Что ж, это не удивительно. Я знал, что с аттестатом у нее никаких загвоздок не будет. Задумала она пойти учиться на философский факультет, но не попала, сказали — не прошла по конкурсу- Тогда Адрика решила пойти работать, а через год снова попытать счастья, ну а если на дневной не получится, будет поступать на заочный. Ей хотелось изучать этнографию или археологию, что меня несколько удивило. Об археологии у нас вообще никогда речи не было, об этнографии, правда, говорили, да и то совсем немножко в последнее время. Вообще, что это за наука такая — этнография, я в первый раз от нее узнал. Может, конечно, дома с родителями она говорила об этнографии чаще. Наверняка они и археологию обсуждали, но я обо всем этом узнал значительно позже.
Я так расстроился, что она не попала в университет, будто это меня не приняли. Ну и, естественно, сказал об этом вслух. Подумаешь, пережить можно, не сейчас, так попозже примут, пусть через год. В следующем году наверняка. А если даже и нет, можно еще что-нибудь придумать, например, учиться и работать. Пусть по всем предметам готовится, а между делом что-то и заработает,
ничего в этом плохого нет. Кстати, и музыкой немного подзаймется, ведь, если изучать этнографию — это может пригодиться.
Сразу работать она не пошла. Хотела еще отгулять каникулы. И отгуляла на всю катушку. Сначала была в Татрах, потом неделю в Ягоднике. И постоянно ездила купаться, когда в Братислау, чаще в Сенец, а то и просто дома отдыхала, время от времени понемножку занималась и несколько раз ездила с родителями проведать пчел. А я, ведь я состоял в органистах, значит, по долгу службы оставался в Иванке на каникулы. И мог себе позволить только короткие вылазки, чтобы к вечеру вернуться, укати я на несколько дней, неизвестно как бы к этому в костеле отнеслись, могли бы и другого органиста подыскать.
Каникулы для меня всегда были самыми безрадостными месяцами. Делать почти нечего, а домой съездить нельзя, заниматься подолгу в каникулы не хотелось, читать тоже, с умом тратить время я не умел и ощущал себя поэтому еще более одиноким, чем обычно. Целыми днями я думал об Адрике. Иногда мне мечталось, как было бы здорово теперь, когда времени у меня полно, скажем, в субботу или в воскресенье перед обедом поехать вместе с ними, проведать пчел. А как-то вечером я увидел Адрику на улице, она прогуливалась с каким-то парнем. Его я рассмотреть не успел, не хотелось по-дурацки выглядеть, разглядывая. Пришлось сделать вид, что я их не заметил. Они-то меня точно не видели, с такой скоростью я испарился.
Тут уж я совсем лишился покоя. Кто же это? Кто это мог быть? С кем она прогуливалась? Спросить разве у нее? Поинтересоваться невзначай? Ну уж нет, не буду! Может же она гулять по улице с кем хочет, кто ей запретит. Не стану спрашивать. Ведь это мог быть и одноклассник. Сделаю вид, что ничего не знаю.
В сентябре она поступила на работу. В бухгалтерию какого-то мало кому известного предприятия. Впрочем, может, даже известного, но я лично о нем никогда не слышал. И она, наверное, тоже, пока не начала там работать. Совсем вылетело из головы, как эта контора называлась. Ну и черт с ней, все равно она потом перешла в другое место, в институт сварки. Но это я уже забежал слишком далеко вперед.
Для меня начало учебного года всегда было самой трудной порой, потому что новый учебный год у всех начинался всегда в новом. Принято было надевать новый или хотя бы выходной костюм, покупать новые учебники, тетради, словом, все, что полагается студенту.
И, как правило, у каждого студента все это имелось. Правда, если он побывал на каникулах дома и что-то получил от родителей, или заработал, или еще каким-то образом. А я все каникулы провел в Иванке, чтобы не лишиться надежного заработка на время занятий. Так что в каникулы немного я накопил. Не с чего было. За целое лето даже никто не умер. (Да простят меня жители Иванки за такое кощунство. Я их люблю больше, чем они думают, даже незнакомых, ведь я давно там не живу.) А самое неприятное было то, что в начале учебного года, то есть именно в то время, когда студент больше всего нуждается в деньгах, он еще и стипендию не получает. Ее, конечно, выплатят, но потом. Лично я всегда считал, что студентам надо начислять стипендию и на время каникул, чтобы к началу занятий сколько-нибудь набегало. Тогда для некоторых студентов новый учебный год выглядел бы гораздо привлекательней, и учеба пошла веселее. Хотя я был чрезвычайно благодарен государству за заботу о тех, кто учится, меня не оставляло желание поторопить бухгалтерию, когда речь шла о студентах вроде меня.
Но, следует честно признаться (я уже говорил об этом), что даже если появлялась у меня какая-никакая монета, я не очень-то ею дорожил, наверное, потому, что искусству считать деньги надо было где-нибудь обучиться. Дома нас этому не научили, поскольку денег вечно не хватало. Очень трудно учить обращаться с тем, чего нет, а может, и никогда не будет. Пожалуй, родители жалели меня больше, чем я того заслуживал. Заимев в кои-то веки раз бумажку в десять крон, я предпочитал расстаться с ней с видом миллионера, хотелось показать людям, как я презираю деньги, так что, сколько я ни получал, не суждено мне было победить свою бедность. Победа обычно оставалась за ней. Вместо того чтобы не так бедствовать самому или домой послать, где наши с трудом достраивали жилье, я все куражился, носился с этой десяткой и оставлял ее по обыкновению там, где в ней, может, и не нуждались вовсе. В сентябре я постоянно голодал. Цзо дня в день перебирал в уме воспоминания о разных, совсем простых, самых дешевых, но ужасно вкусных блюдах. Поэтому неудивительно, что в сентябре я то и дело таскался к священнику, и прямиком на кухню.
— Бабушка, я еще не ел в этом году вареники со сливами. Не могли бы вы мне как-нибудь сделать?
— Охо-хо, дорогуша, ведь они у нас позавчера были. Чего же вы не заходили? Приходите завтра. Если даже пану священнику и не захочется, я все равно для вас приготовлю.
Адрика продолжала свои занятия музыкой. И продвигалась вперед. Поэтому я пообещал, что если ей не надоест и она не раздумает заниматься, то я принесу валторну, и мы попробуем сыграть что-нибудь вместе.
Она недоуменно засмеялась:
— Как сыграть? Вместе? Ведь я еще совсем ничего не умею. Ничего у меня не получается. Я ужасно тупая.
— Да что вы на себя наговариваете? За такое короткое время я бы и этому не научился. У вас прекрасно все получается. Музыке быстро не научишься. Ею надо постоянно заниматься. Зато потом увидите, сколько будет радости. Вот принесу как-нибудь валторну, может, сыграем что-нибудь попроще.
— Как бы вам не пришлось играть и на валторне и на фисгармонии тоже.
— Да вы только не робейте!
— А я и не робею. Мне самой все это нравится. Правда, я думала, что окажусь понятливее.
— Что же, придется приналечь.
— Лишь бы вы вытерпели.
И мы дружно рассмеялись. Времени было довольно и на смех и на разговоры, правда, если занятие вообще не срывалось. Несколько раз случалось так, что я не заставал Адрику дома. Ждал по полчаса, по часу, иногда и больше. Иной раз и мать начинала беспокоиться, извинялась за нее:
— Ума не приложу, что с ней. Вы уж не сердитесь, пожалуйста. Утром она ничего мне не сказала. Может, у нее работы много или в театр пошла. Не знаю, почему она не предупредила. Придется ее отругать. Нельзя же вам столько времени без толку ждать! А ведь вчера готовилась, целый вечер занималась, ни про какие другие дела не вспоминала. Наверняка пошла в театр. Вам бы стоило отругать ее.
— Да нет, я вовсе не сержусь, по крайней мере, прогулялся. В другой раз зайду. А может, ей все просто надоело?
— Да что вы, ей нравится. Я же говорю, она занималась. Приходите завтра, ладно?
— Ну что же, зайду.
— Только поругайте ее, хорошенько отругайте. И приходите! Когда угодно. Как будет желание, так и заходите, дома она или нет — все равно, хоть со мной поболтаете. Я тоже люблю разговоры. Паршивая девчонка, где это она застряла?
На следующий день Адрика рассыпалась в извинениях:
— Золотой мой, не сердись! Знаешь, у меня вчера такие дела были! Сегодня на работе никак в себя не могла прийти.
Что у нее за дела такие, объяснять она не стала. А я не захотел расспрашивать. Мне достаточно было видеть ее. Она, естественно, твердила, что это никогда не повторится, что мне не придется ее ждать, что фисгармония ей очень нравится, занятия наши тоже, поэтому она занимается каждый день, может, это и не очень заметно, но она и впрямь занимается, а теперь станет еще больше.
— Золотой мой, ты на меня не сердишься?
— Чего мне сердиться. Вроде не из-за чего.
— Боже, ведь я тебе начала тыкать! Да я и раньше сбивалась. Почему мы, собственно, на вы?
Прежде чем я успел пожать плечами или еще как- то отреагировать, она встала и подала мне руку.
— Меня зовут Адрика.
Я тоже поднялся, пожал ей руку и назвал себя. Может, надо было ее поцеловать? Вокруг никого не было, и мне показалось, что именно этого она и ждала и даже чуть-чуть приблизила лицо. Но мы так и не поцеловались. Уселись обратно, и, если б Адрика не заговорила, неизвестно, когда бы я пришел в себя.
— Солнышко мое, я так к этим занятиям привыкла. И к тебе тоже. И без наших разговоров мне было бы скучно. Ведь я так люблю с тобой разговаривать. И слушать тебя люблю. И играть. Не волнуйся, я и дальше буду заниматься. А руки у меня уже получше стали,— она вытянула их передо мной,— правда, получше? Солнышко, ведь это и твоя заслуга тоже.
Я растерянно, немного даже глуповато улыбался, не зная, что мне с ее руками делать и куда деть глаза:
— Ну ладно, я знаю, давай теперь заниматься.
А потом я снова повстречал ее с тем парнем. Они опять прогуливались вместе, а я шел навстречу и сворачивать было некуда. Адрика нас познакомила. Звали его Феро, и был он на три года старше меня, но об этом я узнал позже. В тот раз мы просто пожали друг другу руки и представились. Адрика только добавила, что я ее приятель. И то же самое сказала мне о Феро.
Через два дня была пятница, и, когда я пришел к ним, она не преминула объяснить еще раз:
— Этот Феро, с которым я тебя позавчера познакомила, он в самом деле мой приятель. Мы уже давно знакомы. У него тут тетя. Сам он живет в Братиславе, но иногда приезжает к тете в гости. Он такой остроумный! Мы выходили немного прогуляться. Вообще-то мне не очень даже и хотелось.
Но всего через неделю я встретил Феро у них. Он и вправду оказался очень веселым и приятным малым. Ничего удивительного, если Адрика встречается с ним не только как с приятелем. Чего там говорить, он явно красивее меня. Пожалуй, несколько самоуверен, но вовсе не ехидный. Со мной он держался дружески. Я начал было ему «выкать», все-таки он был старше, но не сказали мы двух-трех слов, как он заявил, что это ни к чему, мы ведь друзья и будем на «ты».
Разговаривали мы втроем. Феро то и дело отпускал шуточки. Адрике было весело. Я тоже притворялся веселым, иногда даже смеялся, хотя было мне совсем не до смеха. А смеялся я только потому, чтобы рядом с ним не выглядеть идиотом.
Урока, естественно, никакого не получилось. К фисгармонии мы даже не подошли, хотя Феро и просил:
— Сыграйте что-нибудь! Правда, позанимайтесь, я мешать не буду. Только послушаю. Или, если хотите, могу на время уйти. Поднимусь наверх, к Марике и Владко.
Адрика возразила — мол, он совершенно нам не мешает. Я, само собой, поддакнул, но играть ни я, ни она не стали. Я подбадривал Адрику, она — меня. Потом мы про фисгармонию вообще забыли, опять просто разговаривали, и тут мне стало казаться, что прошло уже довольно много
времени — не пора ли потихоньку подняться и уйти? Или, может, подождать Феро? Откуда я знаю, что в таких случаях полагается делать и когда Феро надумает уходить? Вместе пойдем или мне лучше уйти раньше? Я ведь на урок пришел и не предполагал застать здесь Феро. Может, Адрика и сама его не ждала, но уж если он заявился, могла бы мне дать понять. Сказать, что из урока ничего не получится. Или, наоборот, намекнуть Феро. Зачем я тут? А может, он? Один из нас лишний. Только вот кто? Может быть, мы оба? Адрика называет нас обоих своими приятелями. Феро, конечно, старше, зато я чаще хожу к ним, у нас ведь каждую пятницу занятия. Только вот кстати ли мои визиты? Не кажусь ли я смешным?
— Ну ради бога, сыграйте же в конце концов! — Феро вспомнил про фисгармонию.— Кто-нибудь из вас! Хоть что-нибудь вы сыграть можете?
Я показал на Адрику.
— Конечно, она же занималась.
— Заниматься-то занималась, только все равно ничего не знаю. Я еще не умею играть.
— А думаешь, я умею? — усмехнулся я.
— До чего вы оба смешные!— Феро явно потешался над нами.— Зачем же вы тогда занимаетесь? Для меня бы что угодно сошло. Я в музыке совсем не силен, даже петь не умею.— Его разбирал смех.— Честное слово, совершенно не умею петь, никакого слуха нету. Отец мне купил пианино, а я с ним как глухой, ей-богу, глухой как пень.
— Ладно тебе на себя наговаривать!
— Ну, вообще-то спеть могу, но обязательно с кем-то на пару. В одиночку не выходит. Музыку люблю, а петь не умею. Мы это пианино потом продали. Ну, сыграйте же!
, Поневоле пришлось сесть к фисгармонии и сыграть коротенькую прелюдию, совсем маленькую, чтобы никого чересчур не утомлять.
Тут оба принялись меня уговаривать:
— Еще что-нибудь!
Я и выдал еще. Нечто легонькое, мелодичное. А следом какую-то затасканную мелодию. Потом, чтобы в один заход показать все свои способности, сыграл из Баха. Вот это был Бах! Бедолага! Я этого Баха решил вроде как бы усовершенствовать, обогатить собственными идеями с
колбасным душком. А потом пристегнул парочку ласковых, угодливых аккордов, будто хотел все на свете собрать в одной куче — и сентиментальщину, и пошлятину, и Баха, и колбасу, и стаканчик, всадил три-четыре аккорда из Скрябина, потом чего-то из Альбина Берга или, может, из Стравинского и подал все это в станиолевой обертке.
И, представьте, подействовало. А я так даже вспотел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12