, всю дорогу только и думала, что бы сказать такое, чтобы тебе угодить, а ты словечка не проронил, ни разу не взглянул на меня, как будто я была надоевшей немилой женой. Я, как моська, бегала вокруг тебя и на задние лапки становилась, и кружилась, и плясала, и служила, а ты...
— Ладно, пошли,— сказала я и вместо того, чтоб идти за тобой, пошла наперерез, на ту сторону.
Перехода здесь не было, и я шла прямо на милиционеров.
— Ты куда? — окликнул ты меня.— Куда ты идешь?
Я остановилась посреди мостовой, как раз там, где
проходила широкая белая линия, повернулась к тебе и ответила:
— Не знаю!
Некоторое время я стояла на этой самой линии, упиваясь своей неожиданной смелостью. Потом перешла на ту сторону и вся напряглась в ожидании оклика:
— Гражданочка!
Мне даже показалось, что я услышала его, повернулась, но поблизости никого не было, милиционеры ушли. Я стояла у театра и ждала, чтобы ты подошел и мы помирились.
— Резо! — тихонько позвала я и сама вздрогнула от своего голоса. Но все-таки позвала еще раз: — Резо!
Тебя нигде не было. «Ушел!» — подумала я и теперь испугалась по-настоящему.
«Побегу,— решила я,— сейчас побегу...»
Но не двигалась с места, словно привязанная.
— Резо! — крикнула я громче.
-— Майя! — вдруг услышала я твой голос.
Я подбежала к тебе и обняла за шею:
»— Бессовестный!..
Ты смеялся, громко, от души, и я забыла про свой страх и вообще про все забыла. Я поняла, что ты не сердишься на меня, не помнишь того, что я наболтала по телефону.
Ты обнял меня за плечи и спросил:
— Ты любишь меня?
Знаешь, что я тогда подумала?
Я должна молить тебя о любви, о прощении. Ты существовал на этом свете, а я ходила с другим, жила, как гусыня, ничего не понимала. Ты даже глядеть на меня не должен, потому что до тебя я любила другого, вернее, думала, что люблю, а он не стоил ногтя твоего, хотя я тогда считала себя счастливой — потому что не знала настоящего счастья. И все же я благодарна богу за эту ошибку, без нее я не встретилась бы с тобой и ты бы не полюбил меня...
Я в самом деле думала, что люблю Карло, а впрочем, лучше я расскажу все сначала.
Однажды, когда я возвращалась домой из университета, около меня остановилась машина и из нее выглянул Карло:
— Майя, садитесь, я вас подвезу!
До того дня с Карло я просто раскланивалась, знала его издалека. По дороге он все время шутил, и я охотно смеялась. Когда я выходила из машины, мне было немного досадно, что мы доехали так быстро.
Карло позвонил на следующий день и пригласил в кино меня и Кети. Откуда он узнал, что Кети была моей самой близкой подружкой,— не знаю. Но это было мне очень приятно. Когда мы вышли из кино, он предложил нам пройтись пешком. Кети знаками давала мне понять, что она уйдет, но я крепко держала ее под руку и не отпускала, хотя мне и хотелось, чтобы она ушла.
Когда я прощалась с Карло, с трудом заставила себя уйти, потому что чувствовала, что он смотрит мне вслед.
В ту ночь я долго не могла заснуть. Думала: конечно, я нравлюсь ему — в этом девушки никогда не ошибаются.
Потом он мне звонил все время, почти каждый день, я постепенно привыкла к этому, осмелела, язык у меня развязался. В основном мы говорили о книгах. Карло был очень начитанный. Он упоминал писателей, о которых я даже не слышала. Я, конечно, могла, как другие
девчонки, кивать головой,— мол, знаю, читала. Но я с самого начала решила не говорить ему неправды. Я заметила, что, когда я просила у него книгу, ему бывало приятно. Поэтому я поспешно прочитывала ее и брала другую. Мы встречались в университете. Он занимался внизу, в научном зале, каждую перемену поднимался на наш этаж', и я бежала ему навстречу.
Он дал мне свой телефон и просил позвонить. Я долго колебалась. Обыкновенный телефонный аппарат казался мне таким чужим, будто я никогда никуда не звонила. Наконец я решилась.
Трубку взяла какая-то женщина.
— Я вас слушаю!
— Попросите, пожалуйста, Карло.
— А кто его спрашивает?
Я теряюсь от такого допроса, невольно скрываю, кто я.
— Это его знакомая..,
— А все-таки?
— Майя Дидидзе!
— А-а! — воскликнула женщина и почему-то со смехом позвала: — Карло! Карло! — Трубку она не клала, словно боялась что-нибудь пропустить или не расслышать.— Сию минуту, дорогая!—успокоила она меня.
Ждала я довольно долго, слышала, как дышит в трубку эта женщина. Мне все время казалось, что она хочет о чем-то спросить.
Наконец Карло подошел к телефону,
— Слушаю!
— Карло, это я, Майя!
— Здравствуйте, Майя! — чувствовалось, что женщина стояла там же, совсем близко от него.
— Здравствуй!
— Я слушаю тебя, Майя! — очень тихо сказал Карло,
И я увидела очень ясно, что женщина из комнаты
не вышла, а встала в дверях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13