— Знаю...
— Почему же вы тогда казнили Анисимова?
— Я не... Я только... Я не казнил... — замелькал Целков.
— А вот показания Ченова, который прямо говорит: «Целков накинул на шею Анисимова трос и привязал другой конец к бамперу машины». Так было?
— Я не думал... не думал... не хотел...
Конвоирам пришлось уводить Целкова из зала,
потому что началась истерика.
— Я продолжаю. Знаете ли вы, подсудимый Панков, что у Ченова и Полоки уже были взяты билеты на самолет до Риги?
— Какие билеты?
— В тот день, когда вы должны были получить деньги за заказное убийство, Ченов и Полока собирались бежать в Ригу.
Наташа наступала. Не только словами. Она подходила к скамье подсудимых все ближе, даже не замечая этого. Она уже видела только пустоту вокруг Юма и Жени. Они каким-то образом вдруг оказались в самом центре, а остальные жались по углам.
— Вы им больше были не нужны, Панков. И вы, Костенко! Стукалин, вас они тоже собирались бросить. Я уж не говорю о Склифосовском. Этот благородный человек, которого вы тут так упорно защищали, хотел собрать вас в Воронцовском парке в десять часов вечера. Не правда ли, странное место для дележа денег? Темно, ни души. Кроме того, он собрал все ваше оружие. Оставил только себе и Полоке... А самолет вылетал в одиннадцать сорок вечера... Так это догадки или нет?
Наташа даже не заметила, как оказалась совсем рядом с барьером. Как напружинился Юм, как щелочки его глаз чуть приоткрылись, а кулаки сжались, словно для удара...
Адвокат Юма встал, заслонив от Наташи своего подзащитного:
— Я настаиваю, что это косвенные улики, которые могут трактоваться...
Юм нашел это утоньшение в бетонной стене. Прокурорша. Испуг ее в первый день его не обманул, конечно, она испугалась не Юма. Но это неважно. Она женщина, человек, адвокат сказал, что у нее родился ребенок. И еще она честолюбива. В эту точку надо давить. Что из этого может выйти, он еще не придумал. Но всегда надо давить на самое больное.
Он специально стал подставляться, чтобы расслабить прокуроршу. Пусть себе тешится, что переломила процесс. Пусть эта мелочевка — Ванечка, Грузин, Мент и остальные отвернутся от него. Он своего часа дождется. Он снова стоит на низком старте.
Нужен только сигнал. И тогда все пойдет как по маслу. Он же видит, как смотрят в рот этой прокурорше. Видно, она у них важная птица. Если вовремя эту птичку подловить...
— Подсудимая Полока, скажите, что заставило вас участвовать в преступлениях?
— Меня заставили, — слабо отозвалась Женя.
— Как? Мы уже установили, что физического принуждения не было.
— А разве это самое главное? Мне пригрозили, если я откажусь, пострадают мои родные. Вы ведь тоже бы подумали о своем ребенке, если бы вам угрожали, правда? — прямо в глаза Наташе посмотрела Женя.
У Наташи внутри все похолодело.
— Знаете, когда угрожают родным, тут не до собственных амбиций... — хитро улыбнулась Женя.
— Насколько мне известно, у вас нет близких родных, — сдерживая дрожь, сказала Наташа.
— У меня даже мужа нет, — снова улыбнулась Женя.
— Но если бы вы заявили в милицию...
— На свободе всегда остаются друзья, — многозначительно произнесла Полока.
Хорошо, что судья объявила перерыв до завтрашнего дня. Наташа почувствовала, что больше не сможет сказать ни слова.
Следующий день начался с плохого известия.
С Ванечкой ночью произошел приступ, его срочно госпитализировали, но спасти не смогли. Он умер от прободения язвы.
Подсудимые смотрели на Наташу с мрачной ненавистью. Наташа и сама считала себя виноватой, хотя не раз обращалась к тюремному начальству с просьбой положить Стукалина в больницу. Но ведь дело не в этом. Наташе так хотелось пробудить в этих подонках хоть немного совести, а получилось, что она спровоцировала смерть.
Судебное разбирательство приближалось к концу. Были исследованы все эпизоды, опрошены свидетели, эксперты, зачитаны все документы и даны показания. Уточнялись кое-какие детали. И приближался для Наташи самый страшный миг, когда она должна будет потребовать у суда...
Нет, Наташа даже думать об этом не могла. Панический страх теперь перерос в постоянную тревогу. Она приходила домой, смотрела на свою дочь, на мужа, она разговаривала с людьми и все время думала: «Мне придется просить смерть...»
Так сложилось, что где-то в ноосфере или в Божьих промыслах пересеклись линии жизни Натальи Клюевой и семерых подсудимых. И это пересечение должно было стать роковым.
Он сидел в комнате, которая была по всем признакам похожа на обыкновенный начальственный кабинет, если бы не иконы в углу и светящаяся лампада под ними.
Увидел Наташу и встал.
— Здравствуйте, Наталья Михайловна.
— Здравствуйте...
— Если по делу — Андрей Олегович, если по душе — батюшка.
— Я попробую, — смутилась Наташа. — Батюшка...
Погостин был в рясе. Черное, облегающее фигуру одеяние, скромный крест на груди, волосы гладко зачесаны назад, очки в металлической оправе.
— Тогда пойдемте на улицу.
И Наташа послушно пошла за ним. Еще когда входила в кабинет, еще когда здоровалась, да даже и сейчас, можно было все перевести в дежурную беседу, дескать, как вы, что вы, погода, политика...
Наташа и шла сюда, уверенная, что не застанет Погостина, а если застанет, то о самом главном не спросит. Но все-таки шла, и все-таки к православному священнику. И все ее сомнения и ироничное отношение к христианству вдруг почудились ей эстетской брюзгливостью. Почему-то не к Графу пошла, почему-то забыла о богах на все случаи жизни, а почему-то об одном подумала...
— Я так и не покрестила дочь.
— Так у вас дочь родилась? — искренне обрадовался Погостин.
— Да, Инной назвали...
— Но вы ведь не за этим пришли, — тихо сказал священник.
— Почему... И за этим тоже.
Они присели на скамью во дворе. Людей не было. Уже вечерело, становилось прохладно.
— Ну так давайте покрестим. — Погостин вдруг коснулся ее руки: — У вас горе?
— Не знаю, — зябко повела плечами Наташа. —
Я не знаю... Я просто не знаю, что делать, батюшка...
— А что делать... Горем поделишься — оно меньше станет. Радостью поделишься — больше станет.
— Это не горе, Андрей Олегович. Это ужас какой-то... Вот вы мне скажите: как христианство относится к смерти?
— Вы ведь говорите не о смерти как таковой, — с легкой укоризной сказал Погостин. — Вы ведь о другом?
— Ну да! Да! Я же прокурор, вы знаете... И вот у меня сидят люди... И я должна просить для них смерти...
— Они грешники?
— Грешники? Да они подонки! Они убийцы... Они убивали детей даже!
— И что?
— Но они же люди.
— Вот вы и сами ответили. Они жили среди людей и людские законы нарушили, стало быть, судить их должен суд людской, по всей строгости.
— Это я понимаю! Это все верно... Но это же должна сделать я!
— Ох, милая вы моя Наталья Михайловна... Прелесть. Это называется «прелесть» в христианской иерархии искушений. Что вы сможете сделать? Если не будет на то воли Господней, ни один волос с их головы не упадет...
— Значит, когда они убивали мальчика, на то была воля Господня?
— Нет, сатаны. А Господь допустил, может быть, за грехи предков его, а может быть, прибрал дитя по святости... Младенец теперь в вечном блаженстве...
— Так же можно все оправдать! — ужаснулась Наташа.
— А вы все хотите обвинить? — мягко улыбнулся Погостин. — Мир разумен. Только разве все нам открыто? Вот Ему открыто...
— А мы, выходит, пешки?
— Что вы? Какая ж вы пешка? Вы судьбу людей решаете. И они свою судьбу выбрали. Нет, мы не пешки. Мы выбираем. По совести выбираем. Или по подлости — это уж каждому свое...
— Значит, христианство за смертную казнь?
— Против. Господь человеку жизнь дал, Он единственный ее и отнять может.
— Но как же тогда?..
— А я уже говорил — ни единый волос с головы не упадет... Но знаете, Наталья Михайловна, может быть, суд для грешников этих страшных — последняя возможность покаяться. Не отнимайте у них этого. Дайте им расплатиться за земные грехи сполна.
И Наташа вдруг поняла, что именно этого она и добивалась на процессе — покаяния. И оно уже начинало светиться в глазах Склифосовского, Панкова, Костенко, Целкова, кажется, с ним ушел из жизни Ванечка Стукалин.
— А я буду за них молиться, — вдруг прибавил
Погостин. — И за вас.
И что-то произошло в душе Наташи. Она вдруг порывисто склонилась к руке священника и поцеловала ее.
— Я обязательно покрещу свою дочь, — прошептала она.
— И слава Богу...
Когда вернулась домой, Виктор сказал:
— Звонили тебе. Кто-то там покончил жизнь самоубийством из подсудимых... Повесился, что ли...
— Кто?!
— Целиков... Целкин...
— Целков... — выдохнула Наташа опустошенно.
Этот маленький суетливый человек оказался са
мым слабым. Или самым сильным?
Наташа почувствовала, что черная дыра, разверзшаяся перед ней, подступила к самым ногам.
Она бросилась к кроватке Инночки, схватила ее, сонную, и прижала к себе, осыпая поцелуями и обливая слезами.
Господи, как страшно жить на этом свете...
— ...руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «г», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Костенко Виктора Евгеньевича к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, руководствуясь статьей сто второй пунктом «а», «в», «е» Уголовного кодекса РСФСР, Панкова Михаила Семеновича приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих обстоятельствах, руководствуясь статьями семнадцатой и сто второй Уголовного кодекса РСФСР, Полоку Евгению Леонидовну приговорить к высшей мере наказания — расстрелу. За тяжкие преступления приговорить Склифосовского Владимира Петровича к высшей мере наказания — расстрелу...
Склифосовский по-щенячьи заскулил.
Теперь оставалось самое важное. Наташа смотрела Юму прямо в глаза. Она не побоится именно ему сказать:
— За тяжкие преступления, совершенные при отягчающих вину обстоятельствах, с особым цинизмом, представляющие особую опасность для общества, руководствуясь статьей сто второй пунктами «а», «в», «г», «е», «и» Уголовного кодекса РСФСР, приговорить Ченова Юма Кимовича к высшей мере наказания — расстрелу...
Юм смотрел на нее не отрываясь. В этих глазах уже был не просто страх — паника.
— Ну погоди, сука, мы твою дочь...
— Что? — хлестанула вопросом Наташа. — Что вы сказали?!
У Юма сузились глаза и забегали желваки под натянутой кожей.
— Что слышала, — прошептал он одними губами.
Наташа повернулась к судье:
— Моя речь окончена, но если вы позволите, несколько слов не по протоколу.
Судья кивнула.
— У меня были сомнения по поводу всех остальных, — почти в упор сказала Юму Наташа. — Очень большие сомнения. Если суд высшей инстанции решит смягчить им приговор, я не буду упорствовать, но по поводу тебя, мразь, — ткнула пальцем чуть не в лицо Юму Наташа, — никаких сомнений. Тебе не надо жить, ты не достоин жизни. Ты...
Удар в грудь — и Наташа оказалась на полу. Подняла голову, еще не соображая, что же произошло...
И только тут увидела, что на руке Юма висит Матвей, кровь стекает по его огромным клыкам, он рычит с захлебывающейся злобой.
Юм воет от дикой боли:
— Не на-адо!!! Не на-адо!!! Пусти-и-и!!!
Охранники защелкивают на руках подсудимых стальные браслеты, поспешно уводят их, а Наташа поднимается на ноги и только теперь осознает, что одной ногой уже побывала в черной дыре.
Испуганные адвокаты жмутся к противоположной стене и говорят возбужденно:
— Надо же, как эта псина успела. Вы не ушиблись, Наталья Михайловна? Это же пес вас ногами оттолкнул. Вы видели, у Юма была заточка?..
Нет, кажется, в черной дыре она побывала уже двумя ногами…
МЕСТЬ МЕДЕИ
— Ты опоздал сегодня. — Скилур хмуро посмотрел на вошедшего актера. — Я уже давно жду тебя.
— Прости меня. — Тифон взглянул на Лидию.
Она лежала на ложе и пристально смотрела в его глаза, стараясь прочесть его мысли. Интересно, действительно мужчина не может ничего скрыть от женщины? А вдруг это так? Лучше не искушать судьбу. Тифон отвел взгляд.
— Ты, случайно, не встречал по дороге женщину, которая приходила ко мне вчера вместе с тобой?— поинтересовался скиф. — Сегодня она Тоже опаздывает.
— Нет, не встречал, — глухо ответил Тифон.
— Ну ладно. Что ты будешь читать мне сегодня? Выберешь сам или предпочитаешь, чтобы это сделал я?
— Я хочу прочесть тебе «Медею», — ответил Тифон.
— Ту самую, которой ты так напугал моего стражника? — Скилур рассмеялся. — Да ты садись, не стой на пороге, как идол.
Тифон сел и еще раз посмотрел на Лидию. Она не отрывала от него своего взгляда, смотрела как завороженная, как смотрели на него уличные зеваки два часа назад.
— Знаешь, — вздохнул Скилур, — мне не очень нравится эта трагедия. Наверное, потому, что я ее не совсем понимаю. Почему, к примеру, эта Медея не убила Ясона, а убила всех вокруг него? Ведь это он предал ее. И тем не менее он остался жив.
А разве нужно обязательно убить человека, чтобы отомстить ему? — Тифон хмуро улыбнулся: — Чтобы причинить человеку боль, нужно отнять у него самое дорогое, то, ради чего он готов пожертвовать жизнью. Это наказание будет для него гораздо страшнее самой мучительной смерти. Разве не так? Ясон остался жив, но он ведь до конца дней евоих проклинал себя за то, что не смог уберечь ни свою возлюбленную, ни своих детей.
— Пожалуй, так. — Скилур задумался. — Раньше эта мысль не приходила мне в голову.
Теперь Лидия начала догадываться. Это Тифон понял по ее сузившимся зрачкам. Но только начала. Смотрела на него, как удав на кролика. Но теперь он не кролик. Теперь он сам удав.
— Прости меня, Руслан, — сказал он как можно спокойнее. — Но я зашел к тебе только для того, чтобы отказаться от твоего общества.
— Почему? — удивился скиф. — Или ты считаешь, что я мало плачу тебе? Ну хорошо, я готов платить в два раза больше.
— Дело не в деньгах. — Тифон улыбнулся: — Просто завтра рано утром я должен покинуть этот остров и плыть на Крит. Поэтому я вынужден проститься с тобой.
— Видно, сегодня не самый счастливый для меня день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41