— И я тоже больше всего люблю военные фильмы, такие мучения — просто ужас,— утешает Вихторичиха Болехову.— Не плачь так, фильм начинается.
— Наверняка война будет, недаром эти важные шишки в Брюсселе собираются,— вступает Тибор Бергер.
Все умолкают, смотрят на лирический пейзаж и на сухое дерево на переднем плане.
— Надеюсь, у них хватит ума,— всхлипывает Милка Болехова, но тут лицо ее проясняется, потому что появившиеся на экране каскадеры в форме падают при фотогеничных взрывах.
Йожка усиливает громкость — взрывы недостаточно сильные.
Яро, скорчившись на ветке, таращит глаза на внезапно осветившееся окно ванной. За ним тянут шеи Битмановы клиенты. Иоланка сперва раздевается. И уже нагишом напускает воду в розовую ванну.
Яро придвигается на ветке ближе, дерево трещит — Яро оглядывает грушу. На верхушке он замечает незнакомого паренька, которого раньше не было среди дружков Йожко. Парень пожирает глазами голую Иоланку.
— Не ворошись, гробануться хочешь? — предупреждает Яро маленький Битман.
Толстая ветка скрипит, и Яро с понтом плюхается на землю.
Паренек в кроне звонко смеется и тем выдает себя.
— Кто это? — вскрикивает маленький Битман, завидев непрошеного гостя.
— Гарнади с Белого Хутора,— узнают соперника влюбленные одноклассники.— Ну теперь получишь!
Все шумно соскакивают с груши и запасаются камнями из битмановской щебенки.
— Искренняя ажитация,— выкрикивает горделивый Патрик из Братиславы.
Гарнади не медлит, спрыгивает с дерева, и одним махом он уже в Цабадаихином саду.
— В окружную! — приказывает стреляный Йожко Битман.— Загоним его к Милоху.
Вся надежда Йожко — на свирепого бульдога. Гарнади не знает о нем и потому поспешно перепрыгивает через следующий забор.
За забором караулит сонный Поцем. Он мертвой хваткой вцепляется в Гарнади, а ворчать начинает уже чуть погодя, чтобы удвоить ужас тихой атаки.
Гарнади, забыв о прокушенной икре, вспрыгивает на ближайшее дерево, а Поцем ложится под деревом и ждет. Гарнади пластает рубаху и перевязывает кровоточащую икру.
Сад Милохов окружен. Йожко, Патрик и Иоланкины одноклассники мечут во тьму камни; прошуршав в кронах, они сшибают листья — и снова тишина. Расшвыряв все камни, ребята выкрикивают парочку ругательств и уславливаются на завтра.
— Завтра дадим репризу,— с сумасшедшинкой смеется невротичный Патрик.— Убьем его, хорошо?
— Не бойсь,— протягивает ему руку Битман-младший.— Поцем его растерзает. Он загнал его на дерево и ждет, когда он слезет. Не бойсь!
Патрик уходит, уверенный, что приобрел друзей до гроба.
Из грушевых сплетений выбирается встревоженный Яро. При падении подвернулась лодыжка, и теперь каждый шаг отзывается болью. Он отламывает сук и, опираясь на него, потихоньку доковыливает до богадельни.
И только в коридоре перед дверью в мертвецкую вспоминает о Димко, но, мучимый распухшей лодыжкой, не предается печальным размышлениям. Облегчение наступает лишь под холодной струей в умывальне.
В мальчишечьей комнате ходит-похаживает точильщик Требатицкий. Из больных городских бронхов в горле скапливается мокрота; он надсадно хрипит, через силу кашляет и отхаркивается, потому что знает: как откашляется — полегчает на время. Наконец он сплевывает в плевательницу с пригоршню мокроты и, просветлев, делает вдох очищенными бронхами.
Яро молча ложится, от отвращения у него стынет нутро: он мысленно представляет себе на языке соленую зеленую слизь и сладковатую заскорузлую мокроту. Он с трудом удерживает в желудке ужин и пытается сосредочить- ся только на боли в лодыжке.
К Требатицкому подходит Тибор Бергер и ударяет его по плечу.
— Ступай вон подыхать!
Минуту назад они вместе пришли с телевизора, разочарованные замедленной фабулой: за двадцать минут никто не умер, одна болтовня.
— Ты, говновоз! — Требатицкий чувствует себя чище.
— Ты, зараза гнусная! — Бергер чувствует себя здоровее.
Они вцепляются друг в друга и отвешивают вялые удары сонных пенсионеров. Притомившись, начинают ругаться.
— Ты цыган!
— Сам цыган!
Оба они от природы смуглые, и потому «цыган» — хорошее ругательство, лучшего не придумаешь, а раз ругаться уже без толку, они снова схватываются и опрокидывают плевательницу.
— Возьмете в чуланчике тряпку и ведро, вымоете весь пол — и марш в кровать! — с упором говорит Игор Битман в дверях, прислонясь к косяку. Свалился как снег на голову.
— А ну как не будем,— прощупывает Бергер, разочарованный всем сегодняшним днем.
— Тогда не будет карманных, сделаю вам выговор перед коллективом, узнает об этом семья, задержу деньги и почту, не будет добавок... Как вам угодно, пан Бергер. Мы должны создать здесь терпимый во всех отношениях способ общежития, в противном случае заслуженный отдых превратится в ад. Вы подписали распорядок нашего дома, а иначе семье пришлось бы перевести вас в другой дом. Вам угодно взвалить на них лишние хлопоты? Представьте себе, чужие люди, иные привычки, кто знает, какое окружение. Надо признать, и у нас есть недостаточки, конечно, вас должно быть меньше по комнатам, но поймите, это от меня не зависит, я делаю все, что в моих силах.
Бергер взвешивает и понимает тем быстрее, что Требатицкий без единого слова уже плетется с тряпкой и для него.
— Мы должны идти друг другу навстречу,— улыбается Битман, ибо видит на Димковой кровати крепко спящего инженера Благу с чемоданчиком под головой.
— Покойной ночи,— желает он и поворачивается. В коридоре его ждет Маришка.
— Поговорить хочешь? — бросает она взгляд на канцелярию.
— Домой тебя провожу, Маришка,— решает Битман, так как по всем его расчетам Поцем уже уснул.
Они выходят на дорогу.
— Игор, сделай мне то самое,— просит Маришка.
— Не могу каждый день,— отмахивается Битман, глядя на освещенное окно Евки Милоховой.
— А завтра сможешь? — не теряет надежды Маришка.
— Увидим, зависит от того, какой будет день.— Битман поворачивается и исчезает во тьме.
Маришка входит во двор, будит на ступеньках Рудо Ваврека, и они заходят в дом. Рудо пил мало, как следует выспался и потому опрокидывает Маришку на постель и делает ей ребенка.
Маришка, обнимая спящего Рудо, раздумывает о своей жизни. Битман, крадучись, обходит сады, так как с проселочной дороги его вспугнули парни с камнями. Он трясет изгородь, но Поцема не видать.
Битман трясет сильнее. В саду тишина, сквозь деревья просвечивает веранда Евки Милоховой.
На дереве затаился просмотревший все глаза Петер Гарнади, семнадцатилетний ученик-столяр из Белого Хутора. Под деревом он видит спящего бульдога, икра горит огнем от укуса. Гарнади неслышно спускается на сильных руках и пятками нацеливается на шею собаки. Считает про себя до трех и прыгает. Хрясь! Поцем страдальчески взвизгивает, но больше не подает признаков жизни, начисто одурманенный тазепамом. Гарнади крепко хватает
его за задние ноги и, размахнувшись, расшибает о дерево.
Недремлющий Игор спрыгивает с изгороди опять на дорогу и плетется домой, заслышав в Милоховом саду незнакомые звуки — гибель Поцема. У Битмана один- единственный принцип — идти всегда наверняка, не рисковать. А с Евкой Милоховой он шел на риск: хотел проверить ее реакцию, притащив отравленного Поцема. Мол, нашел бульдога в своем гараже, где тот вылакал молоко для больной кошки, которую Битман решил усыпить, чтоб больше не мучилась. А на обратной дороге от Евки Битман собирался прорыть дыру под забором, через которую Поцем якобы вылез. Но Битман пока оставляет свой светлый план про запас и тащится домой, не желая рисковать встречей с очередным, еще не изведанным риском.
В кухне у вдовы Цабадаёвой сидит за столом ее сестра Катерина, которая нежданно приехала последним автобусом в гости. Насыщаясь поздним ужином, через дверь в горницу смотрит военный фильм. Цабадаиха обслуживает ее, затем стелет ей постель в горнице.
Когда фильм кончается, вступает Катерина:
— Сон про тебя вышел, видела тебя в белой шляпе, а по соннику это значит — скоро помрешь. Вот я и приехала проститься.
Цабадаёва присаживается на краешек кровати и с ужасом смотрит на сестру, которую многие годы не видела.
— Мужа ты извела, мог бы еще поднесь жить, да ты замордовала его! А хороший мужик был, выдюжил бы до последнего, кабы ты бесперечь не гнала его спину ломать, надсадился, бедняжка. Конфет тебе привезла, на! — Катерина вынимает вишни в шоколаде.
Ошарашенная Цабадаёва берет вишни, но они высыпаются на кровать, потому что у нее трясутся руки.
— Я немного съела в поезде.— Катерина собирает конфеты в разорванный целлофан.
— Да ты что, Катеринка, сестрица милая, Якуб почки застудил на последних учениях. Погнали их в поход по пояс в снегу, весь взвод кровью мочился. Воротился, получил воспаление легких, от этого его и хватил удар, собственной кровью залился,— заикается Цабадаёва, отворяет мощный коричневый шкаф и ищет жестяную коробку с бумагами.
— Писал мне перед смертью, как ты его поедом ешь,— роется Катерина в сумочке.
Сестры стоят друг против друга, каждая со старой бумагой в руках.
— Похужело мне, но еще работаю, в саду дел невпроворот, и Анча все к сроку требует,— козыряет Катерина.
— Цабадай Якуб,— вычитывает Цабадаёва из свидетельства о смерти и захлебывается слезами.
— Покайся в грехах своих, воротись в лоно церкви святой,— кует Катерина железо, пока горячо.
— Не затем ты пришла! — всхлипывает скорбная Цабадаёва.— Не тебя взял, а меня! А ты пошла за старого мужика. Выходит, мой грех, да?
— Меня любил, а ты его охмурила! — пускается в слезы Катерина.
— Ну-ка давай под перину, утром автобусом в пять сорок уедешь,— вскипает Цабадаёва.— Так-то ты приехала проститься? Хоронить меня приедешь, если насмелишься!
— А у тебя опять полюбовник, а у меня никого-о-о,— затягивает Катерина и валится на перину.
— Сама о себе хлопочи! — шваркает носом Цабадаёва, собирает рассыпанные вишни, уходит в коровник, бросается на соломенную сечку и — в плач.
В стойле просыпается поросенок, вскакивает передними ногами в корыто — просит есть.
С минуту завывают они в один голос, потом Цабадаёва подымается и успокаивает его.
— Не кричи, всех перебудишь! Дам тебе хлеба.
Вдова мочит в ведре сухую горбушку и, почесав поросенка за ухом, сует ему в рыло хлеб; визгун затихает. Сосет мокрую корку, хрустит твердым мякишем, валится на бок и засыпает.
Цабадаёва минуту-другую прислушивается к нему, успокаивается и не торопясь возвращается в горницу. Катерина лежит одетая, только черная юбка перекинута через стул; лежит, рот раззявила и храпит так, что, кажется, вот-вот задохнется.
Цабадаёва приглядывается к седой сестре. Из увядшего рта торчат никелированные коронки на желтых корешках, под носом пробиваются пушистые усики, вмятые ногти подстрижены прямо, на руках вперемежку пестрят розовые и коричневые пятна.
Цабадаёва вздыхает, тушит свет и ложится. Засыпает тотчас и вскорости присоединяется к Катерине. Сестры храпят в лад.
В Иоланкиной комнате Петер Гарнади тихонько целует Иоланку Битманову. Петер нетерпелив, но Иоланка обеими руками держит молнию на техасах — натянула их
сразу же, как только Петер постучал в окно. Иоланка не отрывает глаз от зеленых стрелок настольного будильника: маленькая стрелка упирается в двенадцать, а большая светится на пятьдесят девятой минуте, последней минуте Иоланкиного детства и девичества.
— Еще минуту, Петер,— дрожит всем телом Иоланка,— а потом можем все,— шепчет она, сдерживая себя.
— Иоланка,— дергает нетерпеливый Петер ее ночную рубашку.
— Не целуй больше,— шепчет Иоланка.— Возьму в рот подушку, чтоб не закричать, потому что первый раз больно. Папка бы убил тебя.
Гарнади шепотом бурчит.
— Полночь,— выдыхает Иоланка, спускает молнию и берет в рот уголок подушки. Тело пронизывает живым электричеством, которым ее заряжают прекрасные, нежные руки Петера. Иоланка куда-то летит, голова кружится, и вся она сладкая, возбужденная, и на свете нет ничего, кроме ее волшебного тела, упоенного ласковыми прикосновениями, посреди которых пляшет огненное сердце; резкий толчок оглушает Иоланку, не дает ей вздохнуть, но вдруг по ней пробегает дрожь, и ей хорошо, и боль была такая сладостная, розовая.
За стеной просыпается Йожко Битман. Что-то настораживает его. Вроде бы у Иоланки включен телевизор, потому что она тихо смеется. Йожко на цыпочках подкрадывается к ее двери, прислушивается и узнает самоуверенный голос Гарнади. Потихонечку будит отца и пытается растолковать свой план действия, но заспанный Игор Битман надеется, что время еще не упущено: самое- самое еще не свершилось. С ходу он вламывается к Иолан- ке, но по пути задевает за портьеру, и потому Гарнади удается дать деру через окно. Вместо него Битман находит лишь прогрызенные техасы и попорченную Иоланку. Битман избивает ее и принимает тазепам, не вместившийся в мясо.
Маленький Битман, ворочаясь в постели, размышляет об отцовых промашках. В Иоланкиной комнате давно надо бы сделать решетки, раз она такая. За духовой пистолет с сифонными баллончиками отец его здорово вздул.
— Оружие сбивает тебя с толку, тебе кажется, что ты сильней, чем на самом деле. Твое оружие — хитрость! — лупцевал его отец.
— Мое оружие — хитрость,— повторял Йожко, чтоб отпустили его душу на покаяние.
— Ступай смотри фильм,— подтолкнул Битман сына к цветному телевизору за одиннадцать тысяч, где как раз шел фильм о партизанах.— Чтоб тебе все всегда было до лампочки.
И они сидели вместе и смотрели, как вешают партизан.
Йожко оружие не продал, спрятал на чердаке, а отцу показал другие деньги. Прости его отец и позволь сбегать за пистолетом, они смогли бы поймать Гарнади и избить. Если стрелять с близкого расстояния, пулька наставит большой фиолетовый синяк. Йожко испробовал это на Пишти Моравце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15