— А у тебя, значит, два миллиона? — простонал Питё.
— Тише ты.— Я испугался, что он не удержится и растреплет. У меня было меньше, чем у него, куда меньше, чем я сказал, но это уже другой разговор. Мне было приятно, что он клюнул на явную туфту. В заключение я решительно заявил: — Но в долг дать не могу. Ни геллера!
Наша процессия двинулась. На третьем этаже перед учительской нас встречал директор, видимо, его заместитель и один из наших учителей. Он трясся от старости, хотя волосы у него были черные и во рту — немало собственных зубов.
Говорили речи, женщины по традиции пускали слезу. Мы втиснулись за парты, Питё рядом со мной.
— Ты слыхал, что Просо выиграл тридцать тысяч в спортлотерее?
— А? Говори громче.
— Тсс! — шикнул на нас с передней парты любитель порядка. Несколько голов обернулось к нам.
Питё это ничуть не смутило, и он повторил свой вопрос шепотом, добавив:
— У него и без того мошна полна! Чешет языком в министерстве, зарплату огребает будь здоров и целыми днями подыхает от скуки, ручки в брючки, белая сорочка да галстучек!
— Питё! Что бы ты сделал, если б получил в наследство полмиллиона долларов? — перебил я его, склонившись к парте.
— Кто получил? — забывшись, в голос воскликнул Питё.
Я прижал палец к губам.
— Да никто, ты что сделал бы?
— У меня давно есть идея! Блестящее вложение — старая мельница при Враблях. После капитального ремонта ее всякий с руками оторвет. Прибыль — двести тысяч, а то и все двести пятьдесят!
— Тот малый, кому брат из Америки завещал наследство, отказался, потому что они поругались из-за девчонки, когда брат уезжал в Америку. Отказался от наследства, а сейчас сидит в тюрьме. Американский адвокат был сражен его отказом, потом, правда, сам помог ему пустить деньги на благотворительные цели. Ты бы отвалил столько на семейный детский дом?
— А государство у нас для чего? Я государство баловать не стану! Не то в другой раз оно заберет себе мои денежки вроде как само собой...
— Ребята, прошу вас.— Тощая староста поднялась с места, и мы умолкли, потому что все уставились на нас. Питё вскинул руки, прося прощенья, как воспитанный футболист из первой лиги...
Следующий номер программы — биографические перлы. Все по очереди встаем и со всякими прикрасами после зрелых размышлений сообщаем о себе нечто, с нашей точки зрения интересное и для окружающих.
Питё: За последние пять лет в моем положении мало что изменилось. Со многими из сидящих здесь встречаюсь, об этом как раз Ивану и рассказывал... Семья в порядке, дочь того и гляди замуж выскочит, хм, сами понимаете, забот полно, впору хоть самому купюры печатай. Ну, помаленьку тянем, живем, как и все, с заботами, ворчим на непорядки... Человек я обыкновенный, и жизнь моя простая. Рад, что снова с вами, что вы не гоните меня...
Обалдеть! Ишь, как его проняло: о миллионе с четвертью на книжке — ни гугу, хотя все мысли только о нем, а по стокроновой бумажке за угощенье слезы проливает, потому что она к нему больше не вернется!
Дошел черед и до Проса.
Просо: Да, это правда, я выиграл. И очень кстати. Долг вернул за новую «шкоду». Мебель купил. Вот и все деньги. Представьте себе, когда я выиграл, на меня всюду, как на желанного жениха, смотрели. Куда ни приду, пыль со стула сдували, усаживали. А стоило отказать в ссуде, тут же тебе от ворот поворот, у дверей стояли, за ручку держались, чтоб поскорей распахнуть да выпроводить, недосуг, мол, им лясы точить...
Просо долго еще распространялся. Я-то знал про его дела. Просо — золотой мешок, за женой взял немалый куш. И от первой, что умерла от лейкемии, кое-что осталось. Вторая — совсем молодая вдова преуспевавшего старичка-юриста, представляете?
С Просом мне надо потолковать отдельно.
Ладно.
Было около полуночи, все вокруг в голос орали — что поделаешь, алкоголь притупляет слух,— когда я вытащил Просо на террасу покурить.
— Слушай, инженер, такого помнишь — Пупка?
— Пупок?
— Пупка!
— Пупка работает в каком-то управлении.
Просо держался как американский президент после победы на выборах.
— Да? Вы же вместе работаете в одном управлении! Он мой сосед,— подловил я его.
— Да! Коллега! Я и не знал, что вы знакомы, извини.
Я тебя извиню!
— Я велел ему кланяться тебе. Он передавал?..
— Ты передавал, а он забыл. Конечно. Сколько забот — удивительно ли!
Я тебе дам — «забыл»! Припомню, как ты меня поливал!
— Что поделаешь,— протянул я равнодушно,— он кое-что рассказывал про тебя.
С Проса сразу слетела напускная снисходительность. Я же решил покамест воздержаться и не напоминать, что мне известно о его взяточничестве.
— Отчего тебя не видно теперь на бирже? — Я решил немного отвлечь его внимание и успокоить.
— Как-нибудь расскажу подробнее. За мной следят. Голову отдам, что шпионят. Ты не замечал? Хотят меня изничтожить. Доносы, наговоры, всего не расскажешь! Лишний раз из дому выйти опасаюсь. У меня все имущество переписано, от жениных драгоценностей и денег — тех немногих, что у меня есть,— до самой маленькой чайной ложечки. Список хранится у одной посторонней особы, так что, если со мной что стрясется, тот человек обнародует его в случае чего. Я себя ликвидировать не дам!
— Да, забот у тебя хватает, сочувствую,— покивал я.
— Ты, что ли, живешь спокойно?
— Кто же тебя выслеживает? — вернулся я к им же затронутой тревожной теме.
— Кто-кто! Прячутся!
— Какая-нибудь организация? Государственные органы? Тайное общество?
— Неизвестно, они таятся. А все после выигрыша! Но я не дам этим кретинам против себя козырей в руки! — (Увлекшись, он забыл, что и я один из этих «кретинов».) — У них на заметке каждый мой шаг! Ты не смейся, но в банк я хожу приклеив усы, с палочкой и сильно хромаю. Вот так! — И он очень натурально заковылял, припадая на одну ногу, все время на одну и ту же, не ошибался.
— Выходит, теперь ты ничего не вкладываешь в дело,— осторожно зондировал я.
— Да ты что! Я из-за этого сон потерял! Столько тысяч уплыло меж пальцев!
В афере с домами мы с ним конкурировали, он был малость нерасторопен, зато информацией располагал первый сорт: жена старалась для него, целыми днями только этим и занималась.
— Пупка говорил, что ты болел. Сейчас тебе лучше?
— Пупка! Пупка! Я за него мизинца в огонь не сунул бы. Ты тоже смотри в оба! Пупка уговаривал меня обратиться к психиатру. Наивная душа! Можно ли придумать что-либо глупее! Чтобы мне пришили то, чего у меня нет. И еще я рисковал бы оказаться недееспособным! Я не идиот! Им только попадись — не убережешься! Чем больше доказываешь, что ты здоров, тем больше тебя держат за психа...
— Чачо тебя не навещает? Сплетен с биржи не приносит? Ведь прежде он приходил брить тебя по воскресеньям.
— Ты что, какие там сейчас посещения! — ужаснулся он.— И не верь Чачо! Я тебе добра желаю.
И так далее в том же духе.
Не скрою, я тоже страдал подобной мнительностью, и среди опасных людей я у него, быть может, числюсь первым в списке, кого, будь его воля, он убрал бы не раздумывая. Но сейчас, имей он список при себе, тотчас показал бы его мне, своему другу, как он выразился.
С Я ной — язык не поворачивается называть ее Мишиной,— как вы понимаете, мы встречаемся довольно часто.
Я как-то обратил внимание на значительную между нами разницу в возрасте. Она высмеяла меня.
— Я твоя любовница, что ли?
— Нет.
А что мне еще было сказать?
— То-то же.
Вот именно.
Вместе нам было неплохо. Я не выказывал никаких далеко идущих поползновений, да и про себя ни на что большее не претендовал. Яну наши отношения, видимо, вполне устраивали, и мне такая подруга вполне подходила: Яна была красива, мила, и я осыпал ее знаками внимания. Подарки она не отвергала, но свои женские тщеславные капризы блюла. Инициатива чаще исходила от меня.
Порой она, будто забывшись, прижималась ко мне. Мысленно вздохнув, я на всякий случай комментировал про себя: как дочь к отцу. Комментарий был необходим мне больше для того, чтобы подавить желание...
— О самоубийстве ничего не хочешь слышать? — спросила она, когда мы приближались к новому фонтану, куда обычно приходили посидеть под вечер на железной лавочке.
Я хотел, но у меня хватит терпения подождать.
— О каком? А! — прикидывался я простачком.
— Чего прикидываешься?
Так мне и надо. Недооцениваю других.
— Тебе хочется об этом знать?
— Пожалуй, не очень.
— Вот как!
Ага, кажется, моя взяла.
В другой раз:
— Что тебе говорил отец об этом?
— Ничего. Честное слово, поверь мне.
Я погладил ее по волосам. Губы скорбно поджаты,
в глазах страх, а на сердце, глядишь, и страх, и скорбь, поди отгадай.
— И даже о том, что я пыталась это сделать?..
— Да говорил что-то неопределенное. Был, естественно, озабочен случившимся.— Что-то в этом роде.
— Занятно,— заключила она.
— Не понимаю.
Поди знай, что она имеет в виду!
— Ладно, ничего.
Значит, ничего.
И вдруг иногда:
— Иван!
— Мм?
— Я тебе нравлюсь?
Я улыбался.
— Ты когда-нибудь пробовал лишить себя жизни?
— Да.— Я не врал.
— Правда-правда?
— Почему это тебя так обрадовало?
— Сама не знаю.
— Мура, в общем, это. Я был вдребадан, так что помню очень мало. Обрывки чувств и воспоминаний. И гнуснейшее ощущение.
— Говори еще! Вспомни.
— Выдумывать? Терпеть не могу народное творчество. Ты полагаешь, на этот раз я сделаю исключение?
— Издеваешься над собой?
— Ничего подобного! Это ты фокусничаешь.
Она уставилась на меня. И вдруг:
— Пригласи меня к себе.
Без всякого перехода.
— Считай, что ты себя уже пригласила.
Она напропалую кокетничала, стоило ей войти в кухню моего пустого дома, щебетала, но даже густой покров ее щебета не скрывал ее истинного настроения.
Босиком просеменила к креслу, в котором я любил сидеть. Расстегнула жилетку. Ее светлые желтые волосы прилипали к бархатной обшивке кресла. Я делал вид, что не замечаю расстегнутой мини-юбки. Она взяла с табуретки сахарницу и придвинула табуретку к креслу. Положила на нее ноги и принялась хрумкать рафинад.
— Я презирала людей, пытавшихся покончить с собой,— начала она свой монолог, видимо не очень нуждаясь в слушателе.— Когда-то я читала, что человек всегда должен быть готов к экстремальным ситуациям, несложным и самым трагическим, знать заранее, как поступить. Любопытная теория. Знать, например, что делать, если тебе оторвет ногу или правую руку. Если ты вдруг ослепнешь, тебя исключат из вуза, сломаешь позвоночник и окажешься прикованным к постели. Понимаешь? Мне эти выкладки понравились, я себя чувствовала очень уверенной. Пока...
— Хочешь глоток вина? Или налить чего покрепче?..— предложил я, улучив паузу.
Себе я плеснул граммов сто шотландского виски на кубик льда. Яна отрицательно покачала головой. Все же я протянул ей бокал сухого баккарди.
— Никто не задумывается о силе капли воды. А она, падая на камень, год за годом углубляет в нем ямку и даже разрывает валун. Мы об этом не думаем... Я тоже не считала капель, которые долбили меня, не думала — дождевые они или из водопровода, спохватилась, когда их оказалось сверх всякой меры. Мне сейчас трудно разобраться в тогдашней ситуации, почему я дошла до такого отчаянного состояния. Да, я была в отчаянии. Может быть, заболела. С учебой было все в порядке. Влюблена не была, ребят могла иметь сколько угодно. Не было и несчастной любви. Как знать, может, именно в этом и дело?
От депрессии никто, конечно, не застрахован. Это в порядке вещей. Особенно если попробовал эйфории. Смех сменяется слезами. Вроде и немного побалдела, а на другой день — препаскудно, невыносимы даже приятные вещи, вся жизнь не в радость. Но моя депрессия все нагнеталась и нагнеталась. Я нередко подумывала о смерти. О своей. Бежать от сложностей в смерть — только видимость легкого решения, и сначала я иронизировала над собой, нарочно затевала разговоры, наводящие на тему самоубийства, чтобы высказать свою точку зрения, иронизировала над смертью, над жизнью, любила спрашивать: вы считаете, что есть смысл в самом вопросе о смысле жизни? Я даже украшала самоубийц нимбом героя, искала оправданий их поступку, защищала их способ ухода из жизни, прощала их, точно так же, как совсем еще недавно презирала и обзывала слабаками, окутывая весь мир оптимистическим флером... Изводила себя упреками в чересчур рациональном подходе к жизни. Стала сторониться людей, превратилась в нелюдимку... Такой, наверное, и останусь.
— Угощайся.— Я говорил негромко и самым что ни на есть спокойным тоном, на какой был способен,— поднаторел в искусстве владения собой. В отличие от нее и ей
подобных у меня-то был однозначный и близкий выход, мой выбор и мысли о каком бы то ни было выборе судьбы были попросту иллюзорными. Янин монотонный альт и окружавший нас полумрак невольно вытаскивали мои мысли из-под спуда. Но вернемся к ее рассказу.
— Это случилось, когда я отшила одного парня; он ухаживал за мной и нравился мне,— продолжала она.— Парень был как конфетка и не из числа тех ловчих типов, которые умеют загонять дичь. Открытый был парень и видел, что мне не противен, ну и попросил... Ничего себе, подумала я и ушла, не доев завтрака в «Молочном баре». Не допила даже свой любимый малиновый коктейль, который иной раз готова была вырвать из рук постороннего и вылакать у него на глазах, приведя человека в недоумение. Перешла на ту сторону Дуная и по щебенке за Л идо1 дошла до пограничной будки. Там загорали солдаты. Пили вино прямо из бутылки, я присоединилась к ним. Они стали приставать. Страшно подумать, чем бы это кончилось, если б не подъехал на мотоцикле их командир, не помню, в каком чине — старший лейтенант или капитан. Солдаты оставили меня в покое, и я, натянув блузку и юбку, сломя голову побежала прочь. Бежала, бежала, села на торчащий из воды, в пяти-шести метрах от берега, камень и разревелась. Если б кто из тех солдат догнал меня, я, наверное, сама изнасиловала бы его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14