— Приходит Христос в Рим и спрашивает папу: «Святой отец, где святая мама?» — Лоло хихикает, потому что вольнодумная прибаутка ему ужасно нравится. Для Лоло прибаутки — все. Без них ему трудно попрошайничать. Кто засмеется — даст. «Ради милосердия божьего, подайте на пропитание» действует уже редко на кого. Людям все меньше хочется грустить. И хоть для порядка и начинает Лоло с милосердия, кончает он чаще всего на поле боя, где в квадрате массированного огня промеж ног взрываются ядра. Это доходит до каждого.
Вдруг Лоло замечает целую пажить проса — его засеяли лучшежизненцы, как запасную культуру, взамен вымерзшей озими.
— Вот Димко бы обрадовался.— Лоло входит на поле.
Вдали гремит гром.
— Ну что ты скажешь! — пугается Лоло и вне себя от страха ищет дерево.
Посреди поля стоит триангуляционный пункт, а под ним — густая мирабель. Лоло торопится к ней, но вовремя вспоминает: нет, не положено. Возвращается на дорогу и прибавляет шагу — ему страшно.
— Чтоб тебя нелегкая! Гром грянул, дождь припустил.— Взгляд Лоло устремлен на мглу над Белым Хутором. Над мглой перекрещиваются желтые молнии.
За подъезжающим Битманом увязывается Гарино — когда гром гремит, его прихватывает тоска. Разгоряченный Битман отшвыривает его ногой, Гарино протискивается в коридор, но оттуда его выгоняют последние убегающие гости.
Под первыми дождевыми каплями стоит высокая Терезия Гунишова — у нее болят ноги, потому что стоит она уже долго, не может смириться, что к ней не приехали. Ветер треплет на ней темное платье, лохматит седые волосы, платок, завязанный узлом, сдуло на шею. В дождь она не стыдится плакать, из глаз льются горячие слезы, а с неба — ледяной дождь.
Гарино отчаянно ищет спасения и находит его в свинарнике. Когда-то тут было полно жирных хряков, но кухарки теперь таскают помои домой, и потому в свинарнике последняя могиканка, худая, как кочерга. Гарино, прыгнув к свинье, прижимается к ней, ищет защиту от этой напасти, что бушует снаружи. Слабонервная свинья не верит в его бескорыстную нежность, пятится от нежеланного гостя. Пес боится грозы, свинья — пса.
— Нет, не довелось нам изведать страшной грозы,— предается воспоминаниям в столовой Милка Болехова.
— Это почему ж?
— Да потому, что ее не было. На море бывает страшная буря, а тут — нет, но как-то раз был у нас Имро, брат мой, ходил в среднюю школу в Кежмарке, а у нас вот тут радио на батарейках было,— указывает Милка между окнами.
— Тише,— шипит Йожка; в приемнике хрипят молнии, и он недослышал важных известий о бомбовом покушении.
— ...а выключатель был прибит в окне между двумя
рамами, не видать его было, полымя так и металось туда-сюда, все мы жутко боялись, а Имро и говорит, раз я тут, ничего не бойтесь, и вдруг так громыхнуло, что мы все, считай, в штаны наложили, а Имро-то первый — шасть в угол к дверям, ох уж мы и смеялись, бедолага-сердяга, как же плохо он кончил, четыре раза опухоли резали, потом на химиотерапию ходил, жену какой-то парняга на мотоцикле сшиб, беда мужика совсем задавила, газ пустил, ее из больницы на похороны привезли, да, беда на беду, не глядеть бы на божий свет...
Лоло вытаскивает окоченевшую Гунишову из мутного ручейка на сухое место. По дороге шлепает ее по заду, чтобы она очувствовалась.
— Живей переоденься, Терина! — заталкивает он ее в девичью. На пороге Гунишова оборачивается и дает ему оплеуху — аж в ушах звенит.
— Ну слава те господи.— Радуясь, Лоло трет щеку. Ему-то не во что переодеться, разве в пижаму; в том же виде он проходит в столовую, где все уже в сборе.
— Что, дождь тебя воротил? — гадает Требатицкий.
— Нет, чтоб Димко на прощанье спеть. Дурная весть прошла: утка крякнула, берега звякнули, море взболталось, вода всколыхалась. Гроза слабая, пока здесь я, не бойтесь!
В эту минуту ударяет гром, и Лоло первый лезет под стол и затихает. Никто не смеется. Лоло из-под скатерти взглядывает на Яро.
— Ты чего не смеешься?
— Смеюсь только по первому разу, а я, выходит, уже долго живу, ежели для меня все не ново. Люди всегда одинаковы. Трусы похваляются, герои молчат.
— Лоло, у тебя нет тромбоза? — ни с того ни с сего спрашивает Вихторичиха.
— Есть, конечно.— Лоло подает ей заскорузлый сопливый платок.
— Кто-то тут разукрасил воздух! — насторожившись, объявляет Вайсабел.
— Я,— признается Лоло.— С перепугу напустил.
— Тьфу, ей-ей, один смрад,— нюхает морщинистая Вихторичиха Лолов тромбоз, в который он трубит, когда у него мокрый тромбон.
— Ступай вон смердеть, здесь едят! — Йожка выгоняет Лоло.
Снаружи льет как из ведра, студеный ветер срывает зеленые абрикосы, ломает мелкие ветки.
Йожко Битман затаился на Милоховом сарае. Поцем
не отозвался, и Йожко, почуяв неладное, нашел его, дохлого, у входа в сарай. Йожко сидит не шелохнется, так как за минуту до этого его отец прошмыгнул в сарай, где хотел, верно, подглядеть за Евкой Милоховой. Да не тут-то было, она враз вскрикнула: «Игор!» — и потом умолкла. Значит, опознала его.
Йожко на сарае головой вертит — никак в толк не возьмет, что там и как с его папкой.
В тесине находит дырку от сучка и заглядывает в сарай. В сарае рядом с Евкой Милоховой лежит Игор Битман и гладит ее по оголенной груди. Может, ударилась с перепугу, мозгует Йожко. Чего ему от нее надо? Понапрасну бы о ней не заботился!
Но на этом кончается его слежка: он ненароком сшибает серый бумажный комок, в котором осиное гнездо. Гнездо падает на доски, и Йожко — какая уж тут конспирация! — дает деру. Разъяренные осы в поисках виновника находят в сарае Битмана и Милохову. Битман выскакивает из сарая с одеждой в руках. Совсем потеряв голову, он шлепает прямо по луже. А Йожко следит за ними уже из укромного местечка в мокром малиннике и надивиться не может, почему они держат одежду в руках. Должно быть, отмахиваются ею от ос, приходит он к выводу и бежит домой, чтоб было алиби.
На углу Цабадаихиного сада вспоминает, как отец в первый раз послал его воровать. Тогда отец казался ему недосягаемым.
— Что хочу могу воровать?
— Что хочешь.— Отец весь мир ему подарил.— Но чтоб тебя никто не заметил. Не тот вор, кто крадет, а тот, которого схватят.
Крохотный Йожко притащил с Цабадаихиного огорода мотыгу, куда большую, чем он сам. Два дня спустя Игор Битман отнес ее Цабадаихе, с оговоркой, чтоб не пускала к себе всю эту ораву из богадельни.
— Не люблю совать нос в чужие дела, но на вашем месте я бы не доверял так. Мотыжку кто-то бросил в котельную, а я малость пообтер ее от угля.
Цабадаёва стала запирать калитку.
В сумеречной столовой отобедали. Лоло учит всех гражданской прощальной. Йожка упрямо слушает по едва слышному громкоговорителю сообщение об израильских провокациях и эскалации.
— Наша жизнь, что летний день, чредует тень и солнца свет,
и промелькнет она, как сон,
и ей вовек возврата нет,— запевает Лоло, дирижируя сжатым кулаком, потому что пение не ладится.
— Яро, пой!
— Голоса нет.— Яро кашляет, простужен не только он — вся столовая дохает.
— Как сон бежит за часом час
и исчезает в дальних далях,
так к вечеру увядший цвет
был поутру еще прекрасен,—
выводит Лоло рефрен — поет он один.
— Счастлив тот, кто жизнь свою труду отдаст,
и благодарной памятью народ ему воздаст,—
поет Лоло, ничего не замечая вокруг, и его красивый голос христарадника наполняет холодную столовую, берет всех за душу, даже Йожку принуждает оторваться от Среднего Востока.
Лоло кончает петь, на глазах слезы, он опускается на колени и заламывает руки.
— Пойте же, во имя милосердия божьего, хотя бы для Димко спойте, он ведь был нам как отец...
Йожка выключает арабскую конференцию на высшем уровне и говорит в тишину:
— Во имя божьего милосердия будем петь. Начинай, Лойзо!
Лоло не верит своим ушам, быстро отирает слезы и запевает:
— Наша жизнь, что летний день...
Игор Битман торопится отпереть мертвецкую. По дороге приводит себя в порядок. Осы искусали ему спину, под мышками, но у всех на виду только его пунцовое от злости лицо. Перед домом он вытирает о лохматого Гарино загвазданные полуботинки и становится на скребок, чтоб сбить грязь с подошв. Грязный старый пес немедля поднимает ногу и потихоньку мочится на Битмана.
На кровати на коленях молится Терезия Гунишова, чтобы не сойти с ума. За минуту до этого она еще прыгала, как девочка, и в такт напевала старинную песню-попросуху:
Я мальчонка-пастушоку овцы бродят по лужку, по деревне я хожу,
торбочка моя висит, пес на торбочку ворчит, киньте хлебушка туда, чтоб была она полна.
А как не заладились у нее прыжки, она опамятовалась и давай молиться — отчаяние, боль и невообразимый ералаш в голове при знакомых, дорогих сердцу словах молитвы вдруг исчезли, улеглись, утихли; Терезия Гунишова в покорной самоотреченности черпает покой. Не станет она противиться воле божьей. Может, это всего лишь испытание...
Она улыбается, закрытыми глазами видит своего жестяного бога: она ведь изо дня в день носила ему воду для цветов, крест был сразу же за ложбиной...
Феро Такач приносит маленькому Битману тысячу дробинок, но Йожко жалко кроны.
— Хочешь на куртку? — Он прикладывает к техасам Димкову пуговицу.
— Мне пять надо.— Феро разглядывает красивую пуговицу.
— Настоящее серебро,— торгуется Йожко.— За тыщу дробей. Но только четыре.
— Тогда пятую куплю.— Феро соблазняется.
— Нету ее у меня, одна в саду потерялась,— вспоминает Йожко о долгих Димковых поисках.— Если найду, отдам.
— Тогда сперва заплати мне, а потом я их куплю.
— Ну-ну-ну! Дай-ка сюда.— Йожко взвешивает коробку.— Принесу тебе все пять, знаю, где еще одна.
— Ладно. Иоланка дома? — Феро вытягивает шею.
— Замуж выходит,— охлаждает его Йожко.
— Ну привет,— говорит Феро.— Принеси хотя бы пуговицы.
Похороны не удаются. Все выпачкались в грязи, простужены, весь обряд кашляют. К лежащему в гробу Димко протискивается Битман-младший с букетом в руке. Он отрывает последнюю пуговицу, и ветер треплет красную полу безрукавки. Гроб быстро заколачивают и относят к неглубокой могиле. Когда хор Лоло затягивает прощальную, начинает хрипеть местное радио, объявляя о прививке собак против бешенства. На этом местные новости кончаются.
— Ну стоит ли благородно жить? — выкрикивает исстрадавшийся Лоло и уходит в усадьбу.
Яро после этих тягостных похорон остается на кладбище, отыскивает памятник со своим годом рождения, к которому уже давно подсадил ивовую ветку. Заросшую могилу никто не обихаживает, плачет над ней лишь молодая ива.
Яро смотрит на маленького Битмана, который несет Феро Такачу пуговицы Димко, и думает о том, что надо бы убить его, ведь только он, Яро, знает, какое это чудовище, но следом говорит себе: ладно, внуки вернут наши долги.
Уходит с кладбища и могильщик Правда, сетуя, что ненастье не наступило раньше. В холодную погоду покойник пролежит и неделю.
Ивета после похорон сразу в сильном жару слегла. Все деньги за дом, что остался под плотинным озером, она отдала сыну на опыты, а сама пошла в дом для престарелых. В институте не было тогда достаточных средств для ученого, а до великого открытия оставался один шаг. Когда деньги кончились, ученый сын в ужасе узнал, что это открытие уже полгода назад сделано в Софии и что смелую гипотезу его методикой подтвердить не удалось.
В бумагах Иветы нет отметки, что оплачивающая расходы семья не настаивает на сообщениях об ухудшившемся состоянии пенсионера или о его возможной кончине, и поэтому Битман с чистой совестью посылает сыну телеграмму.
Ученый прибывает автостопом, организует перевозку матери в больницу, но по пути заражает ее гриппом; мамочка на следующую ночь умирает.
— Зачем такой сын с его опекой? Она до полуночи не протянет,— хмуро говорит Битман вслед отъезжающей «скорой», в которой преданный сын обдает жертвенную мамочку гриппозным дыханием. Предсказание Битмана сбывается, ошибается он только во времени.
Напрасная смерть на почве любви, заключает Битман и набирает номер судьи Юшковичовой из краевого суда: ее старенькая мать нуждается в более систематичной заботе, чем та, какую ей может оказать заваленная обязанностями судья.
Иоланкины одноклассники под руководством брати- славского Патрика крадут с Димковой могилы цветы Цабадаёвой, из старого венка сооружают цветочную корзину, которую после вечернего просмотра намереваются вставить в окно Иоланкиной комнаты. Они и не подозревают, что Иоланка в эти минуты улыбается приятелю Битмана, каменщику, который в целях предсвадебного
контроля вделывает в наружную стену латунную решетку. У Игора Битмана нет уверенности, что Петер вдосталь насытился.
В приходе возвеселенный священник щедро потчует последних трех учеников реальной гимназии в Мишколь- це1 — выпускников восьмого класса в лето от рождества Христова 1916. Арци, Гейди и Йожка кончали во времена Франца Иосифа и каждые пять лет — за исключением военных — встречались вплоть до 1971 года. А с той поры выпускники встречаются каждый год, все более гордясь тем, что еще живут на свете. На этой выпускной гордости и зиждутся страстные молитвы Йожки за жизнь свою и смерть ближних.
Гейди, сам не свой от радости, просит святого отца позволить ему отслужить благодарственную мессу, чего не делал он тридцать лет, но от переизбытка чувств при подготовке службы в костеле умирает. Оставшиеся двое по этому поводу безбожно напиваются; Йожка, правда, знает свою меру, а вот Арцинко — море по колено. Йожка, исходя из этой меры, отговаривается боле нью печени и тем самым спасает свою жизнь. Отравившегося Арци отвозят на промывание, но лечение оказывается слишком сильным для его слабого тела. Тремя днями позже Йожка собирается на похороны. У него все болит, но в душе он ликует: выиграл самое трудное состязание.
В «Надежде» более или менее трезвый Феро Такач наталкивается на пьяного Поплугара Шани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15