Нет, все его думы и помыслы о Самате, за него душой болеет. Одной мечтой живет — взять Танхылыу снохой. Гату и других парней, которые возле Танхылыу крутятся, зоркий глаз Юламана уже давно приметил. Окажись среди них хоть один Сыртланов — Юламан помогал бы ему, для него старался. Но там лишь Урманбаев, да Абдразаков, да Исхаков, да два Байгильдина из двух фамилий, которые друг другу не родня. Отдать Танхылыу кому-то из них — это ж прямо топором под сыртлановский престиж! Допустит Юламан это — авторитет его, который в последнее время и без того пошатнулся, совсем рухнет.
Всех выгод женитьбы Самата на Танхылыу и не перечислишь. Во-первых, девушка, которая не только на весь район, но вот-вот и на всю республику станет известна, принесет в дом жениха счастье и удачу,— это ясно как день. И не угадаешь, вполне возможно, что на ближайших выборах ее в депутаты выберут. Вот уж тогда попробуйте укусите Юламана! Во-вторых, если к зарплате Самата, на которую и овцу не купишь, да еще двести — двести пятьдесят невесткиных — ничего, мы не надорвемся. К тому же в приданое за девушкой корова с теленком пойдет и две-три головы мелкого скота. В-третьих, в конце аула, чтобы жених и невеста в любви и радости, в труде и согласии, как соловьи распевая, как горлинки воркуя, жили-поживали и добра наживали, стоит дом. Юламан уже давно в своем воображении расставил там румынский гарнитур «Мария». Можно бы и японский, под названием «Микадо», но тот, пожалуй, не влезет.
Так думал Юламан. И о житейской стороне заботился, и о политической. То есть как придет к ним Танхылыу снохой, то, во-первых, житье-бытье старшего наследника на крепкий фундамент сядет, во-вторых, тогда и отцу от разной напраслины отбиться будет легче. Он тогда всяким извергам, любителям критиковать живо рот заткнет. И с кличем «Наша давит», который теперь стал родовым, снова ринется вперед. Вот почему в тот вечер, когда решили, что поэма будет о Танхылыу, он дальше спорить не стал. У Юламана так: задумал — сделал. Потому и Танхылыу он уже считал членом своей семьи.
Как мы уже говорили, Юламан из тех, кого отец с матерью родили, а технический прогресс поставил на ноги. С тех пор как он первый раз сел за руль трактора, какие только машины не прошли через его руки! Старые «ХТЗ» и «ДТ», две-три марки «Беларуси», «Т-40», мощный новый «К-700» — ни один его не миновал. Другие трактористы от закрепленных за ними тракторов по семь-восемь лет избавиться не могут, а Юламан что ни год, хоть с криком и руганью, садится на новый. Запчасти ли, грамота ли, премия ли — ему первому. Не дали бы, да нельзя.
Юламан—маяк Куштиряка. И на весеннем севе, и на вспашке зяби нет тракториста, который обогнал бы его. Потому он и первый, что все делает первым. В этом весь секрет.
Правда, бригадир и главный агроном порою цепляются к нему: «За рекордом гонишься, мелко пашешь, огрехи оставляешь». Но колхозное начальство старается дело до скандала не доводить, потому что сводки наверх давно отправлены, и Юламана в ряду с другими районными маяками уже с похвалой упоминают в газете «Красный плуг», на различных собраниях. Так что шуметь уже поздно. Огрехи Юламана, углы, срезанные им, латает другой тракторист. Разбор тоже откладывается на «после сева». А там, как говорится, был грех, да покрыл снег.
Тем временем подходит районный актив по итогам весеннего сева. На активе и Куштиряку теплые слова говорятся, и Юламана ласковое крыло славы мимоходом касается.
Передовому механизатору над такими мелочами, как расход горючего, поломка и ремонт машины, голову ломать не надо. Об этом начальство само расстарается, само похлопочет. Главная обязанность Юламана — рекорд, он славу Куштиряка перед всем районом должен отстаивать.
Так и шли дела. Но этой осенью во время вспашки зяби механизаторы поставили вопрос ребром, и в правление пошла жалоба на Юламана.
Однажды на рассвете Юламан, как обычно поставив трактор на скорость идущего в атаку танка, несся по полю, вдруг заметил в утреннем тумане трех-четырех человек. Один из них требовательно поднял руку. Юламан нажал на тормоз и, остановив трактор, спрыгнул на землю.
— Добро пожаловать! — сказал он.— Наша давит! Новый рекорд ночной пахоты может случиться, товарищ агроном.
Однако обычных поздравлений не услышал. Среди остановивших его людей Юламан увидел своего сменщика, молодого паренька.
— Что, не спится? Еще два часа до твоей смены? — удивленно сказал он.— Наша давит!
Парень промолчал. В свете фары встал Исмагилов.
— Вот так, товарищ Сыртланов. Комиссия качества,— парторг показал на стоявших позади товарищей.— Люди тебе знакомые. Главный агроном, Фатхутдин Фатхутдинович, от комсомольской организации — твой сменщик, от ветеранов колхоза — Зарифагай.
— Дня вам не хватает, ночью ходите,— проворчал Юламан. И прошептал на ухо сменщику: — Салага! Забыл, благодаря кому сытым ходишь!
Комиссия тут же принялась за работу, а паренек влез в кабину вместо Юламана. Исмагилов, махнув рукой, велел ему пахать дальше.
— Мне что, отдых дается? — Юламан с равнодушным видом достал папиросы, закурил и пустил дым в сторону главного агронома.
— Хочешь, пойдем с нами, посмотришь на свою работу. А не хочешь, домой иди,— сказал агроном, стараясь быть спокойным. Но не выдержал, заговорил быстро, дрожащим голосом: — Стыда, оказывается, у тебя нет, Юламан-агай! Разве может человек, коли в нем душа есть, так над землей измываться? Что же здесь, кроме сорняков, вырастет?
— Да, ласточка моя, сто раз уже предупреждали — никак человек не поймет. Колхоз тебя до небес вознес, а ты ему с неба в лицо плюешь,— не выдержал, тоже высказал свое мнение Фатхутдин Фатхутдинович.
Юламан было растерялся, но тут же перешел в наступление:
— Вы тут на меня напраслину не возводите! Как бы потом каяться не пришлось, прощения просить! Сыртланов вам не тот вон мокроносый, а медалью награжденный механизатор. Наша давит! Райком тоже по головке не погладит!
Но, сколько он ни шумел, ни кипятился, выводы комиссии правление утвердило единогласно. Вспаханные на недостаточную глубину десять гектаров и четыре гектара с огрехами перепахали за счет Юламана. И вдобавок ко всему его на год сослали на подсобные работы — перевели на трактор «Беларусь».
Он поехал с жалобой в райком. Камалов выслушал его и со словами: «Работай честно — слава сама тебя снова найдет. Не ходи и людей не смеши, товарищ Сыртланов»,— выпроводил его из кабинета.
«Нынешних так просто не проведешь, тут с головой действовать надо, подумав»,— решил Юламан. Видать, придется выправлять положение по-иному. И он с особенным рвением принялся обхаживать Фаткуллу Кудрявого. Ничего, зима долгая, что-нибудь да придумает Юламан.
Он — Наша давит, он — не пропащий человек, он еще себя покажет. Наша давит!
...Вот он и давит на газ своего «Москвича», жмет по шоссе из Каратау в Куштиряк. Он давит, а жена Бибисара молчит, поглядывает искоса, настроение мужа пытается угадать.
Съездили, на взгляд Бибисары, удачно. Директор магазина об опале Юламана, кажется, еще не слышал.
— Проходи, проходи, для передовых механизаторов импортная мебель поступила, плати деньги! — и ту «Марию» без звука выписал. Обещал завтра на своей же машине отправить в Куштиряк.
Но не угадаешь этого Юламана. То хмурится, кряхтит сердито, то чему-то улыбается. Лучше выждать, пусть сам первым заговорит. Вот уж тогда и Бибисара найдет что сказать.
«Москвич» Юламана, как и упомянутый мотоцикл, машина с хитростью. Хозяин усовершенствовал его, то ли радиатор поменял, то ли карбюратор, или, может, магнето, автор точно не знает, и там, где другие на семидесяти едут, он сто двадцать выжимает, а дорога позволит — и все сто пятьдесят. Машину не жалко, эта поломается, так передовой механизатор и новую купит.
Как говорится, по кадушке и крышка. Жена Бибисара, хоть телом солидна, движения, как и положено толстым людям, неторопливы, под стать мужу, спокойной езды не любит. Самая что ни на есть современная жена. Даже сквозь сон, если заснет ненароком, чувствует, когда «Москвич» сбавляет скорость, и тычет Юламана в правый бок.
Но в этот раз Бибисара быстрой ездой мужа была недовольна. Теперь бы осторожнее нужно ездить, беречь «Москвич», теперь, когда сняли из передовых, новые «Жигули», которых ждал Юламан, не скоро достанутся.
К тому же обдумать бы надо кое-что, обсудить, а на такой скорости даже Бибисара думать не решается. Конечно, если у мужа готов какой-то план, расторопная Бибисара все его доводы двумя-тремя словами разобьет и свой план выставит, но семейный совет есть семейный совет!
Словно услышав мысли жены, Юламан съехал с дороги, остановился на краю заснеженного поля. Выйдя из машины, пнул колесо, заглянул в мотор, что-то повернул, Бибисару, которая задом выбиралась из машины, шлепнул по положенному месту.
— Уйди, негодник, машин на дороге полно...— Бибисара, как бы, дескать, люди не видели, посмотрела по сторонам.
— Наша давит! — сказал Юламан, закинув голову, как добрая лошадь в галопе.— Со свадьбой надо бы поторопиться, девушка-то раскапризничалась, с начальством воюет. Значит, чувства вразброд. Лису ловят, когда в шальной горячке ходят.
— Ну и?..
— Вернемся, возьму Самата и пойду к Фаткулле.
— Нет, на этот раз я сама пойду. Потоптал ты дорогу к воротам Фаткуллы, и все впустую. Надо с самой Танхылыу поговорить. Не животина же она, чтоб ходить и приторговываться к ней! У сватовства свои обычаи, свой порядок. Ты лучше насчет сына побеспокойся. Не то, говорят, вчера дочку твоей Хатиры, коротышку Галиму, провожал. Дескать, назло Танхылыу, что не смотрит на него.
— Ноги ему переломаю, псу блудливому! — Сделав вид, что слова «твоей Хатиры» не слышал, Юламан схватил жену за богатый воротник.
— Уйди, упырь! Я-то чем виновата? — смахнула Бибисара руку мужа, но, поняв, что в таком важном разговоре мелкие обиды неуместны, начала мягко наставлять его: — Говори спокойно, ладно? Не горячись. Самат не мальчик, а человек при должности. Хоть и в голове блажь, да место уважь.
— Наша давит! — сказал Юламан, садясь в машину.— Надо Фатки с дочкой в гости позвать. Барана зарежу.
— Не придут ведь. Пришли бы — так я бы уж знала, как угостить. И с бараном подожди, коли свадебные хлопоты начнутся, ему тоже место найдется...
Но, как слышал автор, Фаткулла, сославшись на разболевшуюся старую рану, от приглашения Юламана отказался. Бибисара в тот же вечер встретилась и поговорила с Танхылыу. И вот что удивительно: девчонка-то, оказывается, на медовые слова тетушки Бибисары, изнывающей от желания быть ей свекровью, так сказала: «Эх, енге, стать бы твоей килен *, никаких бы печалей не осталось! Только ведь Самат другую любит. Уж, видно, насильно мил не будешь...» — чем и оставила тетушку в пустом соблазне.
1 Килен — сноха, обращение к младшей по возрасту женщине
Отец с матерью, узнав, что все дело в Самате, вдвоем навалились на него. «Блудливый пес» долго упирался и только после слез Бибисары дрогнул и согласился поцарапаться в окошко души Танхылыу.
Читатель, уже разглядевший нрав Танхылыу, конечно, спешит узнать, где они встретились, о чем говорили и какой на его «царапанье» она дала ответ. Но у автора свой порядок, свой расчет. Вот он опять ушел от основной линии в сторону, свел Танхылыу еще с одним женихом, чем обрек Гату на новые страдания. Значит, и про Самата, которого в четыре руки вытолкнули на майдан, он должен рассказать подробнее. Может, и не стал бы особенно задерживаться, лишь коснулся бы слегка, как едва касается и отскакивает пущенный по воде плоский камень, но боится друга-критика. «А где тут психологическая мотивировка? Где история развития характера?» — вот какие плоские каменные вопросы пустит он, да не по воде, а прямо в голову автора.
Впрочем, что касается истории, автор и сам, как видно из того, что читатель уже прочитал, только и норовит, забыв о сегодняшнем, нырнуть в прошлое. Причина все та же: любовь к родному аулу. На самом деле, эти благородные черты, этот своеобразный характер, не с неба же они свалились, не за одну ночь расцвели. Оттачиваясь, обогащаясь, вбирая в себя черты времени, из поколения в поколение, от отца к сыну переходят они. И если не выявить их истоки, то как узнаешь, почему Фаткулла Кудрявый так поступает, а Юламан Наша-давит эдак? И почему, скажем, остальные не похожи на этих двух?
Нет, без истории нам и шагу ступить нельзя.
Вы уже, наверное, заметили, что Юламан печатное слово уважает. Конечно, это не значит, что он день и ночь не отрывает от книги глаз. Любимое его чтение — газета «Красный плуг», потому что там иной раз можно прочитать о трудовых достижениях Юламана Сыртланова.
Образование у него семь классов. Вполне достаточно, полагает Юламан. Разве дело в грамоте? Вон отец его, проучился после революции два года по новому алфавиту, и на том — вассалям! Когда же начались колхозы, он еще и усов не брил, а его сразу бригадиром выбрали. Такую подводит Юламан базу под свою точку зрения на образование. Еще и древнюю мудрость вспомнит: «Ты мулла, и я мулла, а кто же лошадям сено заложит?»
Отец его и впрямь работал на совесть, о своем личном хозяйстве думал поменьше, о колхозном — побольше.
Уважаемый человек был в Куштиряке, на виду и в почете. И был он среди тех ратников, которые первыми ушли на войну и полегли в первых же схватках.
Похлебал тогда маленький Юламан пустой военной похлебки, узнал, какие они, сиротские невзгоды. Чуть в дело стал годиться, все заботы по семье, по хозяйству принял на свои плечи, потому что мать все время болела, а братишка и две сестренки были совсем малы. Понятно, и после войны было не до учебы. С трудом закончив семь классов, прошел курсы трактористов, и еще в косяк парней не вышел, стригунком бегал, а уже стал трактористом. Юламан, как и отец-покойник, был старательным, его хвалили. Но и намучился он: трактор самому маленькому самый старый подсунули, запчастей нет, все время на ремонте, а на ремонте и зарплата — копейки, но и копейка — в семью. Одежда худая — холодно, а впроголодь— и того холодней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29