— Утром женщина просыпается, и у нее ничего не болит, значит, надо пощупать себя — не умерла ли?
— Кто же выдал тебе этот секрет? — загоготал Мишо.
— Твоя дочь Яна.
— Иди ты!
— Вот и «иди ты»!
— Кажись, она уже в порядке. Влюбилась, видно,— снисходительно улыбнулся Мишо.
Вроде он ни о чем не знает. Уф!
— Так вдруг?
— А ты чего обрадовался?
— Правда влюбилась?
— Снова — внимание к зеркалу, то смех, то слезы, настроение — как апрельская погода! Апрель бывает весной — не так ли? Кстати, часто расспрашивает о тебе,— подмигнул Мишо и словно встряхнул дерево моей самоуверенности — я чуть не свалился с него.
— И что же ее интересовало? — спросил я как бы из вежливости и протянул Мишо жевательную резинку.
Мишо изумленно вытаращил глаза, но жвачку взял.
— Почем я знаю? Я сказал ей: «Банкрот по собственному желанию»,— неторопливо сообщил Мишо.
— С ней все спокойно, никаких проблем?..
— Уж какого-нибудь танцора диско подцепила. Пойдем, что ли, пропустим по маленькой? — Мишо ставил ультиматум, явно желая поставить точку на теме Яниного самоубийства.
Ничего больше не надеясь узнать, я хлопнул Мишо по руке и, будто слепой, отошел от него. Иду, иду, и у меня начинает проясняться в голове, как на рассвете: я знаю, чем поразить Яну!
В почтовом ящике меня поджидала открытка, приглашение на онкологическую комиссию. Я скомкал ее и тут же бросил в мусорную корзину.
Бог в помощь тем, кто просит ее!
Утро давно утреет, а я все сплю, будто муха в сыворотке.
Убрать постель — минута, мини-гигиена заодно с одеванием, рогалик и кусок салями — в карман; не пробило и восьми, когда мне зажало правую пятку дверьми трамвая.
Бюро объявлений уже открылось, Мирослава причесана. Я весело подмигиваю, Мирослава — ноль внимания. Протягиваю ей две пятисотенных — она лишь вертит золотой головкой.
— Что происходит, спрашиваю я с болью в сердце! — произношу я, соображая, не ударилась ли она в гениальность и теперь пытается шутить.
— Придется добавить,— выкладывает она, а поскольку ей неловко, она для вида начинает перебирать листочки с объявлениями — кандидатов на выгодный обмен.
— Ты разоришь меня, дочь моя,— заканючил я.
— Я тебе не дочка! Дед!
— Обещаю больше так не называть тебя, доченька, но согласись, надо же подходить разумно!
— Я не торгуюсь,— заявила она, и списки отправились обратно в ящик стола.
— Представляешь ли ты себе, что такое тысяча крон?! — восклицаю я, признавая свое поражение, и жалко добавляю: — Подкину сотню, но ты ведешь нечистую игру.
— Их тут шесть,— она похлопала ладонью по столу над ящиком, в котором исчезли списки,— каждый вариант даст тебе тысяч десять, не меньше, а то и больше.
— Какая фантазия,— вставляю я колючку в ее речь, чуточку скрашивая свою капитуляцию.
— У меня есть знакомый — не пожалеет и полутора,— бьет наотмашь прекрасная мерзавка.— И он не обдирает несчастных клиентов, как ты!
— О, о, да ты никак еще и в мораль ударилась!
— С Трухликовых ты содрал семнадцать!
— А ты спроси, во что стала мне документация! Обмен квартиры за три дня, получи ордер и распишись!
— Уверена, что бюрократов расплодили проходимцы вроде тебя.— Она снова достала список с адресами желающих сменять большую квартиру на меньшую.— Но за это ты устроишь одну четырехкомнатную моей школьной подруге, причем по себестоимости. Давай сюда полторы! — она шевельнула пальцами, словно потянула из моего внутреннего кармана веревочку с кошельком.
— Ах, жестокая процентщица! Так серьезные дела не делаются.— Я извивался, как змея под лошадиным копытом.
— Без лишней трепотни, а то скоро попрут клиенты.— Она схватила три купюры и швырнула мне списки.
— По-твоему, я лопух,— не сдавался я,— не понимаю, что ты продаешь объявления не мне одному!
— Ах ты, мой голубчик! — Она расплылась в улыбке — дескать, а поцелуй меня в ...
— В субботу я проверю объявления в бюллетене и перепишу те, что ты продала на сторону.
— Тебе повторить, что я уже сказала? Не ты один шевельнул мозгами и тряхнул мошной!
— Мирка! Я куплю тебе розу,— предложил я мирное решение вопроса.
— Ты выражаешься очень точно. Да, розу! Не меньше трех и дорогих!
— Не будь тщеславной и самовлюбленной, как остальные. Цветы выглядят красивее всего там, где они растут.— Я снова был сама любезность, чтобы расположить ее, но не тут-то было. Уж не надеется ли она, что я впрямь куплю ей розы?!
— Ты сам придумал себе такое покаяние, в следующий раз — букет роз! Идет?
Я наклонился к окошку и поцеловал ее высунутую руку.
Ах, елки-палки, кукуруза, сегодня начинает припекать!
Я вычеркивал из списка последний вариант. На трех можно кое-что сорвать, остальные ничего не стоят. Три варианта надежные, с клиентами я предварительно договорился, на одного абсолютного утописта, запросившего двадцать тысяч за комнату, придется еще потратить время и попотеть. Если не уступит, соединю его напрямую с Мирославиной подружкой — пусть получит, чего хотела. Я тебе покажу «по себестоимости»! И цены сбивать не позволю, меня другой деляга не обскачет!
Я проглотил суп из рубцов, сполоснул кишки стаканом воды и отправился проветрить квартиру на Паненской. Вчера сюда привезли и расставили последнюю мебель — стенку красного дерева и кожаные кресла. В Янином вкусе.
Я дождался ее у университета. Пожалуй, она даже обрадовалась и тут же подхватила двух подружек, потащила в «Крым», куда я всех пригласил.
— Ну, выкладывай же свой сюрприз! — Ей не терпелось узнать обещанную тайну.
— Невозможно,— отнекивался я из-за подружек,— туда надо идти!
— Куда?
— Будьте здоровы.— И я поднял стакан сока.
— Как маленький мальчик! — капризно протянула Яна, обращаясь к подружкам.
— Так что же — идем? — И признался: — Желудок болит.
Что соответствовало истине.
— Ты насчет сюрприза? — Яна легонько провела пальцами по моей руке, чтобы сгладить впечатление.
— Сюрприз ждет тебя, но подружки тоже могут пойти.
— А мне не будет стыдно? — кокетничала она. Любопытство просто сжирало ее.
Всю дорогу она гадала: ожерелье, перстень, тряпки? Надеюсь, не книги? Собственные стихи! Я отмалчивался как рождественский карп и в свою очередь не мог отгадать и представить себе ее реакцию.
— Добро пожаловать, дамы! — И я отворил калитку во двор.
Дворик, ступеньки, небольшая веранда, дверь, а на ней в рамочке — визитная карточка Яны. Я отпер замок и передал ключ Яне.
— Это всерьез? — Она не верила, а скорее боялась стать предметом розыгрыша. Потом вбежала внутрь. Девицы, превратившись сразу в полицейских ищеек, принялись разглядывать, щупать, поднимать, взвешивать, загадочно озираясь. Ахали, то кратко, то многословно, но ахающая интонация преобладала.
Яна бросилась в одно из вожделенных кресел.
— Ну, начинай! — выдохнула она.— Я слушаю.
— Что?
— Я хочу все понять. В полной мере.
Я вышел в кухню, достал из холодильника бокалы и бутылку чинзано, блюдце с кружочками лимона.
— Ну, хозяйка, угощай! — призвал я Яну.
— Иван! — Она бросилась мне на шею, а я прикусил язык.
— Ты чего надулся, я же обнимаю тебя! — возмутилась Яна, а подружки скисли.— Приглашаю всех на вечеринку. Через неделю в среду у меня экзамен, а потом соберемся здесь. Нет, это будет маленький обед, потому что вечером квартира превратится в битком набитый
универмаг, вот с такими витринами.— Она развела руки в стороны и почокалась двумя пустыми бокалами.— Это просто невозможно! — повторяла она до омерзения, а я от радости готов был выплясывать, как жеребец. Она недоверчиво поглядывала на ордер, в котором Яна М. значилась владелицей этой, уже обставленной квартиры.
Где это было — не важно, вы бы все равно не запомнили место, но там собрались смущенные веселые друзья. Сидели на полу, на постели, как римляне и как японцы, а у кого суставы были молодые и гибкие — как йоги.
Яна сдала экзамен. В другое время «тройка» ее огорчила бы, но тут ей не терпелось похвастаться квартирой, и она помнила, что тут же сижу и я. Единственный на стуле, невообразимо старый среди невообразимо молодых, среди их молодых разговоров.
— «Снимите же его с меня, не то я его убью»,— кричу им. Их же было трое,— рассказывал парень, тот, что не поверил, будто я кончил три с половиной курса философского.— Он перестал меня лупить, а я вскочил на костыли и — драла. Он — за мной. Я прогонял его километра три. Не меньше. Но меня угораздило споткнуться. Потехи ради споткнулся! Этот сгреб меня. А тут и те двое подоспели. Я загнал их в угол, у них руки были в крови, а у меня только морда! Так что знаешь теперь, откуда у меня на вывеске эти два вышитых орнамента!
Яна, как и остальные, не скупилась на одобрительные смешки.
— Погляди, какой толстый, а пить не может! — указал он на меня, а Яна с готовностью поддержала его.
Желудок у меня болел все сильнее, неделю не было никакого аппетита. Я лишь пожимаю плечами — что можно ответить на это?!
— У меня рак,— выпаливаю я без раздумий.
— Ой, удавиться! Рак? — захохотал рыжий и конопатый парень с зелеными глазами, разряженный как для цветного телевидения.— Это всякий может сказать!
— Не всякий,— поправил я его.
— У него рак? — переспросил лучший рассказчик вечера.
— Еще чего,— Яна даже не посмотрела в мою сторону,— интересничает.
— Вы полегче! Темы выбирать надо,— окрысился на
меня рассказчик.— Год назад у меня отец умер от рака горла. А какой был певец!..
— Не знал, прошу прощенья,— извинился я неизвестно зачем, впрочем, последние мои слова: — Я пошутил,— уж и вовсе никто не слушал.
Ну я и влип! Врачиха-онколог — у которой, кроме четверых сыновей, не было никакого другого достояния, поскольку муж ее навострил лыжи за границу,— едва не лопалась от злости. Ну что же, давай изливай на меня свою желчь за своих сыновей и за себя, думаю я и смотрю ей прямо в глаз. Смотрю не отрываясь, чтоб не перепутать, который глаз у нее стеклянный. Не хочется ее обидеть, да и смотреть в мертвый глаз — все равно что беседовать с трупом. Поэтому я всегда немного выжидаю, приглядываюсь, который глаз ворочается, и тогда уж смотрю на него, чтоб потом снова не искать.
— Состояние запущенное, очень! — воскликнула она, наверное, уже в сотый раз, и меня, запущенного, это, видимо, должно было призвать к порядку.
— Я влюбился,— говорю я женщине, ненавидящей мужчин хуже, чем собака кошек.
Мое заявление вышибло у нее дух. Держи она в руке что-либо бьющееся, я наверняка уже собирал бы осколки.
— В вашем возрасте? В таком состоянии?
Она поспешила прикусить язык — надо же, не сдержалась и нечаянно проговорилась о серьезности моего положения. Но тут же с удвоенной жесткостью начала задавать скорбные вопросы, недоступные пониманию пациента, логика которых начисто сокрыта от него мраком.
— Сколько вы мне даете? — прямо спросил я.
Она перестала стучать на машинке.
— Чего, простите?
— Сколько мне еще жить осталось, а? Надо устроить кое-какие дела,— раздраженный ее непонятливостью, уточнил я.
— Если мы будем так же сотрудничать, то половину,— ответила она.
— Половину... чего? — на этот раз не понял я.
— Течение болезни индивидуально. И мы попытаемся приостановить ее,— утешила она меня.— Могу показать вам статистические данные, наши и зарубежные достижения в лечении этой болезни. Мы даже излечиваем ее! — добавила она, с ироническим видом покачав головой.
А она неплохой психолог, я по достоинству оценил оскорбленную нотку в ее монологе, так сказать, каплю уксуса, и уже готов был снова верить ей.
— Утешаете?
— Зачем мне это нужно? — На шее у нее набухла жила, ишь ты, в молодости она, видимо, была вполне ничего в постели.— Вы должны убедиться в необходимости лечения. Регулярного, последовательного. А вы неизвестно где пропадаете, влюбляетесь, или что там еще делаете.
— Это плохо? — спрашиваю я тоном, при котором остается шаловливо подмигнуть.
— Не лечиться? Еще бы! — Она пристально смотрит на меня, словно только сейчас разглядела мое лицо.— У вас отличное настроение, это правильно.— Такими словами она одобрительно похлопала меня по плечу.— Любовь, кстати сказать, тоже болезненное состояние.
— ?!
— Увеличивается частота пульса, иногда повышается температура, меняется поведение.— И она продолжала перечислять явно ненаучные аргументы.
— Не будь я таким больным, попросил бы вашей руки,— сказал я врачихе, чтобы привести ее в замешательство. Мне это удалось.
— Что-что?
— Вы прекрасно все слышали. Все.
— Вы?
— Вашей.
— Это вы чего вдруг? — Она присматривалась с недоверчивостью циклопа, но замешательство не позволяло ей сосредоточиться.
— Для чего мужчины просят руки у женщин?..
— Чтобы их, наивных, обмануть, облапошить и безжалостно оттолкнуть,— значительно тише сказала она.— Не все, конечно, но других днем с огнем не сыщешь, как шафран.— И она назидательно подняла палец.
— Как шафран?..
— Ну да, попробуй найди шафран,— заключила она, закрыв тему. Потом похмыкала, словно переворачивала страницу во время доклада.— У вас колет в груди, особенно при глубоком вздохе, боли в нижней части живота и в правом подреберье,— перечитывала она напечатанное, а я должен был поддакивать.
Что я и делал.
— Пройдете компьютерное томографическое исследование, а перед этим сдадите кровь на биохимический анализ и сходите на ультразвук.
— Что, совсем плохо? — От меня не укрылось ни малейшее, самое незначительное движение ее мускулов.
— Да не думайте вы об этом! Понапрасну утешать вас не буду, но с депрессией к нам не ходите! Поверьте, все, что мы будем вам делать, имеет значение, мы хотим вам помочь,— она заговорила ласковее и этого тона уже не оставляла, была внимательна ко мне и, выпроводив в коридор, долго, как, наверное, ни одному пациенту, смотрела мне вслед. Еще бы! Просил ли у нее руки хоть один из нашего брата?
Попиваю капли, боль переходит в тупое нытье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14