Через несколько минут поезд ушел, а Беко один остался на перроне. Становилось прохладно. Земля между рельсами, залитая мазутом, блестела, как после дождя.
Через полчаса должна подойти электричка. Если за это время он не найдет Дато, надо уезжать. Искать больше не имело смысла. «Наверно, Дато давно спит в своей кровати»,— подумал он. Нет, это невозможно: как он вернется домой один? Он из последних сил цеплялся за непрочную ниточку надежды, и собственное положение сейчас казалось не таким уж безвыходным. В конце концов, что такого произошло? Ведь он не похищал ребенка,
Ему самому неприятно, что так получилось. Он даже улыбнулся: этот Бондо Лежава, Спиноза, который вечно с ружьем бродит, интересно, умеет ли он стрелять?
Он прошелся взад и вперед по платформе. Да, но у него нет денег на билет. За это тоже не убивают! Он скажет контролеру свой адрес, а может, и знакомых встретит в поезде... Но тут его опять бросило в жар: а вдруг, друг Дато нет дома, вдруг с ним что-то случилось...
— Парень, эй, парень,— услыхал он.— Иди сюда!
Его звал тот самый железнодорожник, который недавно загружал тележку. Теперь он сидел и покуривал.
— Садись,— железнодорожник легонько хлопнул по скамье, словно указывая, куда сесть.
Беко присел на край скамьи.
— Что ты тут делаешь? — спросил железнодорожник голосом усталого человека, которому безразлично, что ему ответят.
— Ничего...
Они долго молчали.
Потом железнодорожник снова спросил:
— Курить хочешь?
— Нет, спасибо,
— Не куришь?
— Курю.
— Тогда закуривай,— он достал из нагрудного кармана пачку «Примы», расправил ее и проверил, есть ли там что-нибудь, потом протянул Беко.
Вместо того чтобы сказать, как он и собирался: спасибо, не хочется, Беко неожиданно для себя произнес:
— Я есть хочу...
Беко и сам опешил. Он бы не признался в этом постороннему человеку и под страхом смерти. Кто-то вместо него выкрикнул эти слова.
— Хочешь есть? — переспросил железнодорожник.
Беко встал:
— Я пойду.
Надо уходить побыстрее, пока и в самом деле не начал попрошайничать.
— Садись,— железнодорожник потянул его за рукав.— Садись.
Беко послушно сел. «Как это я не сдержался! Даже Дато и тот постеснялся бы заявить первому встречному, что хочет есть».
Железнодорожник молча курил.
«Хоть бы скорее поезд пришел»,— думал Беко.
Железнодорожник поднялся.
— Ступай за мной,— кинул он Беко.
— Я поезда жду,— Беко уцепился за скамью, словно его собирались тащить силой.
«Может, он переодетый милиционер, потому и подлизывается!»
— Идем, я сказал,— это прозвучало, как приказ, в голосе появились нотки гнева.
Беко покорился. Пожалуй, надо идти, в милиции он хоть поспит, проспит до тех пор, пока не узнают правду.
Железнодорожник шел к зданию вокзала. Это был толстый, низенький человечек, с покатыми плечами и длинной тонкой шеей. Он широко расставлял при ходьбе ноги в просторных штанинах и чем-то напоминал трехколесный велосипед. Не оглядываясь, он еще раз крикнул Беко:
— Иди за мной!
И Беко пошел, медленно, неохотно. Хоть другого выхода и не было, в милицию идти не хотелось. Перед глазами всплыло лицо матери. Она даже окликнула его:
— Беко, Беко, куда ты!
Увидел он и отца, только теперь заметил, как согнулся, постарел отец.
Они не успеют узнать о моем аресте, успокаивал себя Беко, утром я буду дома. Только вот за ночь переволнуются. Правда, если Дато не найдется, он и утром домой не пойдет, если даже его и выпустят. Он останется в тюрьме, на всю жизнь приникнув к железной решетке. Какой же он все-таки дурак! Надо было с самого начала пойти в милицию, оба давно уже были бы дома: и он, и Дато. Дато, наверно, стоит где-нибудь на углу или сидит, нахохлившись, на скамейке и ждет Беко. А Беко плетется в милицию, потому что, видите ли, голоден и хочет спать. Неужели ему все равно, кто найдет Дато? Конечно, нет. Он сам должен найти его, потому что Дато на него надеется.
Сердце шепнуло ему: беги! Он мог убежать, этому пожилому человеку его не догнать, но когда Беко представлял, как он бежит по перрону, а ему вслед глядит обескураженный, удивленный железнодорожник, ему становилось стыдно. «Будь он помоложе, я бы непременно убежал»,— подумал Беко.
Они вошли в здание вокзала и стали спускаться по лестнице, ведущей в подвальный этаж. Этот подвал окончательно убедил Беко в том, что он арестован.
Железнодорожник зажег свет в темном коридоре, достал из кармана ключ и открыл первую же дверь. В комнате он тоже зажег свет и пригласил Беко:
— Заходи.
Комната была очень тесная, с узким столом и железной койкой. Она и впрямь напоминала тюремную камеру, но на стене висел портрет Акакия Церетели, вырезанный из журнала, и у Беко отлегло от сердца.
Они сели на койку.
На столе не было ничего, кроме жестяной кружки и коробки с домино. Железнодорожник выдвинул ящик и достал сверток, в котором оказались хлеб и колбаса. Он вытер лезвие ножа об рукав, поровну разделил хлеб и колбасу, одну половину подтолкнул к Беко, вторую снова завернул в газету и спрятал в ящик. Потом он нагнулся, пошарил под кроватью и выставил на стол початую бутылку лимонада. Снял крышечку ножом, налил полную кружку и протянул Беко:
— Пей!
— Спасибо, я не хочу.— Беко зажал руки между колен и отвернулся. От голода его даже поташнивало.
Железнодорожник достал свою долю из ящика, откусил хлеб с колбасой и с полным ртом проговорил:
— Я только что поужинал.
Беко отщипнул кусочек хлеба и поднес ко рту. Чуть не потерял сознание. Отпил теплого лимонада.
— Учишься? — железнодорожник прикрыл бутылку железной крышечкой.
— Нет.
— Работаешь?
— Нет,— солгал Беко, потому что железнодорожник все равно не поверит: рабочий человек до такого состояния не дошел бы.
— Почему?
— Не знаю.
— Ешь, чего ты?
Беко осмелел, железнодорожник закурил и, подперев лицо рукой, смотрел на Беко.
— Вкусно? — спросил он.
Беко кивнул.
— Когда голоден, все вкусно. Ешь, сынок, ешь, не
стесняйся! Хлеб принадлежит всем, у хлеба нет хозяина. Как в нашей сказке сказано: и прохожего накорми, и домой целым принеси. Не думай, что ты один хочешь есть, накорми и того, кто уходит, и того, кто приходит. Хлеб — как сердце, если хочешь сохранить его целым, поделись с людьми!
Беко кончил есть, обтер руки о штаны и взглянул железнодорожнику прямо в глаза.
— Теперь закурить хочешь, да? — спросил тот.
Беко кивнул.
Железнодорожник выложил пачку на стол. Беко взял сигарету, расправил ее, языком провел по лопнувшей бумаге, сунул в рот и закурил.
Было такое чувство, что всю жизнь он голодал и сейчас впервые насытился. Ему не хотелось отсюда уходить. Голос железнодорожника доносился, как сквозь стену тумана, и каждое слово имело вкус хлеба. Если бы в школе разрешали есть хлеб во время урока, Беко многому бы научился...
— Хлеб — как сердце...— говорил железнодорожник,— поделись... Всех накорми...
Потом он услышал его голос очень явственно:
— Ты, никак, спишь?
Беко встал, протирая глаза, и улыбнулся:
— Да.
— Иди, сейчас твой поезд подойдет.
— Спасибо,— Беко кашлянул, прочищая горло,
— Ну, беги!
И Беко побежал.
В ожидании поезда по перрону прогуливалось несколько человек. Беко приглядывался к ним, надеясь встретить знакомое лицо. Но из их городка никого не оказалось.
В это время из здания вокзала выскочил директор музыкального училища. Увидев, что поезда еще нет, он успокоился и остановился, обтирая лицо платком.
Беко обрадовался и поспешил было к нему, как директор вдруг предостерегающе окликнул его издалека:
— Сисордия, остановись!
Беко встал, взирая на него в недоумении.
— Ты здесь, Сисордия? — Директор переложил в другую руку тяжелую партитуру,
— Здесь...
— А ты знаешь, что Дато нашли? — заорал директор.
— Нашли?! — почти так же громко закричал Беко.
Они так кричали, словно стояли на разных берегах
широкой реки.
— Не двигайся, Сисордия! — Директор пошел к нему, но близко подходить не стал — остановился поодаль,
— Где его нашли? — спросил Беко,
— Да-да, нашли.
— Где?
— Чего ты орешь? — рассердился директор, достал платок и снова стал вытирать лицо: — Ты что, не знаешь, где он был?
— Не знаю.
— Так вот, если не знаешь: его здесь нашли, в Сухуми!
Беко хлопнул в ладоши:
— Ух!
— Теперь ищут тебя,— директор подошел еще ближе.
— Меня? Зачем?
— Сисордия,— спокойно заговорил директор Лучше тебе самому пойти...
— Куда?
— И во всем сознаться.
— В чем сознаться?
— Так будет лучше.
Директор озирался по сторонам, словно кого-то искал.
— Да, так будет лучше,— повторил он,— поверь мне.
— Но в чем я должен сознаваться? — растерянно улыбнулся Беко.
— Пока тебя не пристукнул какой-нибудь сумасшедший, пойди и сознайся. Как будто не знаешь, в чем надо сознаться! — рассердился директор.
— Честное слово, не знаю.
— Сисордия! — Директор укоризненно покачал головой.— Ты же был моим учеником. Верно я говорю? Был?
— Был...
Его сковало, расслабило предчувствие опасности, что- то грозило ему, но что?
— Тебя ищет милиция. Зина собрала вещи и уехала с сыном в Тбилиси. Испугалась, наверно.
— Почему меня ищут? — Беко невольно оглянулся назад, словно пугаясь подкравшейся собаки.
— Почему, почему, почему! — передразнил дирек тор.— Ты лучше меня знаешь, почему. Вот она, рядом, милиция. Ступай лучше по-хорошему.
— Нет,— прошептал Беко, но ответ его не относился к директору. Его ужаснула представшая воображению картина. Овчарки с высунутыми языками тянут на поводках едва поспевающих за ними милиционеров. А те — словно на водных лыжах скользят за катером.
— Нет? Так, значит, нет? — спросил директор, подходя так близко, что Беко сделал шаг назад.— Подержи-ка!
Не успел Беко взять ноты, как директор обеими руками вцепился ему в рукав и завопил:
— Попался!
Беко вырвался и побежал вместе с партитурой. Следом раздался истошный вопль директора:
— Вернись, Сисордия! Стой! Ловите его! Держите!
Он бежал долго, пока не запыхался. Ноты он крепко
прижимал к груди, хотел выбросить, но почему-то не решился.
Он очутился на узкой полутемной улочке, похожей на деревенскую. По обе стороны тянулись побеленные известкой одноэтажные домишки, над деревянными заборами торчали колодезные журавли.
Беко остановился и спиной прислонился к забору. Откуда директор училища мог узнать так подробно о нем, Зине и Дато? Откуда ему известно, что Беко ищет милиция? Он ведь весь вечер просидел в театре.
Он представил затихший, затаивший дыхание зрительный зал и себя самого, бегущего в свете прожектора с ребенком под мышкой. За ним по пятам следуют милиционеры с собаками, а позади всех трусит Спиноза с двустволкой.
И хотя эта картина была исключительно плодом его фантазии, он все-таки рассердился и расстроился. Неужели они могли поверить, что я похитил ребенка? Вдруг он вспомнил слова директора: Зина собрала вещи и уехала в Тбилиси. Только теперь до него дошел смысл этих слов, и как камень с души свалился. Этот камень давно лежал на сердце и не давал ему вздохнуть. Значит, Зина уехала, освободилась, улетела! Значит, его больше не душит сознание того, что Зина ради кого-то или ради чего- то терпит такое унижение.
Значит, Зина уехала, уехала только потому, что он, Беко... Да, он дал ей почувствовать своим невольным
проступком, дал ей понять, что так жить нельзя. Если бы он сегодня не увез Дато, этого бы не случилось. Получается, что в глубине души он только этого и хотел, но не признавался себе, лгал: ах, только бы Зина не уезжала! А в действительности... Он вдруг пожалел, что по-настоящему не похитил Датуну, для такого дела не жалко было и настоящей провинности.
Он отдышался и пошел дальше. Кидаясь на заборы, собаки провожали его заливистым лаем.
«Уеду,— думал Беко,— уеду далеко. Буду грузчиком. На всех станциях выгружают почту. Потом скажут: какой был парень! Мама зажжет свечку, сварит кутью, придут соседи, посидят под яблоней. На груди у всех будет моя фотокарточка в черной рамке, нет,— улыбнулся он,— в бамбуковой рамке, а на ней надпись: «Привет из Батуми, привет из Киева, привет из Москвы, привет из Нальчика!» На всех станциях грузят почту, на всех станциях есть маленькая комнатка в подвале, во всех ящиках лежит кусок хлеба. А они пусть на меня собак науськивают!» Он пнул ногой забор, еще больше обозлив и без того взбесившегося пса.
— Пусть науськивают!
Партитуру он пошлет директору по почте с надписью: «А я считал вас музыкантом...» Больше ничего не напишет, тот сам поймет.
В конце переулка в тени склоненного через забор дерева он разглядел притаившийся «Москвич». Когда он проходил мимо, кто-то окликнул его:
— Эй!
Беко остановился, но оглядываться не стал. Дверца машины хлопнула, и почти тотчас кто-то положил руку ему на плечо:
— Это ты, старик?
Беко обернулся. Перед ним стоял все тот же местный парень, который обещал его вздуть.
— Все ходишь? — спросил он.
— Хожу.
— Нодар! — позвала девушка из машины.
— Погоди! — отмахнулся Нодар и с улыбкой спросил: — Нашел?
— Нашел.
Парень глазами показал на партитуру,
— Это и есть?
— Да.— Беко еще крепче прижал партитуру к груди.
— А говорил — мальчик, труба...
— Нодар! — опять позвала девушка.
— Куда теперь? — спросил Нодар,
— Не знаю...
— Пошли ко мне.
— Нет.
— Почему? — обиделся парень.
Из машины вылезла девушка, обеими руками поправляя волосы. Беко повернулся, собираясь уходить.
— Постой!
— Я спешу.
— Куда?
— Никуда.
Парень сорвал с дерева лист, сжал кулак, словно держал стакан, положил сверху лист и ударил с размаху другой рукой: так!
— Я на машине, подвезу,— предложил он.
— Спасибо.
— Почему ты не вошел в бильярдную?,
— Не знаю.
— Что это за книжка?
— «Абесалом и Этери».
— Этери мою девушку зовут.
— На, возьми,— Беко всучил ему партитуру и повернулся:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17