Оригинальные цвета, удобная доставка
Он приехал из Гранады, где имел адвокатскую практику, и был женат. Он сказал, что хочет заснять убийства в Испании через щель между полами пальто. Когда война закончится, никто не сможет опровергнуть его свидетельство.
Густаво приходил к прилавку Селии снова и снова. Он принес ей цветок жасмина, символ патриотизма и чистоты, и сказал, что наступит день, когда Куба тоже освободится от кровососов. Густаво спел песенку о красивой родинке, lunar, у нее над верхней губой и подарил ей сережки с жемчужинами.
Ese lunar que tienes, cielito lindo,
junto a la boca…
No se lo des a nadie, cielito Undo,
que a mi me toca.
Когда Густаво уехал в Испанию, Селия не находила себе места от горя. Весенние дожди сделали ее раздражительной, зелень резала ей глаза. Однажды она увидела печальных голубей, клюющих тухлое мясо у нее на крыльце, и обратилась к знахарке за зельем.
– Я хочу утешения, и чтобы это было легко и надолго, – сказала она цыганке.
Селия купила у нее тигровый корень, выкопанный на Ямайке, пучок индиговых листьев, полупрозрачные темно-красные зернышки и, наконец, маленький джутовый мешочек с травами. Все это она вскипятила с медовыми сотами, закрыла ставни и выпила.
Селия легла в постель в начале лета и не вставала в течение восьми месяцев. Она была высокой, на голову выше многих мужчин, с красивой грудью и стройными полными ногами. Вскоре она так исхудала, что кости у нее выпирали, ногти пожелтели и прекратились менструации. Тетя Алисия повязала ей голову цветным платком, чтобы скрыть поредевшие волосы, уродовавшие ее еще больше.
Врачи ничего у Селии не находили. Они осматривали ее, внимательно разглядывали через монокли и увеличительные стекла, выстукивали металлическими инструментами грудь, руки, бедра и лоб в унылой геометрической последовательности. Электрическим фонариком толщиной в карандаш светили ей в глаза, сверкающие, как лампы, на изможденном от бессонницы лице. Выписывали ей витамины, глюкозу и снотворное, но Селия все худела и бледнела.
Соседи предлагали свои собственные лечебные средства: компрессы с арникой, грязь из святого источника, оброненный слоном бивень с Нигера, который надо растолочь и добавить в бульон. Они перекопали весь двор в поисках проклятия, но ничего не обнаружили. Лучшие повара на Пальмовой улице приносили Селии кокосовый заварной крем, гуайяву и сырные торты, пудинг и ананасовые кексы. Вильма Кастилльо, выпекая «Аляску», сожгла ее, причем загорелась и кухня, которую с трудом потушили, вылив множество ведер воды. После пожара несколько человек навестили Селию. «Она скоро умрет», – пришли они к заключению.
Ее тетя, доведенная до отчаяния, позвала сантеру из Реглы, которая украсила Селию ожерельем из бус, затем принялась подбрасывать раковины, чтобы узнать волю богов.
– Мисс Селия, я вижу мокрый пейзаж на вашей ладони, – сказала маленькая сантера, затем повернулась к тете Алисии. – Она переборет эту страсть.
Селия написала свое первое письмо Густаво Сьерра де Армас по настоянию Хорхе дель Пино, который приходил к ним и ухаживал за ней во время ее болезни. Хорхе был на четырнадцать лет старше Селии, носил круглые стальные очки, стекла которых уменьшали его голубые глаза. Селия знала его с детства, еще с тех пор, когда мать отправила ее из деревни к тете в Гавану.
– Напиши этому дураку, – убеждал ее Хорхе. – Если он не ответит, ты выйдешь замуж за меня.
11 ноября 1934
Mi querido Густаво!
Мне нечем дышать. Без тебя разве я могу быть веселой?
Навсегда твоя,
Селия
В течение двадцати пяти лет Селия писала своему возлюбленному-испанцу по письму каждый месяц одиннадцатого числа, затем складывала письма в обитую шелком шкатулку, которую держала под кроватью. Селия снимала свои жемчужные серьги только девять раз, и только для того, чтобы их почистить. Никто никогда не видел ее без них.
Внучки рассказывают, как во время поездки они кормили бананами пегую лошадь и рассматривали рогатых земляных червей, которые водятся только на этом острове. Селия знает, что Лус и Милагро всегда держатся вместе и общаются друг с другом на особом языке знаков, понятном только им одним. Лус, которая старше сестры на двенадцать минут, обычно говорит за них обеих. Сестры похожи друг на друга, как две семечки; они темнее, чем их мать, с более округлыми чертами лица и черными отцовскими глазами. У них одинаковые родимые пятна в виде крошечного светло-коричневого полумесяца над левым веком, и волосы заплетены в две закинутые за спину косички.
Втроем они отправляются домой, на Пальмовую улицу. Водитель автобуса, лысый человек с острыми зубами, пожимает Селии руку. Пальцы у него шершавые, словно пробка. Она безошибочно заключает, что он был водопроводчиком. Селия гордится тем, что работала в универмаге «Эль Энканто». В те времена она могла с первого взгляда определить, сколько покупатель может потратить на фотоаппарат. Самые дорогие камеры она продала американцам из Пенсильвании. Сколько же с тех пор они сделали снимков?
Водитель поворачивает на Пальмовую улицу с ее ровными рядами тесно стоящих двухэтажных домов, выкрашенных огненно-желтой краской. В самом конце, у скобяного магазина, дорога огибает этот разукрашенный квартал, идет мимо строящейся больницы в другую часть Гаваны. Фели-сия купила максимально разрешенное количество краски – восемь галлонов, – взяла взаймы малярные кисти и приставную лестницу и потратила два воскресенья на покраску дома.
– В конце концов, можно умереть, пока добьешься подходящего голубого оттенка, – заявила она.
Воздух влажный от послеполуденного дождя. Селия прижимает к себе внучек.
– Ваш дедушка умер на прошлой неделе, – говорит она им и целует каждую в щеку. Затем берет Лус и Милагро за руки и поднимается по ступеням крыльца.
– Девочки! Девочки! – Фелисия машет им рукой из окна спальни на втором этаже. Окно полускрыто ветвями тамаринда, в которых копошатся воробьи и какие-то золотистые птички. Лицо у Фелисии оживленное и потное от жары. На ней американская фланелевая ночная рубашка с бледно-голубыми розами, застегнутая у самого подбородка. – Я сделала кокосовое мороженое!
Мороженое из магазина дешевле, но для Фелисии готовить его собственноручно стало особым ритуалом. Это началось в 1966 году, когда от нее ушел муж. У Фелисии тогда вдруг появились галлюцинации, и с тех пор они возвращаются к ней каждый год, после затяжных дождей. Она редко отклоняется от первоначальной схемы, не пропуская ни малейшей детали.
Фелисия зовет сынишку. Селия с внучками входит в дом, ей навстречу выбегает Иванито. Он обнимает ее худыми ручонками, а она напевает ему печальную любовную песенку.
Quieres regresar, pero es imposible
Ya mi corazdn se encuentra rebelde
Vu?lvete otra vez
Que no te amar? jamas.
* * *
Ночью Селия лежит без сна в пустой столовой желтого дома на Пальмовой улице. Когда-то он принадлежал ее свекрови, а теперь здесь живет Фелисия. Невозможно заснуть в этой комнате, в этой кровати, от воспоминаний, которые мучают ее долгие годы. Этот дом, думает Селия, приносит только несчастье.
Она вспоминает, как впервые вошла сюда после медового месяца, проведенного в Сороа, с белой орхидеей в волосах, той, что Хорхе сорвал в саду, разбитом на высоких уступах над серными ваннами. Свекровь, у которой на мужеподобном обрюзгшем лице выделялся мясистый нос, выхватила цветок и смяла его в ладони.
– Я не потерплю разврата в моем доме, – резко заявила Берта Аранго дель Пино, угрюмо разглядывая темную родинку над губой Селии.
Потом повернулась к своему единственному сыну:
– Я поджарю тебе красного люциана, mi coraz?n, как ты любишь.
Деловые поездки Хорхе длились бесконечно. В течение первых месяцев после их свадьбы он звонил Селии каждую ночь, его тихий голос в трубке звучал успокаивающе. Но вскоре звонки стали реже, да и тон его голоса изменился, стал более сухим.
Когда он бывал дома, они молча и напряженно занимались любовью, пока его мать спала. Брачным ложем им служила узкая кровать, которую днем прятали в чулане при столовой. Потом они одевались – он в пижаму, она в ночную сорочку – и засыпали обнявшись. На рассвете входила с коротким стуком Берта Аранго дель Пино, открывала ставни и объявляла, что завтрак готов.
Селия хотела рассказать Хорхе, что его мать и сестра Офелия плохо относятся к ней, что они ужинают только вдвоем, не приглашая ее за стол. «Ты видела рубашку, которую она сшила для Хорхе? – слышала она, как Офелия со смешком говорила матери. – Наверное, решила, что у него выросла третья рука». Остатки еды, которые они ей оставляли, были хуже отбросов для уличных собак.
Однажды, когда они вдвоем отправились покупать нитки для вышивания, Селия решила приготовить тушеное мясо в остром соусе. Она накрыла стол в столовой льняной скатертью, сервировала серебром, собрала плоды с тамаринда, выжала их и нацедила целый кувшин сока Волнуясь, полная надежды, она ожидала их возвращения. Офелия первая зашла на кухню.
– Что это ты надумала приготовить? – спросила она, подняв крышку кастрюли, и с грохотом опустила ее, как будто ударила в литавры.
Берта Аранго дель Пино прошествовала на кухню, тяжело передвигая тощие ноги с толстыми коленями. Прихватив кастрюлю двумя кухонными полотенцами, она невозмутимо пронесла ее через гостиную, вниз по ступеням крыльца во двор и опрокинула содержимое в сточную канаву.
Мать и сестра Хорхе допоздна играли в столовой в домино, не давая Селии лечь спать, а ведь сон был ее единственным утешением. Селия знала, что они вместе сидят за туалетным столиком на тощих задах и мажут отбеливающим кремом свою темную веснушчатую кожу. Берта Аранго дель Пино оставляла крем на всю ночь, стараясь уничтожить любое свидетельство своей мулатской крови. Она питала слабость к абсенту, и от нее постоянно исходил слабый запах алкоголя. По утрам щеки и лоб у нее горели от притираний и крепкого ликера.
По субботам они вместе отправлялись в парикмахерскую и возвращались с одинаковыми шапками девчоночьих кудряшек, которые тщетно пытались уберечь от ветра при помощи заколок и косынок. Офелия все еще надеялась заполучить кавалера, хотя ее мать неизменно прогоняла тех немногих, что осмеливались прийти к ним, нервно сжимая в руках букеты. Она наряжалась на утреннюю мессу, на шее у нее красовалась короткая нитка жемчуга, подаренная в день пятнадцатилетия.
Раньше Офелия пугалась, когда мужчины вдруг оказывали ей знаки внимания, но, кажется, теперь ее больше страшило то, что ее перестали замечать. Она, должно быть, украдкой спрашивала себя: «Для кого я отбеливаю кожу? Кто заметит черепаховые гребни у меня в волосах? Разве есть кому-то дело до того, что швы у меня на чулках перекрутились? А если я вообще ничего не надену, кто-нибудь это заметит?»
Однажды утром Селия проснулась в полной уверенности, что беременна. У нее было такое ощущение, будто она проглотила колокол. Жесткие края обручального кольца впились в опухший палец. Дни шли, а муж не звонил. Она отвела Офелию в сторонку и сказала ей по секрету о своих подозрениях, но Офелия, безотчетно коснувшись рукой своей тощей груди, побежала с этой новостью к матери.
– Не может быть! – воскликнула Берта Аранго дель Пино. – Нужно посчитать, сколько месяцев мой бедный сын был в отъезде.
Офелия принялась забирать у Селии ее платья и обувь.
– Тебе это больше не понадобится, – говорила она, хватая льняной кремовый костюм, который лучше смотрелся бы на проволочной вешалке, чем на ее тощей фигуре. – После родов ничего из твоей одежды на тебя не налезет.
Когда у Селии стали опухать ступни, Офелия утащила ее лаковые туфли и срезала у них задники, так что при ходьбе были видны ее известковые пятки.
Селия хотела мальчика, сына, который смог бы найти свой путь в этом мире. Если у нее будет сын, она оставит Хорхе и уплывет в Испанию, в Гранаду. Она будет танцевать фламенко, ее юбки вихрем взметнутся в тысяче ярких огней. Ее руки будут мелькать, как колибри, под черные звуки музыки, и ноги станут выбивать дробь на подмостках ночи. Она будет пить виски с туристами, приукрашивая свои рассказы вымыслом, и шагать сквозь темноту с охапкой гвоздик, держа в руке бубен. Однажды Густаво Сьерра де Армас войдет в ее клуб, пройдет к сцене и страстно поцелует ее под неистовый стон гитар.
А если родится дочь, решила Селия, она останется. Она не бросит ее в этой жизни, она научит ее читать в глазах мужчин кровавые строки и колонки цифр, чтобы выжить в этом мире. Ее дочь тоже будет гореть страстью.
Хорхе дал дочери имя Лурдес по названию города во Франции, где творились чудеса. Во время последнего разговора с мужем, перед тем как ее отправили в психиатрическую лечебницу, Селия сказала, что у ребенка нет тени. Как будто земля от голода сожрала ее тень. Она держала ребенка на коленях, затем протянула его Хорхе и сказала:
– Я не вспомню, как ее зовут.
* * *
После бессонной ночи в доме на Пальмовой улице Селия бредет к сейбе на углу Пласа-де-Армас. На ее ветвях плоды и семена, они усыпали и землю под стволом с выступающими буграми корней, между которых разложены приношения. Селия знает, что в изрытой священными корнями земле скрыты добрые и злые чары. Тетя Алисия однажды говорила ей, что сейба святое дерево, женское и материнское. Селия спрашивает у дерева разрешения, прежде чем пройти по его тени, затем обходит его кругом и загадывает желание на Фелисию.
Селия отдыхает в сквере, разбитом в центре площади, где мраморный Христофор Колумб кажется карликом на фоне королевских пальм. В музее хранится бронзовый флюгер доньи Инес де Бобадилья, первой женщины, которая, владея крестом Калатравы, правила Кубой. Она стала губернатором на острове вместо своего мужа Эрнандо де Сото, который отправился на завоевание Флориды. Сохранилось предание, что донья Инес часто смотрела в море, ожидая, не появится ли на горизонте его корабль. Но де Сото умер на берегах Миссисипи, так никогда больше и не увидев жены.
Селия проходит мимо отеля «Инглатерра», обшарпанного и запущенного. Она представляет, как ее муж, сжимая в руках электрическую щетку последней модели, смотрит вверх на закрытые ставнями окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Густаво приходил к прилавку Селии снова и снова. Он принес ей цветок жасмина, символ патриотизма и чистоты, и сказал, что наступит день, когда Куба тоже освободится от кровососов. Густаво спел песенку о красивой родинке, lunar, у нее над верхней губой и подарил ей сережки с жемчужинами.
Ese lunar que tienes, cielito lindo,
junto a la boca…
No se lo des a nadie, cielito Undo,
que a mi me toca.
Когда Густаво уехал в Испанию, Селия не находила себе места от горя. Весенние дожди сделали ее раздражительной, зелень резала ей глаза. Однажды она увидела печальных голубей, клюющих тухлое мясо у нее на крыльце, и обратилась к знахарке за зельем.
– Я хочу утешения, и чтобы это было легко и надолго, – сказала она цыганке.
Селия купила у нее тигровый корень, выкопанный на Ямайке, пучок индиговых листьев, полупрозрачные темно-красные зернышки и, наконец, маленький джутовый мешочек с травами. Все это она вскипятила с медовыми сотами, закрыла ставни и выпила.
Селия легла в постель в начале лета и не вставала в течение восьми месяцев. Она была высокой, на голову выше многих мужчин, с красивой грудью и стройными полными ногами. Вскоре она так исхудала, что кости у нее выпирали, ногти пожелтели и прекратились менструации. Тетя Алисия повязала ей голову цветным платком, чтобы скрыть поредевшие волосы, уродовавшие ее еще больше.
Врачи ничего у Селии не находили. Они осматривали ее, внимательно разглядывали через монокли и увеличительные стекла, выстукивали металлическими инструментами грудь, руки, бедра и лоб в унылой геометрической последовательности. Электрическим фонариком толщиной в карандаш светили ей в глаза, сверкающие, как лампы, на изможденном от бессонницы лице. Выписывали ей витамины, глюкозу и снотворное, но Селия все худела и бледнела.
Соседи предлагали свои собственные лечебные средства: компрессы с арникой, грязь из святого источника, оброненный слоном бивень с Нигера, который надо растолочь и добавить в бульон. Они перекопали весь двор в поисках проклятия, но ничего не обнаружили. Лучшие повара на Пальмовой улице приносили Селии кокосовый заварной крем, гуайяву и сырные торты, пудинг и ананасовые кексы. Вильма Кастилльо, выпекая «Аляску», сожгла ее, причем загорелась и кухня, которую с трудом потушили, вылив множество ведер воды. После пожара несколько человек навестили Селию. «Она скоро умрет», – пришли они к заключению.
Ее тетя, доведенная до отчаяния, позвала сантеру из Реглы, которая украсила Селию ожерельем из бус, затем принялась подбрасывать раковины, чтобы узнать волю богов.
– Мисс Селия, я вижу мокрый пейзаж на вашей ладони, – сказала маленькая сантера, затем повернулась к тете Алисии. – Она переборет эту страсть.
Селия написала свое первое письмо Густаво Сьерра де Армас по настоянию Хорхе дель Пино, который приходил к ним и ухаживал за ней во время ее болезни. Хорхе был на четырнадцать лет старше Селии, носил круглые стальные очки, стекла которых уменьшали его голубые глаза. Селия знала его с детства, еще с тех пор, когда мать отправила ее из деревни к тете в Гавану.
– Напиши этому дураку, – убеждал ее Хорхе. – Если он не ответит, ты выйдешь замуж за меня.
11 ноября 1934
Mi querido Густаво!
Мне нечем дышать. Без тебя разве я могу быть веселой?
Навсегда твоя,
Селия
В течение двадцати пяти лет Селия писала своему возлюбленному-испанцу по письму каждый месяц одиннадцатого числа, затем складывала письма в обитую шелком шкатулку, которую держала под кроватью. Селия снимала свои жемчужные серьги только девять раз, и только для того, чтобы их почистить. Никто никогда не видел ее без них.
Внучки рассказывают, как во время поездки они кормили бананами пегую лошадь и рассматривали рогатых земляных червей, которые водятся только на этом острове. Селия знает, что Лус и Милагро всегда держатся вместе и общаются друг с другом на особом языке знаков, понятном только им одним. Лус, которая старше сестры на двенадцать минут, обычно говорит за них обеих. Сестры похожи друг на друга, как две семечки; они темнее, чем их мать, с более округлыми чертами лица и черными отцовскими глазами. У них одинаковые родимые пятна в виде крошечного светло-коричневого полумесяца над левым веком, и волосы заплетены в две закинутые за спину косички.
Втроем они отправляются домой, на Пальмовую улицу. Водитель автобуса, лысый человек с острыми зубами, пожимает Селии руку. Пальцы у него шершавые, словно пробка. Она безошибочно заключает, что он был водопроводчиком. Селия гордится тем, что работала в универмаге «Эль Энканто». В те времена она могла с первого взгляда определить, сколько покупатель может потратить на фотоаппарат. Самые дорогие камеры она продала американцам из Пенсильвании. Сколько же с тех пор они сделали снимков?
Водитель поворачивает на Пальмовую улицу с ее ровными рядами тесно стоящих двухэтажных домов, выкрашенных огненно-желтой краской. В самом конце, у скобяного магазина, дорога огибает этот разукрашенный квартал, идет мимо строящейся больницы в другую часть Гаваны. Фели-сия купила максимально разрешенное количество краски – восемь галлонов, – взяла взаймы малярные кисти и приставную лестницу и потратила два воскресенья на покраску дома.
– В конце концов, можно умереть, пока добьешься подходящего голубого оттенка, – заявила она.
Воздух влажный от послеполуденного дождя. Селия прижимает к себе внучек.
– Ваш дедушка умер на прошлой неделе, – говорит она им и целует каждую в щеку. Затем берет Лус и Милагро за руки и поднимается по ступеням крыльца.
– Девочки! Девочки! – Фелисия машет им рукой из окна спальни на втором этаже. Окно полускрыто ветвями тамаринда, в которых копошатся воробьи и какие-то золотистые птички. Лицо у Фелисии оживленное и потное от жары. На ней американская фланелевая ночная рубашка с бледно-голубыми розами, застегнутая у самого подбородка. – Я сделала кокосовое мороженое!
Мороженое из магазина дешевле, но для Фелисии готовить его собственноручно стало особым ритуалом. Это началось в 1966 году, когда от нее ушел муж. У Фелисии тогда вдруг появились галлюцинации, и с тех пор они возвращаются к ней каждый год, после затяжных дождей. Она редко отклоняется от первоначальной схемы, не пропуская ни малейшей детали.
Фелисия зовет сынишку. Селия с внучками входит в дом, ей навстречу выбегает Иванито. Он обнимает ее худыми ручонками, а она напевает ему печальную любовную песенку.
Quieres regresar, pero es imposible
Ya mi corazdn se encuentra rebelde
Vu?lvete otra vez
Que no te amar? jamas.
* * *
Ночью Селия лежит без сна в пустой столовой желтого дома на Пальмовой улице. Когда-то он принадлежал ее свекрови, а теперь здесь живет Фелисия. Невозможно заснуть в этой комнате, в этой кровати, от воспоминаний, которые мучают ее долгие годы. Этот дом, думает Селия, приносит только несчастье.
Она вспоминает, как впервые вошла сюда после медового месяца, проведенного в Сороа, с белой орхидеей в волосах, той, что Хорхе сорвал в саду, разбитом на высоких уступах над серными ваннами. Свекровь, у которой на мужеподобном обрюзгшем лице выделялся мясистый нос, выхватила цветок и смяла его в ладони.
– Я не потерплю разврата в моем доме, – резко заявила Берта Аранго дель Пино, угрюмо разглядывая темную родинку над губой Селии.
Потом повернулась к своему единственному сыну:
– Я поджарю тебе красного люциана, mi coraz?n, как ты любишь.
Деловые поездки Хорхе длились бесконечно. В течение первых месяцев после их свадьбы он звонил Селии каждую ночь, его тихий голос в трубке звучал успокаивающе. Но вскоре звонки стали реже, да и тон его голоса изменился, стал более сухим.
Когда он бывал дома, они молча и напряженно занимались любовью, пока его мать спала. Брачным ложем им служила узкая кровать, которую днем прятали в чулане при столовой. Потом они одевались – он в пижаму, она в ночную сорочку – и засыпали обнявшись. На рассвете входила с коротким стуком Берта Аранго дель Пино, открывала ставни и объявляла, что завтрак готов.
Селия хотела рассказать Хорхе, что его мать и сестра Офелия плохо относятся к ней, что они ужинают только вдвоем, не приглашая ее за стол. «Ты видела рубашку, которую она сшила для Хорхе? – слышала она, как Офелия со смешком говорила матери. – Наверное, решила, что у него выросла третья рука». Остатки еды, которые они ей оставляли, были хуже отбросов для уличных собак.
Однажды, когда они вдвоем отправились покупать нитки для вышивания, Селия решила приготовить тушеное мясо в остром соусе. Она накрыла стол в столовой льняной скатертью, сервировала серебром, собрала плоды с тамаринда, выжала их и нацедила целый кувшин сока Волнуясь, полная надежды, она ожидала их возвращения. Офелия первая зашла на кухню.
– Что это ты надумала приготовить? – спросила она, подняв крышку кастрюли, и с грохотом опустила ее, как будто ударила в литавры.
Берта Аранго дель Пино прошествовала на кухню, тяжело передвигая тощие ноги с толстыми коленями. Прихватив кастрюлю двумя кухонными полотенцами, она невозмутимо пронесла ее через гостиную, вниз по ступеням крыльца во двор и опрокинула содержимое в сточную канаву.
Мать и сестра Хорхе допоздна играли в столовой в домино, не давая Селии лечь спать, а ведь сон был ее единственным утешением. Селия знала, что они вместе сидят за туалетным столиком на тощих задах и мажут отбеливающим кремом свою темную веснушчатую кожу. Берта Аранго дель Пино оставляла крем на всю ночь, стараясь уничтожить любое свидетельство своей мулатской крови. Она питала слабость к абсенту, и от нее постоянно исходил слабый запах алкоголя. По утрам щеки и лоб у нее горели от притираний и крепкого ликера.
По субботам они вместе отправлялись в парикмахерскую и возвращались с одинаковыми шапками девчоночьих кудряшек, которые тщетно пытались уберечь от ветра при помощи заколок и косынок. Офелия все еще надеялась заполучить кавалера, хотя ее мать неизменно прогоняла тех немногих, что осмеливались прийти к ним, нервно сжимая в руках букеты. Она наряжалась на утреннюю мессу, на шее у нее красовалась короткая нитка жемчуга, подаренная в день пятнадцатилетия.
Раньше Офелия пугалась, когда мужчины вдруг оказывали ей знаки внимания, но, кажется, теперь ее больше страшило то, что ее перестали замечать. Она, должно быть, украдкой спрашивала себя: «Для кого я отбеливаю кожу? Кто заметит черепаховые гребни у меня в волосах? Разве есть кому-то дело до того, что швы у меня на чулках перекрутились? А если я вообще ничего не надену, кто-нибудь это заметит?»
Однажды утром Селия проснулась в полной уверенности, что беременна. У нее было такое ощущение, будто она проглотила колокол. Жесткие края обручального кольца впились в опухший палец. Дни шли, а муж не звонил. Она отвела Офелию в сторонку и сказала ей по секрету о своих подозрениях, но Офелия, безотчетно коснувшись рукой своей тощей груди, побежала с этой новостью к матери.
– Не может быть! – воскликнула Берта Аранго дель Пино. – Нужно посчитать, сколько месяцев мой бедный сын был в отъезде.
Офелия принялась забирать у Селии ее платья и обувь.
– Тебе это больше не понадобится, – говорила она, хватая льняной кремовый костюм, который лучше смотрелся бы на проволочной вешалке, чем на ее тощей фигуре. – После родов ничего из твоей одежды на тебя не налезет.
Когда у Селии стали опухать ступни, Офелия утащила ее лаковые туфли и срезала у них задники, так что при ходьбе были видны ее известковые пятки.
Селия хотела мальчика, сына, который смог бы найти свой путь в этом мире. Если у нее будет сын, она оставит Хорхе и уплывет в Испанию, в Гранаду. Она будет танцевать фламенко, ее юбки вихрем взметнутся в тысяче ярких огней. Ее руки будут мелькать, как колибри, под черные звуки музыки, и ноги станут выбивать дробь на подмостках ночи. Она будет пить виски с туристами, приукрашивая свои рассказы вымыслом, и шагать сквозь темноту с охапкой гвоздик, держа в руке бубен. Однажды Густаво Сьерра де Армас войдет в ее клуб, пройдет к сцене и страстно поцелует ее под неистовый стон гитар.
А если родится дочь, решила Селия, она останется. Она не бросит ее в этой жизни, она научит ее читать в глазах мужчин кровавые строки и колонки цифр, чтобы выжить в этом мире. Ее дочь тоже будет гореть страстью.
Хорхе дал дочери имя Лурдес по названию города во Франции, где творились чудеса. Во время последнего разговора с мужем, перед тем как ее отправили в психиатрическую лечебницу, Селия сказала, что у ребенка нет тени. Как будто земля от голода сожрала ее тень. Она держала ребенка на коленях, затем протянула его Хорхе и сказала:
– Я не вспомню, как ее зовут.
* * *
После бессонной ночи в доме на Пальмовой улице Селия бредет к сейбе на углу Пласа-де-Армас. На ее ветвях плоды и семена, они усыпали и землю под стволом с выступающими буграми корней, между которых разложены приношения. Селия знает, что в изрытой священными корнями земле скрыты добрые и злые чары. Тетя Алисия однажды говорила ей, что сейба святое дерево, женское и материнское. Селия спрашивает у дерева разрешения, прежде чем пройти по его тени, затем обходит его кругом и загадывает желание на Фелисию.
Селия отдыхает в сквере, разбитом в центре площади, где мраморный Христофор Колумб кажется карликом на фоне королевских пальм. В музее хранится бронзовый флюгер доньи Инес де Бобадилья, первой женщины, которая, владея крестом Калатравы, правила Кубой. Она стала губернатором на острове вместо своего мужа Эрнандо де Сото, который отправился на завоевание Флориды. Сохранилось предание, что донья Инес часто смотрела в море, ожидая, не появится ли на горизонте его корабль. Но де Сото умер на берегах Миссисипи, так никогда больше и не увидев жены.
Селия проходит мимо отеля «Инглатерра», обшарпанного и запущенного. Она представляет, как ее муж, сжимая в руках электрическую щетку последней модели, смотрит вверх на закрытые ставнями окна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28