Сантехника в кредит
1
Куштиряк, Куштиряк... Чем, каким волшебством очаровал ты детей своих, что стали они мечтателями и фантазерами, навечно влюбленными в тебя? Сказал бы, что заворожил ты их чудодейственными свойствами вод твоих, но ведь всей округе известно, какую оскомину вызывает вода Казаяка, стоит только хлебнуть из нее глоток. Похвалил бы красоту здешних мест, но нет вокруг ни подпирающих небо гор, ни дремучих лесов, где нашли бы приют звери и птицы. Единственная зацепка глазу — невысокая Разбойничья гора да с каждым годом убывающие лоскутки мелколесья по ее склонам.
Да, на первый взгляд, скромна и скудна здешняя природа. Но скажите, где еще есть подобное приволье с такими ясными далями? Хоть на коне весь день скачи, хоть на машине мчись — нет куштирякским просторам конца и края. А высота неба, а свежесть воздуха? Расправишь грудь, вздохнешь поглубже, и тело нальется силой, сердце наполнится задором, а воображению откроются невидимые взору мосты, соединяющие землю с . небом, сегодняшнее с вечностью,— лети, сын человеческий!
Странное дело, удивительное дело! Скудна и незаманчива эта природа, но автор, который живет сейчас от нее в таком далеке, что и птице не долететь, в мечтах своих всегда в Куштиряке, там, где вырос, где мальчишкой бегал и кувыркался на мягких прибрежных лугах. Чем больше лет проходит, тем чаще и сильнее тянет его туда, на те берега: иди вернись, свей опять на старом месте новое гнездо. Ведь даже люди, когда-то совсем Куштиряку чужие (такие, как, скажем, учитель Шами-лов, бухгалтер Фатхутдин Фатхутдинович или зоотехник Алтынгужин),живут здесь, пришиты крепко к этим местам, как медные пуговицы на куртке пожарного. Почему
же автор должен изнывать и маяться в таком далеке! Вернуться, непременно вернуться!
Вот, скажем, молодой Гата, односельчанин автора, из города городов, из самой Одессы, где он, по многозначительным намекам самого парня, как сыр в масле катался,— не вытерпел, домой вернулся. Потянула душа, вырвала с корнем из южного города и унесла обратно на берега Казаяка, к подножию Разбойничьей горы. Правда, был для этого повод. Но повод — он повод и есть, не причина. А причина одна: длинные вожжи у Куштиряка и крепкие. Или вот Карам Журавль, почтенный муж куштирякский. В какой ведь дали десять лет прожил, но и его захлестнула сердечная вожжа, вытянула на родину.
Мужчину мужчиной делает родина, в ней начало начал и сила человека. В достойном месте и люди живут достойно, друг к другу тянутся. А единство жителей Куштиряка, судьбы которых переплетены туго, как нити дорогого паласа, известно повсюду. И также известны их трудолюбие, хваткость, чутье ко всему новому, о чем сама история свидетельствует. Кто, еще когда революция только-только начиналась, поднялся разом и разгромил кичливо стоявшую на той стороне Казаяка барскую усадьбу? Народ Куштиряка. Где был организован первый в этих краях колхоз? В Куштиряке.
Конечно, как на солнце есть пятна, так и в Куштиряке случаются всякие раздоры да ссоры, да и пережитки прошлого еще не выполоты до конца. Но они, как выражается один мой друг-критик, не портят общей картины. Так что, если по совести, без придирок—ни зубу, ни глазу зацепки не найдешь. Твердый орешек Куштиряк, чистый кристалл.
Заметим также, что хотя аул делится на три части, то есть Урманбаевы тянут в свою сторону, Сыртлано-вы — в свою, а третьи стоят в стороне и смотрят, кто кого перетянет, по это совсем не нарушает того единства, о котором говорилось выше. Потому что в нужный момент все крупные и мелкие разногласия отбрасываются прочь, и Куштиряк встает дружно как один человек.
Раздоры же случаются оттого, что с давних пор живет здесь какой-то бес-баламут. По имени его называть боязно, еще услышит и явится, вот народ и кличет его уклончиво и угодливо — Зульпикей. Но бес этот все равно проказит. То на пустом месте скандал взвихрит, то
солидного вроде человека с пути истинного начнет сбивать. Правда, если ему под хорошее настроение подвернешься, может ненароком и доброе дело сделать. Но все равно он из суетного, зловредного племени подстрекателей.
Надо сказать, что еще ни один человек не видел Зульпикея. Где он днюет-ночует (в гнезде или норе); вида-фигуры, жестов-походки его никто не знает. Он не ест, не пьет, сна и отдыха ему не нужно. Как известно, у всякой нечисти, у каждой кикиморы или домового есть свои обязанности. Какая же у этого должность? Ответить на это трудно. Но ни одно смутное дело без него не обходится. Читатель сам увидит: если в нашем правдивом повествовании начнет твориться что-то непонятное и неладное, обстоятельства вдруг запутаются, то это дело мохнатых ручонок Зульпикея. Заметим также, что он любит крутиться возле женщин, особенно неутомим весной, а в других аулах, кроме Куштиряка, не живет и. жить не может.
Продолжим хвалу Куштиряку. Мало что работящий, люд здесь веселый и прямодушный. Надо — из мухи слона сделает, надо — верблюда сквозь игольное ушко протащит. Оттого, вероятно, соседние аулы и винят Куштиряк в спеси, в своенравии, в заносчивости и высокомерии, не говоря уже о доброй дюжине других подобных грехов. Услышат слово «Куштиряк» — сразу губы надуют: «Знаем, знаем ваш Куштиряк, нашли о ком... У них и лапти с корыто, и утки с гуся...» Но причина всем наветам одна — зависть. Дескать: «Как же так? На одной земле стоим, даже колхоз у нас один, одним воздухом дышим, через сколько аулов все тот же Казаяк проходит, а вся слава Куштиряку! И автор этот туда же... Только и знает, Куштиряк свой нахваливает. Понятно, каждый кулик... своя рубашка...» Ревнивым соседям ответ наш один: «Эх, друзья! Глядя на гору —горой не станешь! Коли стержень земли, ось вселенной, через Куштиряк проходит — стало быть, так назначено. Нельзя было по-другому! И земля на этой оси вертится исправно, покуда еще никто не жаловался».
Коли уж дело дошло до этих распрей, то, прежде чем перейти к основным событиям, мы обязаны хотя бы в общих чертах описать географическое положение Куштиряка и его славную историю.
В укромной низине, там, где Казаяк широкой излучиной обтекает россыпь холмов, лежит Куштиряк. С какой стороны ни подойди, покуда в самую околицу не упрешься, его и не увидишь. А вот взять, к примеру, соседний Яктыкуль или Ерекле, так те сидят на верхушке холма, издалека сверкают, выхваляются: «Вот он, дескать, я!» Ну, кто скромен и тих, а кто заносчив и спесив?
Да, притаился Куштиряк в низине, прикрытой со всех сторон холмами. Оттого и возникает вопрос: уж не потому ли он даже на карты не попал? И впрямь: ищи не ищи, а ни на одной карте Куштиряка нет!
Причину этой несправедливости можно объяснить по-всякому. Во-первых, те, кто рисует карты, возможно, приехали в весеннее половодье или в осеннюю непролазную грязь и не смогли переправиться через излучину Казаяка. Во-вторых, у кого нрав самый злокозненный и зловредный? Ясно, у соседа. Вот и соседние аулы могли сказать этим... как их?., картографам, что дальше, мол, не ходите, дальше и вовсе аулов нет. С них станется!
Разумеется, из-за одного этого Куштиряк себя в никудышных не числит, но тяжесть той давней обиды до сих пор лежит камнем на душе. Почему через Куштиряк не проходит железная дорога? Почему даже эта идущая на Калту дорога, именуемая «саше» (шоссе), обходит его тремя километрами стороной? Все оттого, что Куштиряк в карты не попал. Кто же будет прокладывать дорогу к месту, которого и на картах нет? Позабыли. Пренебрегли. В расчет не взяли. Оттого Куштиряк и в литературу не вошел.
Исходя из этого, нелишне будет уточнить, где же, собственно, находится этот славный аул. Вдруг какой-нибудь неугомонный читатель, а то и писатель решит: чем десять раз услышать, лучше один раз увидеть,— и соберется в путешествие. Так что объяснение наше будет весьма кстати.
Такие великие аулы, как Кляш, Канлы Туркай, или только что упомянутый Калта читателю, вероятно, известны. Скажем, собрался некто из Канлы в Калта. Его дорога обязательно проляжет через Кляш. (Ибо если в древности все дороги вели в Рим, то сегодня Кляш вроде этого самого Рима. Куда ни пойдешь — в Кляш попадешь.) Так вот, минуешь Кляш, оставишь в стороне такие незначительные деревни, как Сафаргали или там Бишмалай, отмахаешь верст сорок — и подъедешь к развилке. Из двух дорог одна — поуже, но укатанная — уходит в сторону Колгына, в лесные чащобы, вторая — пошире и поухабистей — вьется меж холмов и в степь, в Калту уводит. Куштиряк от этой ухабистой на три версты в стороне лежит.
Куштиряк — хоть и есть норов, да сам не город — аул. Стало быть, хлеб растит, скот разводит, мед собирает, масло сбивает, всяк труд свой потом поливает да кумысом запивает. Хотя один куштиряковец, по прозвищу Зариф Проворный, и умничал тут на днях: городской люд, дескать, сытней живет, чем тот, кто хлеб растит, однако и здесь особых нехваток не наблюдается. Белые калачи в куштирякскии магазин из райцентра каждую неделю — пожалуйста! С чаем-сахаром перебоя нет, раза два даже колбаса была. А что касается разных горячительных напитков, то тут районные торговые организации работу ведут с точным расчетом: водки отпускают ровно столько, сколько аул может выпить. Ни бутылкой больше. И аул меру знает: сколько пришлют, столько и выпивает. Ни бутылкой меньше.
Пусть соседний Яктыкуль и горячится иной раз: «Знаем мы эту куштирякскую меру! Они для полного счета еще самогон гонят!» — но автор решил этого щекотливого вопроса не касаться. Улик-то нет. План по сдаче сахарной свеклы из года в год выполняется и перевыполняется, а чтобы кого-нибудь на краже этого чудного плода поймали — такого не слыхать. Соседи, правда, болтают про одну бабку по прозвищу Старушка Трешка, что, дескать, стиральную машину для какого-то промысла приспособила. Но кто это видел? И далась им та старушка — пережиток прошлого!
Что же касается славного имени «Куштиряк» — Сдвоенный Тополь,— соседей хлебом не корми, дай только язык об этот тополь почесать. Каких только небылиц, пятнающих куштирякскую честь, не выдумали! Не сдвоенный, мол, тополь, а сдвоенная спесь. Во всем, мол, ауле... и т. п. и т. д. А, дескать, туда же — Куштиряк!
Ладно, что без толку спорить? Остается одно — обратиться к науке. Она живо этим прохво... соседям нашим рот заткнет.
По мнению уважаемого представителя науки учителя начальных классов товарища Шамилова, еще в древности, когда наши предки, отказавшись от кочевой жизни, перешли на оседлую и, поселившись на этой земле,
основали здесь аул, тополь был! Огромный раскидистый тополь. Но — не сдвоенный. Один как перст. И приводит Шамилов слова некоего знаменитого ботаника (и здесь история может пожать ботанике руку): «Дерево это любит расти в одиночку». Вот так вот. С учеными не поспоришь.
Но, как известно, остановившийся на полпути ученый приносит вреда вдвое больше, чем тихо-мирно дремлющий в кресле. Уж если такая голова, как Шамилов, говорил подобную несуразицу, то что же ждать от соседей, которые с наукой отнюдь не на короткой ноге? Яктыкульцы уже и вовсе намутили и набаламутили: «.Откуда тополь! Шайтан его воткнул, что ли? Может быть, и торчал какой-нибудь кривой вяз!» Дескать, мы все по чести, по справедливости: дерево, может, и было, не спорим, да только не тополь. Но где же логика? Коли вяз, так и аул бы звался Карамалы— Вязовый!
Такие вот дела. И все оттого, что, как читатель уже догадался, во всем ауле не то что сдвоенного — даже кривого, тощенького тополенка нет. Но ведь был же он! По рассказам аксакалов, когда после революции аул начал разрастаться, народ размножаться, место, где рос тополь, отдали некоему, как в Куштиряке говорят, безлошадно-безтулупному бедняку, а конкретно говоря — отцу Фаткуллы Кудрявого. Но далее мнения стариков тоже расходятся. Одни утверждают, что тополь свалили, а на том месте поставили баню. Другие, тополя и вовсе не поминая, сразу переходят к бане. Вывод: там, где рос тополь, теперь стоит баня, и хотя, стоял ли тополь, точно неизвестно, но баня стоит. (Славное, уточним в скобках, сооружение! И в событиях, о которых мы расскажем, оно еще займет подобающее ему место.)
Как видим, и половинчатое утверждение Шамилова, и расшатанная память стариков четкого ответа дать не смогли. Остается искать свидетельства более прочные, чем человеческая память. И они есть!
Оказывается, от покойного дедушки только что упомянутого Фаткуллы Кудрявого осталась в наследство одна ученая книга, именуемая «Афтияк». Книга и сама по себе памятник прошлой культуры, а уж сведения, которые, ничего не упуская, записывал на ее широких полях тогдашний неведомый грамотей,— истинное сокровище.
1 «Афтияк»-— одна из примитивных книг для чтения.
Кто в пору ржи родился, а кто вопреки обычаю в самые морозы; в каком году какая девушка стала жертвой казаякского дракона (утонула то есть); когда и сколько парней ушло на царскую службу; страшный ливень, лютая сверх меры зима, голод, большая помочь, свадьба,— минуя все эти важные исторические события, запечатленные рукой дотошного летописца, прямиком проследуем к нужному нам месту.
«История достославного аула нашего...» — такими находящимися в полном соответствии с канонами науки словами начинается эта летопись. И далее: «...именуемого Кушти...» (На этом месте автор, подобно своему другу-критику, вынужден хлопнуть в ладоши и воскликнуть; «Эврика!»)
Правда, в самом нужном месте, на второй половине слова — то ли чай разлили, то ли чья-то горючая слеза соленой жемчужиной капнула,— чернила смыты. Обстоятельство, которое у охотника выискивать в чужом глазу соринку может вызвать подозрение. То есть: Куштиряк ли оно, Куштирмэ ли, а может, и вовсе Куштирмэн? Эту сторону дела доверим историкам. Ибо только им с помощью догадок и фантазии под силу неясное сделать ясным, а чего не было — сущим. Изрек же некто: «Олень рогами, мудрец — словами...» Кто, значит, чем силен.
Итак, мы установили: если первая половина славного имени есть «Куш» — «два», сдвоенный, то вторая половина начинается со слога «ти»... Где тут указание на единичность, на вяз или на какое другое никчемное дерево?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Куштиряк, Куштиряк... Чем, каким волшебством очаровал ты детей своих, что стали они мечтателями и фантазерами, навечно влюбленными в тебя? Сказал бы, что заворожил ты их чудодейственными свойствами вод твоих, но ведь всей округе известно, какую оскомину вызывает вода Казаяка, стоит только хлебнуть из нее глоток. Похвалил бы красоту здешних мест, но нет вокруг ни подпирающих небо гор, ни дремучих лесов, где нашли бы приют звери и птицы. Единственная зацепка глазу — невысокая Разбойничья гора да с каждым годом убывающие лоскутки мелколесья по ее склонам.
Да, на первый взгляд, скромна и скудна здешняя природа. Но скажите, где еще есть подобное приволье с такими ясными далями? Хоть на коне весь день скачи, хоть на машине мчись — нет куштирякским просторам конца и края. А высота неба, а свежесть воздуха? Расправишь грудь, вздохнешь поглубже, и тело нальется силой, сердце наполнится задором, а воображению откроются невидимые взору мосты, соединяющие землю с . небом, сегодняшнее с вечностью,— лети, сын человеческий!
Странное дело, удивительное дело! Скудна и незаманчива эта природа, но автор, который живет сейчас от нее в таком далеке, что и птице не долететь, в мечтах своих всегда в Куштиряке, там, где вырос, где мальчишкой бегал и кувыркался на мягких прибрежных лугах. Чем больше лет проходит, тем чаще и сильнее тянет его туда, на те берега: иди вернись, свей опять на старом месте новое гнездо. Ведь даже люди, когда-то совсем Куштиряку чужие (такие, как, скажем, учитель Шами-лов, бухгалтер Фатхутдин Фатхутдинович или зоотехник Алтынгужин),живут здесь, пришиты крепко к этим местам, как медные пуговицы на куртке пожарного. Почему
же автор должен изнывать и маяться в таком далеке! Вернуться, непременно вернуться!
Вот, скажем, молодой Гата, односельчанин автора, из города городов, из самой Одессы, где он, по многозначительным намекам самого парня, как сыр в масле катался,— не вытерпел, домой вернулся. Потянула душа, вырвала с корнем из южного города и унесла обратно на берега Казаяка, к подножию Разбойничьей горы. Правда, был для этого повод. Но повод — он повод и есть, не причина. А причина одна: длинные вожжи у Куштиряка и крепкие. Или вот Карам Журавль, почтенный муж куштирякский. В какой ведь дали десять лет прожил, но и его захлестнула сердечная вожжа, вытянула на родину.
Мужчину мужчиной делает родина, в ней начало начал и сила человека. В достойном месте и люди живут достойно, друг к другу тянутся. А единство жителей Куштиряка, судьбы которых переплетены туго, как нити дорогого паласа, известно повсюду. И также известны их трудолюбие, хваткость, чутье ко всему новому, о чем сама история свидетельствует. Кто, еще когда революция только-только начиналась, поднялся разом и разгромил кичливо стоявшую на той стороне Казаяка барскую усадьбу? Народ Куштиряка. Где был организован первый в этих краях колхоз? В Куштиряке.
Конечно, как на солнце есть пятна, так и в Куштиряке случаются всякие раздоры да ссоры, да и пережитки прошлого еще не выполоты до конца. Но они, как выражается один мой друг-критик, не портят общей картины. Так что, если по совести, без придирок—ни зубу, ни глазу зацепки не найдешь. Твердый орешек Куштиряк, чистый кристалл.
Заметим также, что хотя аул делится на три части, то есть Урманбаевы тянут в свою сторону, Сыртлано-вы — в свою, а третьи стоят в стороне и смотрят, кто кого перетянет, по это совсем не нарушает того единства, о котором говорилось выше. Потому что в нужный момент все крупные и мелкие разногласия отбрасываются прочь, и Куштиряк встает дружно как один человек.
Раздоры же случаются оттого, что с давних пор живет здесь какой-то бес-баламут. По имени его называть боязно, еще услышит и явится, вот народ и кличет его уклончиво и угодливо — Зульпикей. Но бес этот все равно проказит. То на пустом месте скандал взвихрит, то
солидного вроде человека с пути истинного начнет сбивать. Правда, если ему под хорошее настроение подвернешься, может ненароком и доброе дело сделать. Но все равно он из суетного, зловредного племени подстрекателей.
Надо сказать, что еще ни один человек не видел Зульпикея. Где он днюет-ночует (в гнезде или норе); вида-фигуры, жестов-походки его никто не знает. Он не ест, не пьет, сна и отдыха ему не нужно. Как известно, у всякой нечисти, у каждой кикиморы или домового есть свои обязанности. Какая же у этого должность? Ответить на это трудно. Но ни одно смутное дело без него не обходится. Читатель сам увидит: если в нашем правдивом повествовании начнет твориться что-то непонятное и неладное, обстоятельства вдруг запутаются, то это дело мохнатых ручонок Зульпикея. Заметим также, что он любит крутиться возле женщин, особенно неутомим весной, а в других аулах, кроме Куштиряка, не живет и. жить не может.
Продолжим хвалу Куштиряку. Мало что работящий, люд здесь веселый и прямодушный. Надо — из мухи слона сделает, надо — верблюда сквозь игольное ушко протащит. Оттого, вероятно, соседние аулы и винят Куштиряк в спеси, в своенравии, в заносчивости и высокомерии, не говоря уже о доброй дюжине других подобных грехов. Услышат слово «Куштиряк» — сразу губы надуют: «Знаем, знаем ваш Куштиряк, нашли о ком... У них и лапти с корыто, и утки с гуся...» Но причина всем наветам одна — зависть. Дескать: «Как же так? На одной земле стоим, даже колхоз у нас один, одним воздухом дышим, через сколько аулов все тот же Казаяк проходит, а вся слава Куштиряку! И автор этот туда же... Только и знает, Куштиряк свой нахваливает. Понятно, каждый кулик... своя рубашка...» Ревнивым соседям ответ наш один: «Эх, друзья! Глядя на гору —горой не станешь! Коли стержень земли, ось вселенной, через Куштиряк проходит — стало быть, так назначено. Нельзя было по-другому! И земля на этой оси вертится исправно, покуда еще никто не жаловался».
Коли уж дело дошло до этих распрей, то, прежде чем перейти к основным событиям, мы обязаны хотя бы в общих чертах описать географическое положение Куштиряка и его славную историю.
В укромной низине, там, где Казаяк широкой излучиной обтекает россыпь холмов, лежит Куштиряк. С какой стороны ни подойди, покуда в самую околицу не упрешься, его и не увидишь. А вот взять, к примеру, соседний Яктыкуль или Ерекле, так те сидят на верхушке холма, издалека сверкают, выхваляются: «Вот он, дескать, я!» Ну, кто скромен и тих, а кто заносчив и спесив?
Да, притаился Куштиряк в низине, прикрытой со всех сторон холмами. Оттого и возникает вопрос: уж не потому ли он даже на карты не попал? И впрямь: ищи не ищи, а ни на одной карте Куштиряка нет!
Причину этой несправедливости можно объяснить по-всякому. Во-первых, те, кто рисует карты, возможно, приехали в весеннее половодье или в осеннюю непролазную грязь и не смогли переправиться через излучину Казаяка. Во-вторых, у кого нрав самый злокозненный и зловредный? Ясно, у соседа. Вот и соседние аулы могли сказать этим... как их?., картографам, что дальше, мол, не ходите, дальше и вовсе аулов нет. С них станется!
Разумеется, из-за одного этого Куштиряк себя в никудышных не числит, но тяжесть той давней обиды до сих пор лежит камнем на душе. Почему через Куштиряк не проходит железная дорога? Почему даже эта идущая на Калту дорога, именуемая «саше» (шоссе), обходит его тремя километрами стороной? Все оттого, что Куштиряк в карты не попал. Кто же будет прокладывать дорогу к месту, которого и на картах нет? Позабыли. Пренебрегли. В расчет не взяли. Оттого Куштиряк и в литературу не вошел.
Исходя из этого, нелишне будет уточнить, где же, собственно, находится этот славный аул. Вдруг какой-нибудь неугомонный читатель, а то и писатель решит: чем десять раз услышать, лучше один раз увидеть,— и соберется в путешествие. Так что объяснение наше будет весьма кстати.
Такие великие аулы, как Кляш, Канлы Туркай, или только что упомянутый Калта читателю, вероятно, известны. Скажем, собрался некто из Канлы в Калта. Его дорога обязательно проляжет через Кляш. (Ибо если в древности все дороги вели в Рим, то сегодня Кляш вроде этого самого Рима. Куда ни пойдешь — в Кляш попадешь.) Так вот, минуешь Кляш, оставишь в стороне такие незначительные деревни, как Сафаргали или там Бишмалай, отмахаешь верст сорок — и подъедешь к развилке. Из двух дорог одна — поуже, но укатанная — уходит в сторону Колгына, в лесные чащобы, вторая — пошире и поухабистей — вьется меж холмов и в степь, в Калту уводит. Куштиряк от этой ухабистой на три версты в стороне лежит.
Куштиряк — хоть и есть норов, да сам не город — аул. Стало быть, хлеб растит, скот разводит, мед собирает, масло сбивает, всяк труд свой потом поливает да кумысом запивает. Хотя один куштиряковец, по прозвищу Зариф Проворный, и умничал тут на днях: городской люд, дескать, сытней живет, чем тот, кто хлеб растит, однако и здесь особых нехваток не наблюдается. Белые калачи в куштирякскии магазин из райцентра каждую неделю — пожалуйста! С чаем-сахаром перебоя нет, раза два даже колбаса была. А что касается разных горячительных напитков, то тут районные торговые организации работу ведут с точным расчетом: водки отпускают ровно столько, сколько аул может выпить. Ни бутылкой больше. И аул меру знает: сколько пришлют, столько и выпивает. Ни бутылкой меньше.
Пусть соседний Яктыкуль и горячится иной раз: «Знаем мы эту куштирякскую меру! Они для полного счета еще самогон гонят!» — но автор решил этого щекотливого вопроса не касаться. Улик-то нет. План по сдаче сахарной свеклы из года в год выполняется и перевыполняется, а чтобы кого-нибудь на краже этого чудного плода поймали — такого не слыхать. Соседи, правда, болтают про одну бабку по прозвищу Старушка Трешка, что, дескать, стиральную машину для какого-то промысла приспособила. Но кто это видел? И далась им та старушка — пережиток прошлого!
Что же касается славного имени «Куштиряк» — Сдвоенный Тополь,— соседей хлебом не корми, дай только язык об этот тополь почесать. Каких только небылиц, пятнающих куштирякскую честь, не выдумали! Не сдвоенный, мол, тополь, а сдвоенная спесь. Во всем, мол, ауле... и т. п. и т. д. А, дескать, туда же — Куштиряк!
Ладно, что без толку спорить? Остается одно — обратиться к науке. Она живо этим прохво... соседям нашим рот заткнет.
По мнению уважаемого представителя науки учителя начальных классов товарища Шамилова, еще в древности, когда наши предки, отказавшись от кочевой жизни, перешли на оседлую и, поселившись на этой земле,
основали здесь аул, тополь был! Огромный раскидистый тополь. Но — не сдвоенный. Один как перст. И приводит Шамилов слова некоего знаменитого ботаника (и здесь история может пожать ботанике руку): «Дерево это любит расти в одиночку». Вот так вот. С учеными не поспоришь.
Но, как известно, остановившийся на полпути ученый приносит вреда вдвое больше, чем тихо-мирно дремлющий в кресле. Уж если такая голова, как Шамилов, говорил подобную несуразицу, то что же ждать от соседей, которые с наукой отнюдь не на короткой ноге? Яктыкульцы уже и вовсе намутили и набаламутили: «.Откуда тополь! Шайтан его воткнул, что ли? Может быть, и торчал какой-нибудь кривой вяз!» Дескать, мы все по чести, по справедливости: дерево, может, и было, не спорим, да только не тополь. Но где же логика? Коли вяз, так и аул бы звался Карамалы— Вязовый!
Такие вот дела. И все оттого, что, как читатель уже догадался, во всем ауле не то что сдвоенного — даже кривого, тощенького тополенка нет. Но ведь был же он! По рассказам аксакалов, когда после революции аул начал разрастаться, народ размножаться, место, где рос тополь, отдали некоему, как в Куштиряке говорят, безлошадно-безтулупному бедняку, а конкретно говоря — отцу Фаткуллы Кудрявого. Но далее мнения стариков тоже расходятся. Одни утверждают, что тополь свалили, а на том месте поставили баню. Другие, тополя и вовсе не поминая, сразу переходят к бане. Вывод: там, где рос тополь, теперь стоит баня, и хотя, стоял ли тополь, точно неизвестно, но баня стоит. (Славное, уточним в скобках, сооружение! И в событиях, о которых мы расскажем, оно еще займет подобающее ему место.)
Как видим, и половинчатое утверждение Шамилова, и расшатанная память стариков четкого ответа дать не смогли. Остается искать свидетельства более прочные, чем человеческая память. И они есть!
Оказывается, от покойного дедушки только что упомянутого Фаткуллы Кудрявого осталась в наследство одна ученая книга, именуемая «Афтияк». Книга и сама по себе памятник прошлой культуры, а уж сведения, которые, ничего не упуская, записывал на ее широких полях тогдашний неведомый грамотей,— истинное сокровище.
1 «Афтияк»-— одна из примитивных книг для чтения.
Кто в пору ржи родился, а кто вопреки обычаю в самые морозы; в каком году какая девушка стала жертвой казаякского дракона (утонула то есть); когда и сколько парней ушло на царскую службу; страшный ливень, лютая сверх меры зима, голод, большая помочь, свадьба,— минуя все эти важные исторические события, запечатленные рукой дотошного летописца, прямиком проследуем к нужному нам месту.
«История достославного аула нашего...» — такими находящимися в полном соответствии с канонами науки словами начинается эта летопись. И далее: «...именуемого Кушти...» (На этом месте автор, подобно своему другу-критику, вынужден хлопнуть в ладоши и воскликнуть; «Эврика!»)
Правда, в самом нужном месте, на второй половине слова — то ли чай разлили, то ли чья-то горючая слеза соленой жемчужиной капнула,— чернила смыты. Обстоятельство, которое у охотника выискивать в чужом глазу соринку может вызвать подозрение. То есть: Куштиряк ли оно, Куштирмэ ли, а может, и вовсе Куштирмэн? Эту сторону дела доверим историкам. Ибо только им с помощью догадок и фантазии под силу неясное сделать ясным, а чего не было — сущим. Изрек же некто: «Олень рогами, мудрец — словами...» Кто, значит, чем силен.
Итак, мы установили: если первая половина славного имени есть «Куш» — «два», сдвоенный, то вторая половина начинается со слога «ти»... Где тут указание на единичность, на вяз или на какое другое никчемное дерево?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29