Завидев здание милиции, остановился и хотел было войти, но не решился. Долго мялся у входа, пока милиционер, который, видимо, давно за ним наблюдал, не окликнул его:
— Ступай-ка домой, парень! Поздно уже!
Милиционер отделился от тени, отбрасываемой стеной,
и подошел к Беко. Беко попятился назад и снова побежал. Милиционер рассмеялся ему вслед.
Ноги горели, плечи ныли от усталости. На набережной он без сил опустился на знакомую скамью. Рядом оказался старик, приникший ухом к транзистору.
— Вы что-то сказали? — старик оторвался от приемника.
Старик поспешно встал и торопливо удалился. Беко слышал, как ручейком иссякала вдали музыка. В порту сиял огнями пароход, как новогодняя елка, выросшая из воды. Елку окружали блестящие золотые нити, и освещенная вода вокруг нее напоминала сверкающий лед. У самого берега чавкали весла, видно, кто-то катался на лодке. Стояла тишина, но какая-то тревожная и настороженная. Этой тишине нельзя было довериться. Надо быть начеку, чтобы, опираясь руками на скамью, в любую минуту быть готовым к бегу, как на старте в ожидании выстрела.
Если он останется здесь, непременно заснет, а надо идти, идти, идти бесконечно, пока не найдется Дато.
Он попытался встать и не смог, ему показалось, что распухли ноги. Все же он встал и вернулся в знакомый двор, выпил воды и пошел по улице. Дверь одного из зданий выходила прямо на тротуар и была приоткрыта. Свет ярким потоком выливался на улицу. Беко заглянул в щель и встретился глазами с тем парнем, который днем гулял с девушкой и чуть его не побил. Парень держал в
руке кий и, опираясь на бильярдный стол, собирался ударить по шару. Они с Беко долго смотрели друг на друга, потом Беко пошел дальше. Он решил дойти до вокзала, может, Дато там? Вокзал найти легче всего. А если Дато нет в живых? Сердце так и оборвалось. Ведь мальчик мог попасть под машину! Тысяча опасностей угрожала ему в незнакомом городе. Беко закусил губу и вспомнил вчерашнюю драку. Рот снова наполнился кровью. Беко сплюнул и полез за платком, но платка не было, и пришлось утираться рукавом. Он шел, прикрыв рот рукой, шел к вокзалу.
«Интересно, который час?»
«Который может быть час?..»
Было двенадцать, когда Зина в третий раз окликнула Дато. Дато не отзывался. И во дворе его не было.
— Натела, дорогая, спустись и позови Дато, скажи, мама зовет.
Натела вскоре вернулась и сообщила, что Дато во дворе нет.
— Ладно, сам придет. Наверно, на улицу вышел.
Натела рассказывала, что какой-то парень увлек ее за
угол почты и поцеловал.
— У него бородавка на носу,— говорила Натела,— и потом его в армию забирают, он меня забудет.
— Не забудет,— успокаивала ее Зина,— если любит, не забудет.
— А как узнаешь, любит или нет... Он будет далеко...
В начале первого Зина сама спустилась во двор. Дато
не было ни во дворе, ни на пляже, ни у почты, где обычно собирались ребятишки. Встревоженная, Зина вернулась домой. Как раз позвонил Нико, узнать, как внук.
— Хорошо, все в порядке,— солгала Зина и тогда испугалась по-настоящему. Вместе с Нателой выбежала на улицу. Дато нигде не было.
— Давайте позвоним вашему свекру,— сказала Натела.
— Нет! Что? Да-да, давай позвоним.
Они побежали к дому.
— Что делать? — Зина села, бессильно уронив руки на колени.
— Давайте звонить! — Натела набрала номер больницы.
— Нет, нет! — удержала ее Зина.— Не надо!
Что скажет она свекру!
— Тогда я пойду, расспрошу соседей,— сказала На- тела.— Не бойтесь.
— Нет, нет, я не боюсь,— слабо улыбнулась Зина и тут только всерьез перепугалась: — «Почему она сказала: не бойтесь? Чего я должна бояться?»
Натела, видимо, все-таки предупредила Нико, он примчался как сумасшедший.
— Где ребенок? — крикнул он с порога.
— Не знаю,— Зина старалась отвечать спокойно, только с руками не могла справиться, убрала их за спину.
— Не знаешь? — удивился Нико, словно Зина знала, но хотела от него скрыть.— Как это не знаешь? — впервые он поднял на невестку голос.
— Почему вы на меня кричите, разве я виновата? — Зина тоже невольно повысила голос, возможно, потому, что ей было очень страшно, но тотчас она постаралась добавить как можно беспечнее: — Придет, наверно...
— Придет? Сам придет, не так ли? А где ты была до сих пор? Почему не искала его?
— Как же,— Зина взглянула свекру в глаза,— я искала...
— Ну и что?
— Вы сами его баловали,— вырвалось у нее. Это было бессовестной попыткой свалить вину на другого. Она смущенно сникла.
— Мне моего горя достаточно,— прикинулась жалкой, и это тоже было бессовестно. Внезапно она рассердилась: «Каким тоном он со мной разговаривает! В конце концов, я — мать, а не нянька!» — Не кричите на меня,— сказала она.
Нико молча посмотрел на нее, потом спросил много мягче, почти ласково, словно просил прощения за невольную грубость:
— В школьном дворе была?
— Была.
— На пляже?
— Тоже.
— У почты?
— Нету.
— Соседей спрашивала?
— Соседей? — Она так удивилась, словно не допускала мысли, что ребенок может быть у соседей, а про себя
сразу решила: «Конечно, он у соседей, и чего я не спросила. Примчалась зачем-то домой...»
— Да, у соседей! — повторил Нико.
— Сейчас схожу,— поднялась Зина.
— Нет, я сам, сиди.— Нико остановился в дверях и сказал, не оборачиваясь: — Не бойся...
Он вернулся через два часа, сел на стул возле двери и спрятал лицо в ладонях. Они долго молчали, потом Зина заплакала.
— Вставай, идем в милицию,— сказал Нико.
В милиции их встретил заместитель начальника:
— Чем могу служить?
— Илья здесь?
— У себя.
Они вошли к начальнику в сопровождении заместителя.
— Он всегда дома, дедушка звонит каждые полчаса, спрашивает, как Дато. Другие дети играют, на море бегают. Я никогда не думала, что такое может случиться! Городок тихий, все друг друга знают! Ничего такого не случалось, чтобы запирать мальчика дома... Если бы я знала... Если бы знала... В одиннадцать я позвала его второй раз. Как раз почтальон пришел, газеты в ящик бросил. Он всегда приходит в одно и то же время, не раньше, не позже. Потом мимо прошел Спиноза...
— Спиноза? — переспросил заместитель.— Ах, это Бондо Лежава. Верно?
— Да, он возвращался с рынка...
— Он был один?
— Да.
— Больше вы никого не видели?
— Нет, больше никого, потому что я отошла от окна, на кухне меня ждали дела... Да, он шел с рынка, нес корзину...
— У вас есть враги? — спросил заместитель.
— Нет, откуда? Мне нечего завидовать! — горько улыбнулась она и спохватилась, что сказала лишнее. Ее личные переживания никого не интересовали.— Напротив, я уверена, что меня здесь все любят.
Краем глаза она заметила, как ее свекор кивнул в знак согласия.
— ...Ученики и родители меня уважают, относятся ко мне лучше, чем я заслуживаю, и я не думаю, чтобы...— она запнулась, не зная, что сказать.
— Что вы не думаете? — спросил заместитель, молодой человек в очках. У него были такие редкие волосы, что сквозь них просвечивала розовая, по-детски нежная кожа. Видно, он старательно прятал плешь, но никак не мог скрыть ее, как невозможно скрыть орущего младенца. Он говорил медленно и значительно, как будто не слово, а косточку от слова выплевывал изо рта.— Конечно, я тоже не думаю, чтобы ребенка кто-то похитил. Зачем? Для чего? Это или патологическая личность, или... не знаю.— Он развел руками.— В нашей стране не существует социальной почвы для того, но, к сожалению, мы не избавлены от патологических личностей. Я, конечно, не хочу вас пугать, лично я уверен, что ваш ребенок сейчас где-то беззаботно играет, а дети во время игры теряют представление о времени. Не только дети, но и мы сами иной раз не замечаем, как бежит время, особенно когда развлекаемся.— Он улыбнулся, и одновременно с улыбкой сверкнули стекла его очков. Все почему- то взглянули на начальника, который не отрывался от шахматной доски.— У нас нет никаких оснований для паники.
— Но он никогда так не опаздывал! — простонала Зина.
— Понимаю, понимаю,— опять улыбнулся заместитель.— Ваше волнение вполне естественно.
— Может, он утонул? — У Нико сорвался голос, он закашлялся.
— Эх, Нико, Нико, разве так можно,— вмешался Илья, начальник милиции, чтобы напомнить, что пока он здесь главный, а не его заместитель.
— Будет у тебя внук, тогда поймешь! — отозвался Нико.
— Как будто, кроме тебя, ни у кого внучат нету! — сказал Илья, продолжая смотреть на доску с шахматами.— Здесь уже ничем не поможешь!
— Что ты сказал? — встревожился Нико.
— Не может такого быть, чтобы ребенок утонул, а мы об этом не знали! Я не видел такого сумасшедшего деда, как ты... Бухути проиграл.
Начальник подошел к Нико и похлопал его по плечу:
— Можешь спокойно идти домой, я пошлю ребят, они
приведут твоего внука через полчаса. Скажи только, за уши отодрать или нет?
— Отодрать,— сказал Нико.
Илья засмеялся:
— Ладно, не будем драть. Который теперь час?
— Половина третьего,— ответил заместитель.
— Ровно в три часа твой внук будет сидеть у тебя на закорках.
Когда они выходили из кабинета, их окликнул заместитель:
— Простите, один вопрос: сегодня вам никто не звонил?
— Нет,— Нико взглянул на Зину: — Звонил кто-нибудь?
— Нет!
— А вчера? Позавчера?
— Тоже нет,— ответила Зина, так как Нико снова посмотрел на нее.
— Всего доброго,— попрощался заместитель.
Однако ни в три часа, ни в четыре, ни в пять и ни в
шесть Дато не появился.
Из милиции никто не звонил. Милиция ребенка, правда, не обнаружила, но нашла много интересного. Прежде всего была найдена машина, неделю назад сорвавшаяся с обрыва, рядом с ней сидел обросший бородой шофер и подозрительно улыбался. Был также найден фактурный товар на складе «Гастронома». И, наконец, нашелся человек, которого вот уже три года безуспешно разыскивала семья. Он качался в гамаке в тени магнолий и подкидывал на животе двухлетнего карапуза.
Писатель стоял на балконе и смотрел, как засыпали землей и песком бассейн. Утром он позвонил в райисполком и попросил прислать самосвал. Через полчаса к воротам подъехали два самосвала. Песок был в двух шагах, на берегу. Как только дети прослышали, что бассейн засыпают, сбежались со всего города с игрушечными ведерками и стали бросать песок и землю в бассейн.
Один Спиноза не принимал участия в этом деле, стоял в стороне и хмурился. Неосведомленному человеку могло показаться, что происходит какое-то ребячье торжество, детский праздник, такой громкий смех и гвалт доносились со двора.
До этой минуты Беко никогда не ощущал, что нужен кому-то. До сих пор он жил сам по себе, в небе, в журавлином гнезде, свитом на верхушке дерева. У гнезда был запах облака — запах пороха и моря.
А жизнь шла где-то внизу, ее не было видно, она была скрыта туманом, гомонящим, пропитанным дымом, как китайская деревня, расположенная на реке.
Он жил в небе, как птица, клевал корм, как птица, беспечно щебетал. Его клювом — длинным и блестящим — была труба. И любовь его была любовью птицы, порывом в безграничное пространство, безответной, нераскрытой любовью, слепым инстинктом существования.
И хотя его существо постоянно излучало и подавало сигналы, независимо от его воли, требовало внимания к себе, больше всего он боялся именно этого внимания, ибо понимал, что лишь до тех пор сможет свободно реять в воздухе, пока его не заметили. И вдруг это необъятное пространство закрылось для него. Не как театральный занавес — медленно и величаво,— а внезапно погасло, как экран телевизора. Но он понял и другое, и, должно быть, это и было первым признаком его отрезвления. Он понял, что птица не может все время находиться в полете. Это под силу лишь безжизненным звездам, а он хотел настоящей живой жизни, чью сладость и горечь уже чувствовал на своих губах. Ветер, выбросивший его из гнезда, выполнил свое извечное и загадочное назначение: бросил семя в землю, дабы оно не высохло и не погибло. Правда, он сейчас больше всего был похож на согнутую в три погибели обезьяну, делающую свои первые шаги по земле, но он чувствовал (или ему подсказывал это глухой гул сердца), что жизнь начинается с него, что от его первого шага зависит не только его собственная участь, но и судьба тех крошечных существ, которые издалека, затаив дыхание, наблюдали, как мучается их голодный и усталый предводитель, с ободранными коленями, прикрывающий рукой разбитые губы.
У входа в жизнь установлен такой же турникет, как в метро. Если не бросишь в автомат монету, он тебя не пропустит. Но если у тебя ничего нет, если ты только
человек, такой же простой, но необходимый, как спичка? Тогда в автомат следует бросить эту самую необходимость...
Он должен был найти Дато. Не для того, чтобы доказать свою невиновность, об этом он сейчас совсем не думал. Но для того, чтобы приласкать его, прижать к груди — и больше ничего. Он думал о том, что Дато одинок и испуган. Он и сам был напуган одиночеством, но что такое его страх по сравнению со страхом ребенка? Он сам уже не был ребенком, он был старшим братом, обязанным скрыть свой страх, чтобы успокоить малыша.
Наконец показалось здание вокзала. Зал ожидания был почти пуст. На всякий случай Беко заглянул в ресторан. Сквозь клубы табачного дыма он разглядел высокую толстую певицу в декольтированном атласном платье, которая кричала во все горло: «Я люблю тебя, жизнь».. Оркестр играл отвратительно, пианист не лучше. Беко стоял в дверях до тех пор, пока прилизанный усатый официант не рявкнул на него: или заходи, или закрой дверь, не путайся под ногами!
Он вышел из ресторана и еще раз внимательно оглядел зал ожидания — может, Дато прилег где-нибудь и уснул.
На первой платформе стоял поезд «Москва — Тбилиси», из почтового вагона выгружали мешки и пакеты. Один железнодорожник стоял в дверях вагона, второй внизу, на перроне, и складывал на тележку сброшенные из вагона бандероли и посылки. Беко остановился поодаль.
— Проходи, проходи, нечего стоять,— шуганул его железнодорожник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17