Вано и Резо сидели в гостиничном холле возле камина и пили вино, которое стояло тут же у огня, в бидоне. Вано расстелил газету на полу, на газете — хлеб, сыр и куски вареного мяса. В холле было темно, и отсветы пламени из камина ложились вокруг красными листьями.
— Эх, если бы ребенок у меня был,— говорил Вано,— придешь с работы — радость в доме. Свинью откормлю и заколю, к следующей зиме новую покупаю, опять кормлю.— Он повернулся к Резо.— Ты чего не пьешь?
— Пью,— Резо поднял стакан и поглядел сквозь него на огонь,— кислит немного...
— Пусть согреется, лучшего не сыщешь.
Резо выпил медленно, с передышкой. Пить не хотелось, вино совсем не действовало на него, и потом холодное оно было, как лед.
— Так вот я о чем,— Вано наполнил стакан, бидон задержал на коленях, почему-то не поставил его на пол.— Это и есть человек — есть, пить и спать, больше ничего?
— Ты же работаешь?
— Да брось ты,— Вано пьянел быстро, но зато потом, сколько бы он ни пил, больше не пьянел. Он поставил наконец бидон на пол, руки вытер о колени и поднял стакан левой рукой. Держал он его нетвердо, чуть косо, и вино проливалось на пол. Резо хотел было сказать, да раздумал.— Значит, с Нестан я тебя познакомил? — спросил Вано, немного помолчав.
— Познакомил.
— Точно познакомил? — как будто он сам не помнил.
— Точно, я же сказал.
— Она только год как здесь работает, с моей женой. Сейчас наш администратор за ней увивается, Нико, покоя не дает. Но где эта девушка — ангел, а не девушка, а где...— Вано взял стакан в правую руку и поднес ко рту. Но вдруг резко размахнулся и вылил вино в огонь.— Да ну его!..
Он встал, но сразу сел снова и спрятал лицо в ладонях. Так он сидел долго и молчал. Плечи у него вздрагивали, и можно было подумать, что он плачет; когда он убрал руки, Резо увидел, что он улыбается, горько и недовольно.
— Хватит,— сказал Резо,— спать пора.
Вано уставился на него, улыбка медленно сползала с его лица. И Резо почувствовал, какие они чужие друг другу. И чтобы скрыть и это, и смущение, которое за этим последовало, он сказал:
— Давай выпьем за нас с тобой! — Он осушил стакан и передал его Вано.— Держи, пей из моего.
— Не хочу! — Вано стал заворачивать закуску в газету и закрывать бидон.— Хватит! — Он поднялся.— Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — поспешно отозвался Резо.
Ему хотелось спать, от вина он чувствовал себя
раскисшим. И кроме того — так уютно было сидеть у камина!
Потом они с Вано сидели опять вместе, но уже в комнате Резо. Там тоже горел камин, и Резо этому все время удивлялся. И оттого, что он удивлялся, все походило на явь. Они с Вано очень громко пели, и тогда открылась дверь и в номер вошла соседка Резо, вернее, не вошла, остановилась в дверях. Они продолжали петь, словно так и должно быть — они будут петь, а она стоять на пороге. Женщина была в красном свитере и черных узких брюках. Когда они кончили петь, она спросила:
— Вы птичку мою не видели?
— Нет,— ответил Резо так спокойно, как будто ждал этого вопроса.
— Улетела, а на дворе снег,— женщина заплакала.
Вано повернул рукой полено в огне и подул на пальцы. Огляделся по сторонам, взял сломанную лыжную палку и размешал угли. Огонь затрещал, и в камине поднялся ураган искр.
— Вот она, твоя птичка! — Вано бросил палку в огонь.
— Где?
— Вон!
Среди снега, искрящегося как пламя, летала большая белая птица.
— Спасибо.— Женщина вытерла слезы платком, улыбнулась и повторила: — Спасибо вам.
Огонь в камине погас. Резо не хотелось вставать и подниматься к себе. Он сидел и, ни о чем не думая, вертел в руках пустой стакан. Голова побаливала от кислого вина. Он достал пачку сигарет — пустая. Скомкал и
швырнул в камин. Все-таки пришлось пойти за сигаретами. Когда он проходил мимо соседнего номера, услышал музыку. Из щели падал свет в темный коридор, как будто кто-то просовывал под дверь белые руки. В комнате жила эстонка, приехавшая сегодня. Наверно, включила транзистор.
Он вошел в свой номер и щелкнул выключателем, взял со стола сигареты и с таким нетерпением стал открывать пачку, словно курил первую сигарету за день. В комнате было душно, дверь на балкон была закрыта, хотя обычно он оставлял ее открытой. Он вышел на балкон. Из окон соседнего номера сюда тоже падал свет. У двух комнат был общий балкон.
Снег больше не шел. И вокруг было так тихо, словно небо, уставшее за день от снегопада, на мгновение задремало. На крыше автобуса, стоявшего у крыльца, блестел снег.
Резо вернулся в комнату и не раздеваясь прилег на кровать, ноги положил на стул. Курил и смотрел в потолок. Сюда не доносилась музыка, хотя стены такие тонкие... Спустя некоторое время в дверь постучали, три раза. Резо вскочил и открыл дверь. На пороге стояла Майя, она рукой отвела его в сторону и вошла. На ней была черная шуба, которую она сразу сбросила на стул и осталась в пижаме. Она легла в постель.
— Закоченела!
Резо подошел к кровати, Майя натянула одеяло до подбородка, крепко вцепившись в края обеими руками, словно боясь выпустить его.
— У тебя новая соседка? — спросила она.— Закрой дверь, холодно.
— Да, новая.
— Я видела. Красивая. Тебе везет.
— При чем здесь везет?
— А почему ее поселили именно рядом с тобой?
— Я виноват?
— Нет,— Майя засмеялась,— нет, но тебе везет,
— Гия спит?
— Да, и я сразу прибежала.
— Поздно он засыпает.
— Можно подумать, что ты ждал меня.
— Нет.
— Вот видишь.
— Что?
— Не ждал... А я, как дурочка...
— Почему же?
— Так. Садись.
Майя завернулась в одеяло и подвинулась к стене.
— Майя! — Резо присел на кровать.
— Не трогай меня! Я замерзла!
— Ладно,— согласился он.— Не трону.
— И потом ты небритый. Ведь знаешь, что я не люблю...
— Знаю.
— Хоть бы ты раньше любил меня так. Что теперь с тобой? Или просто тебе так больше нравится, потому что я тебе не жена. Конечно, с любовницей интереснее, чем с женой. Зачем я приехала в Бакуриани! Знала бы, что ты здесь, ни за что б не приехала! Днем я делаю вид, что незнакома с тобой, даже не гляжу в твою сторону. А ночью бегу к тебе, зачем, для чего? Ведь все прошло, кончилось. Три года я жила спокойно. Что тебе понадобилось в Бакуриани? Шестой день я здесь и близка к помешательству. Один, два, три, четыре, пять, шесть...
— Ты не знала, что я здесь?
— Знала и потому примчалась, ты это хочешь сказать?
— Гия не узнает меня, не помнит.
— Он был маленький... Завтра приезжает мама.
— Откуда она узнала?
— Я написала ей сама.
— Опять все сначала.
— Что?
— Как будто не знаешь. Лекции о морали.
— Ничего не сначала, мы же в официальном разводе. Просто ты недолюбливаешь мою мать и больше ничего!
— Недолюбливаю!
Резо встал, подошел к окну и разглядел за стеклом снежинки. Снова пошел снег.
— Я открою дверь, можно?
— Нет. Вот я и говорю, что ты не любишь ее.
— А почему я должен любить ее?
— Потому что она моя мать. .
— Вы с ней одинаковые. Ты слыхала, как говорят, жеребенок в кобылу удался!
— Не слыхала.
Он оглянулся. Майя накинула шубу и нащупывала
ногами туфли. Она, не глядя вниз, пыталась попасть в туфлю и смешно болтала ногой. Наконец она обулась и побежала к дверям. Резо настиг ее в дверях:
— Ты куда?
Майя крепко сжала губы, но подбородок ее вздрагивал. Видно было, что она с трудом сдерживает слезы. Она не отпускала дверную ручку, но постепенно пальцы ее ослабли, она прижалась к его груди и заплакала. Он обнял ее и повел обратно.
— Будет, будет, ну, что с тобой!
Он снял с нее шубу, усадил на кровать, опустился перед ней на колени и стал снимать туфли.
Майя плакала и, казалось, ничего не замечала. Во всяком случае, она целиком подчинилась ему.
— Погаси свет,— всхлипнула она,— погаси!
Потом они долго лежали в темноте молча и не знали, с чего начать разговор. Не хотелось нарушать молчание, которое сближало их больше всяких слов.
За окном было снежно, и весь мир был наполнен снегом.
— Гия спросил меня,— начала Майя тихо,— когда падает столько снега, что поднимается в небо на его место?
Резо засмеялся.
— Он на меня похож.
— Что со мной будет, если он вырастет такой же ненормальный, как и ты?
— Что ты ему ответила?
— Все, чего не видно под снегом, поднимается в небо.
— Так и сказала?
— Нет, я ему не сумела ответить.
— Вчера, когда вы обогнали меня на лестнице, он не узнал меня.
— Прошло три года...
— И все же это зависит от тебя..
— Что от меня зависит?
— Как воспитывать. Ты не хочешь, поэтому он не знает меня. Имя мое хотя бы ему известно?
— Да.
— А что ты говоришь, где я вообще?
— Он не спрашивает, А если спросит, я скажу, что ты поднялся на небо.
— И вместо себя прислал такой большой снег.
— О, а он скажет: какой у меня большой папа,
— Скажи ему, что его отец такой же, как снег. А хочешь, еще проще, что я — снег, Ходите по снегу, топчите — ему не больно, Дети любят снег, Скажи ему так, и он обрадуется,
— Ты пропащий человек, Резо, настоящий эгоист! А я все думала, мучилась и сию минуту поняла, кто ты такой есть на самом деле. Ты эгоист!
Да, но...
— Лежи, лежи, не вставай,
— Но почему же я эгоист?
— Не могу объяснить, но это так,
— Благодарю!
— Не за что.
— Ты сама до этого дошла или тебе мама сказала?
— Мама вообще о тебе не говорит.
— Отдыхает!..
— Может быть... Может, и отдыхает, а вот я..,
— В самом деле, ты-то почему не отдыхаешь? Разве так можно, еле-еле развелась со мной и опять не успокоишься никак. Ты — красивая, на тебе с удовольствием женится какой-нибудь солидный мужчина.
— Мама тоже так говорит.
— Ты должна ее слушаться. Ради чего ты столько страдаешь!
— Мама тоже так считает.
— Мама твоя — Аристотель. Разве может такая мудрая особа когда-нибудь ошибиться. Она должна все время читать лекции по современной морали. А такие растяпы, как я, должны сидеть, раскрыв рот, и слушать — авось разберутся в этой жизни.
— Ты прав! Тебе бы эти лекции не повредили. Ты напрасно думаешь, что знаешь все!
— А я вовсе и не думаю. С наслаждением прослушал бы, скажем, такую лекцию: эгоист и общественность. Каково? О, какое пламя изрыгали бы ее уста, какой разительный пример имела бы она в моем лице! Наверно, меня заранее бы сфотографировали, снимки выставили бы на стенде, и твоя мама тыкала бы в меня указкой: «Смотрите, товарищи, это типичный эгоист — анфас, а это — в профиль, эгоист курит сигарету, сидит на стадионе. Эгоист смотрит кино. Вот его несчастная семья. Поглядите на его сынку, какой прелестный ребе
нок, какой умненький. Но он даже имени своего отца не знает и считает, что его папа — снег...»
— Я бы не отказалась присутствовать на такой лекции.
— А еще лучше — по телевизору выступить, и аудитория побольше, и фильм в конце покажут: несколько эпизодов из жизни эгоиста. Эпизод первый: эгоист женится на красивой девушке. Эпизод второй: эгоист три года живет в Батуми, работает на стройке, что-то чертит. Обратите внимание: живет он в полном одиночестве, сбылась его заветная мечта. Типичная комната эгоиста: кровать, стол, на столе сковородка и фотография жены и ребенка. Эпизод третий: эгоист готовит себе завтрак! Смотрите, смотрите, какую жадность выражает его лицо! С какой алчной улыбкой глядит он на сковородку, где жарятся два бедненьких яичка! Из этих яичек могли бы вылупиться цыплята. Цыплята выросли бы, превратились в кур, которых хватило бы на обед целому детскому саду! Кстати, а что -появилось раньше — курица или яйцо? Эпизод четвертый: покинутые эгоистом жена с ребенком. Тут, должно быть, у лектора на глазах покажутся слезы. И все телезрители дружно заплачут. После этого эгоисту нужно спрятаться, исчезнуть, иначе его растопчут, побьют камнями — и будут правы...
— Я смотрю, ты говорить научился...
— Упражняюсь, когда остаюсь один...
— Плохой признак.
— Знаю. Вполне возможно, что по просьбе телезрителей отснимут вторую серию этого фильма: эгоист в сумасшедшем доме! Эгоист бродит по двору и время от времени выкрикивает: я снег. Нет, не снег, а абстракция, которую посылают в небо вместо снега! И там он болтается, в своей длинной серой рубахе и войлочных шлепанцах, небритый, дымит папиросой. Может, этот дым как раз и заполняет небесную пустоту, все это — табачный дым, не более, А он шагает по небу и бормочет: я очень люблю жену и сына, очень люблю... Врач ласково похлопывает его по плечу: этот больной — его надежда, тема его кандидатской диссертации. Он говорит ему: ты у меня молодец, если и дальше так будешь себя вести, я велю налить воды в бассейн!
— Замолчи!
— Что, не нравится?
Дверь она оставила открытой — Резо выглянул и увидел, как она бежит по темному коридору с туфлями в руке...
Монтер Сосо вылепил огромного снеговика. На голову ему водрузил ведро, под мышку сунул веник. На груди выложил угольками сердце, пронзенное стрелой. А сам стоял рядом и окликал всех прохожих: идите, смотрите, что я сделал!
День был солнечный. Снег отливал лиловым. Туристы катались на санях. Они столпились у дороги и терпеливо ждали очереди. В санях помещались только двое. Большая мохнатая лошадь неторопливо описывала по полю круг и возвращалась.
— Идем, заглянем в клуб! — предложил Резо монтеру.
По дороге они встретили москвича-профессора, который жил в гостинице, но гулял все время здесь. Профессор остановился:
— Простите, на одну минутку!
Профессор был маленький, тщедушный, в высокой каракулевой шапке. Очки в золотой оправе, черное драповое пальто и новенькие блестящие калоши. Он живо подбежал к ним.
— Простите! — Он улыбался, и стекла его очков поблескивали.— Вы случайно не играете в преферанс?
— К сожалению, нет.— Резо тоже улыбнулся.
— Ничего, ничего, извините,— профессор смущенно откланялся.
— Это большой человек,— заметил Сосо.
На сцене клуба сидел Вано; крепко прижимая к груди бидон и уронив голову, он спал. Они тихонько прикрыли дверь и пошли назад. Перед снеговиком собрались туристы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13