Это же невозможно. «Тебе следует показать свои руки врачу!» Я сходил. Показал. И получил всего-навсего ляпис. Каждый день прижигал себе пальцы, но от этого они казались ей еще более отвратительными.
— Ну вот что, хватит! Это просто кошмар какой-то, не смей больше появляться со своими лапами, на твои гадкие пальцы, эти мерзкие конечности смотреть тошно!
До чего же мне стало тоскливо, а что было делать? Только и оставалось, что ненавидеть свои руки. Сходил к другому доктору, но и там кроме ляписа мне ничего не предложили.
— Я вас очень прошу, пан доктор, выпишите мне еще что-нибудь, ляпис я уже пробовал, не помогает, а если у меня эти бородавки не пройдут, придется распрощаться с училищем.
Доктор ответил:
— Ляпис он и есть ляпис. Есть, правда, и другая такая же чушь, но и ей цена невелика, если не сказать — совсем дерьмо. Так и передай пани учительнице. Можно было бы их вырезать, только бородавки — штука коварная, вырежешь одну, тут же на другом месте следующая вылезет. Не стану же я из-за такой ерунды тебе все руки кромсать. Еще чего! Ходи лучше с целыми руками и радуйся. А пани учительнице растолкуй, мол, таким вот молодым людям, а особенно пианистам, бородавки очень даже идут. Объясни, что тебе так доктор сказал. Вот возьми еще ляпис. Ты его отдай пани учительнице и скажи, что если она от тебя невзначай подцепит бородавку, пусть этот ляпис выбросит, а свою бородавку просто отгрызет.
Что мне оставалось делать, только мучиться еще сильнее, вот я и маялся, пропускал занятия, чтобы не встречаться с пани учительницей, злился и на нее и на доктора с его ляписом, но больше всего, конечно, на бородавки. Правда, заниматься я пытался при любой возможности, где угодно. Если в училище бывал свободный класс, забирался туда. Если пустого класса не было, несся домой и там терзал стол: играй, черт тебя возьми, играй, что, боишься бородавками заразиться! Играй, не то в щепки тебя разнесу! И он играл, что ему оставалось! Стол многое мог бы обо мне рассказать! Только вот с моей учительницей он ни разу не повстречался. Она бы меня, наверное, вообще из училища с превеликой радостью выкинула. Так мне казалось. Но как-то однажды вспомнил я ни с того ни с сего про ляпис: куда это он запропастился, не иначе потерял! Пошарил по карманам, нет как нет. Надо, думаю, купить в аптеке другой. Глянул на руки и глазам не верю: ну и дела, где же бородавки? Что это за чудо? Куда это они подевались? Когда исчезли? Как? Всего одна и осталась мне на память, да и та уже, кажется, не жилец. В чем же тогда дело? И что теперь этой училке от меня надо? Вообще-то она в последнее время как будто подобрела, правда, при желании могла бы и поприветливей быть. Видно, никак не может ко мне привыкнуть и, похоже, теперь уже не привыкнет вовсе.
Однажды на улице остановила меня пожилая женщина. Может, я и раньше ее встречал, даже наверняка, но запомнить не запомнил. Она мне заулыбалась, и я ей кивнул еще до того, как она со мной заговорила.
— Простите, что остановила вас прямо на улице. Я давно хотела к вам обратиться, да все стеснялась, как это — пожилая тетка, хотя и не старуха еще, конечно, к молодому парню пристает. А сейчас вы мне очень кстати встретились, вот я и подумала, отчего же не спросить. Понимаете, у нас дома есть старенькая фисгармония. На ней еще отец мой играл, а сейчас дочка немного пробует. Все дочери уже перепробовали, а играть не научились. Сейчас вот самая младшая пытается, нравится ей. Мне про вас сказали, что вы музыкант и на органе можете. Так я вас хотела попросить, не могли бы вы как-нибудь зайти, дочку послушать.
Я сначала отнекивался, говорил, что музыкант я совсем никудышный, только учусь еще, и даже не на фисгармонии, а на валторне. Знаю, правда, немного и другие инструменты, и фисгармонию тоже, но учить? Нет, это мне не по плечу.
А она все про свое:
— Да вы не бойтесь, не понравится, так хоть
развеетесь. Для начала просто зайдите, опробуйте нашу фисгармонию, чтобы она без дела не простаивала, а потом, вот увидите, вам у нас понравится и будете к нам в гости ходить, так что и палкой не прогонишь. Не обижайтесь, пожалуйста, дочка говорит, что ей будет приятно. А то тренькает, тренькает, а все одно и то же, все на одном месте топчется: объяснить-то некому. Пан органист, приходите, пожалуйста, выпьете чаю или кофе, а если вам у нас не понравится, скажете спасибо и забудете про наш разговор. Не бойтесь, мы вас не обидим.
Продолжать отнекиваться после такого приглашения стало просто неудобно. Такое сердечное приглашение уже само по себе было удивительным. Выглядело все так, будто меня просто приглашают в гости, ну и я, хоть и не был к подобным приглашениям приучен, спросил адрес и пообещал зайти.
Дня через два я собрался. Жили они в красивом доме, и стоял этот дом посреди чудесного сада, но об этом чуть позже.
В те времена любопытен я был до чрезвычайности. А по гостям ходить как-то не доводилось. Да и страшновато было. Я вообще красивых домов, в особенности же красивых домов с роскошными садами, всегда немного побаивался. А их дом был как раз такой, на какие люди вроде меня смотрят с опаской, да еще дорожка ужасно красивая, у меня уже на дорожке сердце заколотилось. Не нужно было даже в дверь стучать. Только я поднял руку, как первым сдрейфил указательный палец и тотчас решил спрятаться в ладони, но тут вмешалось сердце, подговорило пальцы, и указательный, как-то все само собой получилось, согнулся и пробарабанил по двери... ничего особенного не стряслось. Палец малость осмелел, шепнул сердцу: ну, ну побереги динамо, камеры и клапаны, мол, мы — пальцы и сами знаем, что делать. Я постучал снова: никто не открывает и даже не отзывается, ладно, думаю, открою сам. И что же? Вошел в коридор и увидел другие двери — да если бы только одни! Когда входишь в чужую незнакомую квартиру, любые двери кажутся немного опасными. Будь и вправду где-нибудь рай с лазурными или разукрашенными небесными вратами, а при них сам святой Петр с раззолоченными, украшенными бриллиантами ключами, которые звоном своим вещали б неземное блаженство, я бы все равно, вот вам крест, увидев такое, о
смерти. Старшие дочери на ней немного учились. Сейчас вот эта. Только не научилась ничему, и все ей кажется, что фисгармония виновата. Знаю я эти штучки. Может, вы сначала сами фисгармонию опробуете? Отец на ней так хорошо когда-то играл. Пожалуйста, вот стул! Не стесняйтесь, прошу вас. И не бойтесь, я беспокоить не буду...
Адрика открыла фисгармонию. Но я как-то струсил сначала. Лучше бы, конечно, опробовать инструмент одному. А им будто не терпится, стоят над душой и глазеют. Ну, что было делать? Только вперед! На фисгармонию!
Это был самый обычный инструмент с одним мануалом, какой бывал, по крайней мере, в мои школьные годы в любой деревенской школе, где на нем играли обычно директор или же учитель, если в школе было несколько учителей. Обычно же учитель был всего один, он же и директор, и органист, и воспитатель, и хором руководит. Взял я для начала пару регистров, потом добавил еще и наиграл, несколько тягучих аккордов. Звучало не так уж скверно. Мать Адрики тут же принялась меня расхваливать. Даже ладони сложила, будто собралась аплодировать.
— Чудесно, чудесно!
А я, подождав, пока отзвучала моя скромная музыкальная мысль, если ее вообще можно так назвать, выдержал паузу и с улыбкой поддакнул:
— Да, фисгармония хорошая. Замечательный, просто великолепный инструмент, на таком играть одно удовольствие!
После этого заявления мать Адрики вышла,— мол, не хочет нам мешать и меня нервировать, хотя я уже играл при ней, а главное, боится, как бы при ней я не постеснялся сказать Адрике, что, во-первых, она не слишком старательна, а во-вторых, не так уж умна, как про себя воображает.
Это было сказано с улыбкой, и дочь с улыбкой же восприняла ее слова, а немного погодя сказала:
— Это она просто так. Нашу маму надо знать. Не нужно ее понимать дословно.
— Ясное дело, мамы они все одинаковые.
Потом мы перебирали ноты. Их оказалось довольно увесистая стопка. Все несложные сочинения. Известных, малоизвестных и вовсе неизвестных композиторов. Прелюдия, вальсок из тех, что все знают. Откуда берутся эти вальсы?
Хм, чего только не найдешь в нотах! Сборник модуляций для органа. «Встреча» Шуберта и «Грезы» Шумана, Франц Легар и Букстехуде . Ух, ты! Даже Букстехуде? Неужто дедуля и его осилил? Впрочем, все бывает. Нет, вряд ли, сомнительно что-то. И опять прелюдии, прелюдии вперемежку с песнями, а среди них затесались Иоганн Брамс и Россини. Россини — «Вильгельм Телль». Гобой. Увертюра. Пасторали. Мы их играли на рождество. Рождественская пастушеская месса. Вальсы, песенки. Моцарт — «Песня любви». «Сорренто» и «Санта Лючия». Петер Фекете и «Зегуиз Кашегай». И дальше: . Бум, бум... Григ, Моцарт, Чайковский, Бетховен — «К Элизе». Снова Петер Фекете. Потом Ференц Лист и тут же какой-то ночной сторож Цибуля:
Ткнулось все село в подушки, спят себсна то и ночь, я ж от них, испив две кружки, духов злых отгоняю прочь .
Извините, это я просто так, с места на место перекладываю...ликуй, Исайя, пророк господень, предсказанный тобой мессия уже в яслях лежит...» (Из до-мажор как нечего делать смодулировать через соль- мажор, а потом пойдут уверенные альтерированные доминанты, которые, однако, карабкаются яростно и шумно наверх, пренебрегая субординацией, но вдруг, какая досада — р-раз! И мы уже в ми-бемоль-мажоре — это помягче, но и здесь подпрыгиваем, вытягиваемся, а все что-то не выходит, не можем не то что черешню сорвать, а даже с дерева ее сбить...) Так-так, понятно! А что там дальше? «На персидском базаре», «Халиф из Багдада», только людям удается все так испоганить, медведь им, что ли, на ухо наступил? Рггергазхаш, пан Шопен! И опять Франц Легар, а после него П. Венделин Кучер— знаем, смешанное четырехголосие! Сколько раз приходилось тенору выводить сопрано или петь басом!). Гуно: «Аве Мария». И. Шуберт. Р. Вагнер — «Лоэнгрин». Кому отдать лейтмотив или кольцо Нибелунгов? Певцы нюрнбергские, маэстро, где вы?! «Свадебный марш» Мендельсона- Бертольди. Этот умер раньше Вагнера. Мендельсон. Говорят, сердце не выдержало. Нам про это рассказал пан учитель на истории музыки, а сам при этом ухмылялся, словно собирался жить вечно! И представьте, тоже умер, причем, кажется, от инфаркта. М-да! «Два платочка». По-словацки и по-чешски. И «Чечевица» в придачу. (Ну да? Значит, да! Чечевица, вот те на!) И — «Как на грядке, во садочке, чечевица зелена... Ах ты, мама, моя мама, мне наказ такой дала... Чтобы целый день полола, на коленках ползала...» И.-С. Бах — «Прелюдии и Фуги». Смотри-ка, ну и дед! Мы перебирали ноты и уже начали улыбаться друг другу. Решили найти ре-минор, и пожалуйста! Еще отыскали мы в Бахе вложенный туда листок нотной бумаги, и на нем каллиграфическим почерком выведено карандашом — Карел Валечка «В той скалицкой зеленой рощице». Переворачиваем. Снова Карел Валечка «В ступавской корчме невесело». Ну причем здесь Бах? Может, кто- то хотел... «...и никогда там не слышно музыки-и-и-и, но каждая песня в душе...»
Я вытащил «Школу игры на фортепьяно» и спросил:
— Ноты немного знаете?
Она нерешительно кивнула:
— Немного. И клавиатуру тоже. А больше, наверное, ничего...
Чтобы почувствовать себя увереннее, я решил сперва проэкзаменовать ее. Подвинул другой стул и пересел.
— Пожалуйста, можете начинать.
— Господи, уж не думаете ли вы мне прослушивание устраивать?
— Да вы не бойтесь! Я хочу только посмотреть, что вы умеете. Начнем с первого упражнения. И быстренько все пройдем. Надо закрепить материал. Ну, начнем! — показал я на первое упражнение.
Она поджала губы, на миг даже будто застыла, чтобы собраться с духом.
— Только вы надо мной не смейтесь!
И, постепенно смелея, начала играть, но губ все равно не разжимала.
Упражнение я ей дал доиграть, хотя, конечно же, надо было прервать в самом начале. Закончив, она сидела выпрямившись, пожалуй, даже чересчур, голову держала высоко, то ли хотела чуть-чуть повыставляться, а скорее от неуверенности, сомневалась все же в себе. Мне даже показалось, что она больше меня смущалась. Да и волновалась заметно. Вот я и не решился ее остановить, хотя уже в первом упражнении она раза два соврала, не выдержала темп, наверное, хотела это упражнение доиграть как можно быстрее или показать, что и впрямь его знает. Только и было у нее что аппликатура правильная, а ведь упражнение это совсем простенькое, для правой руки — пришлось ей объяснить, как опускать на клавиатуру руку — легко и свободно, а вот запястье должно быть подвижным. Аппликатуру я похвалил, но заметил, что играть можно было помедленнее, так лучше получается, и хотя бы на первых порах надо считать про себя, а чтобы играла она естественно, без напряжения и темп не сбивался, посчитал я немного с ней вместе. Мы проиграли несколько упражнений для правой, а потом для левой руки. Хотя временами приходилось напоминать, что не нужно торопиться и напрягать запястье, но все же почти после каждого упражнения я ее хвалил:
— Прекрасно! Все у вас получается. Так мы быстро все пройдем. Только обращайте побольше внимания на запястье, на кисть и на пальцы. Даже на те, что не играют. Чтобы не разбегались как попало. Надо совсем легонько.— И рукой я показывал как.— Это очень важно, надо сразу привыкнуть, с самого начала. Потом и игра пойдет легче, и звучать будет красивее. Пальцы станут чуткими и послушными.— Я поспешно убрал руку, словно на ней еще оставались те самые бородавки, из-за которых меня невзлюбила преподавательница по фортепьяно.
— И выглядеть будет красивее и звучать...
Она слушала меня, временами с серьезным видом кивала головой, но глаза лукаво поблескивали, словно спрашивая: «Да что ты говоришь? Не может быть! А не врешь? Сам-то ты откуда это знаешь?»
Первое наше занятие затянулось. Мать Адрики несколько раз заглядывала и говорила с улыбкой:
— Все еще занимаетесь? Не надоело? Отдохните-ка лучше! Адрика, ты его совсем замучила!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12