Добровольцы по ликвидации безграмотности – бригада «Родина или смерть». Все это продолжается бесконечно, вызывая у нее оцепенение, подавляя в ней волю бороться за будущее, свое собственное или кого-нибудь другого. Она хочет только одного – чтобы ее сын был вместе с ней.
Фелисия вытаскивает из ранца ржавую пилку для ногтей и маленькую пластиковую бутылочку с кремом для рук и принимается за работу. Она отодвигает кожу от ногтей закругленным концом пилки, затем тщательно скоблит под ногтями, убирая накопившуюся под ними грязь. Короткими точными движениями она подпиливает сломанный ноготь на большом пальце левой руки. Затем выдавливает розовый крем на тыльную сторону ладоней, втирает его круговыми движениями и растирает ладонями, пока руки не становятся снова нежными и слегка жирными.
Остальные члены отряда, кроме лейтенанта Рохас, которая слушает хрипящее радио в палатке, внимательно наблюдают за Фелисией, как будто присутствуют при сложном ритуале, который их потом попросят повторить, что-то вроде разборки и сборки винтовки. Когда Фелисия заканчивает, они отворачиваются, собираясь по двое, по трое, чтобы поболтать.
– Моя дочь выдала меня, а все потому, что я хотела, чтобы мы молились перед едой, – жалуется Сильвия Лорес. – Вот чему их учат в школе – предавать родителей. Теперь меня считают «антисоциальным элементом».
– Могло быть и хуже, – утешает ее общительный мужчина по имени Пако. – Сын моего соседа попал в мраморные карьеры на Пиносе. И только за то, что слушал американский джаз и волосы отрастил слишком длинные. Я, может, тоже не одобряю длинные волосы, но из-за этого отправлять на тяжелую работу? И на таком-то солнце?
– Они высылают и семинаристов. Говорят, что церковь реакционна, – добавляет Сильвия Лорес.
– Вожди забывают, какими сами были пятнадцать лет назад, – произносит единственный молодой человек в группе. – Сегодня их самих сослали бы в «Отряд социально неблагонадежных» за наркотики и гомосексуализм. Посмотрите на меня. Говорят, я мятежник, но ведь именно мятеж породил революцию!
– Потише, чико, потише. Она может услышать, – предостерегает Пако, указывая на палатку лейтенанта Рохас.
– В любом случае, среди нас есть шпион, – презрительно заявляет юноша. – Здесь невозможно спрятаться.
Фелисия слушает разговор, скручивая сигарету из крепкого черного табака. В психиатрической лечебнице она снова начала курить. Это позволяло ей хоть чем-то занять руки. Теперь она ждет не дождется, когда приносящий успокоение дым проникнет глубоко в легкие.
В первые дни похода в горы члены отряда пытались заговаривать с ней, но Фелисия отказывалась поддерживать разговор. Она не знает этих людей, и у нее нет оснований им доверять. Может, это ее они считают шпионкой.
Фелисия снова вызывается на ночное дежурство. В темных, безлунных зарослях расщелины не так видны, не так тревожат притворство и ложь. Глаза скоро привыкнут к темноте, думает она. Может быть, ей стоило бы жить по ночам вместе с совами, летучими мышами и прочими ночными созданиями. Однажды Эрминия рассказала ей о богах, которые правят ночью, но Фелисия не может вспомнить их имена Именно этим богам молились рабы, чтобы сохранить хоть часть своей души. Молитвы позволяли им стойко сносить унижения.
Селия тоже молилась по ночам, качаясь в своем кресле до рассвета. Когда Фелисия была маленькой, ей иногда не спалось и она выходила к матери на крыльцо. Они часами сидели вместе, слушая ритм моря. Мать, словно во сне, декламировала стихи.
Рог las ramas del laurel
vi dos palomas oscuras.
La una era el sol,
la otra la luna.
В те ночи Фелисия научилась своему цветистому языку. Она заимствовала слова из стихов, которые слышала от матери, нанизывала их одно за другим, как бусины на нитку, не понимая обозначаемых ими представлений и описаний. Когда она произносила эти слова, они звучали очень правильно, хотя ей часто говорили, что ее речь лишена смысла. Фелисия тоскует по тем мирным ночам, которые они с матерью проводили вместе, когда море ритмично отсчитывало их переплетенные вместе мысли. Теперь они постоянно спорят, особенно о Вожде. Как мать перед ним преклоняется! Она держит его портрет в рамке у кровати, там, где должен бы стоять портрет мужа. Но для Фелисии Вождь – обыкновенный тиран. Ни лучше и ни хуже любого другого в этом мире.
На самом деле Фелисия не может избавиться от мысли, что есть что-то неестественное в том влечении, которое испытывает к нему мать, нечто чувственное. Она слышала о женщинах, предлагавших себя Вождю; их привлекала его сила, его бездонные глаза. Говорят, он зачал многих детей на острове. Но есть в Вожде какая-то холодность, горечь, из-за которой он не вызывает у нее доверия. Говорят, его первая жена, его первая большая любовь, предала его, когда он был в заключении на Пиносе после неудачного штурма казарм Монкада. Она приняла деньги у правительства, того самого правительства, которое он пытался свергнуть. Вождь не простил ее, и они развелись. После в этих самых горах у него была другая женщина, но все знают, что она просто товарищ – мать, сестра, но только не возлюбленная. Вождь, похоже, бережет свою страсть для революции.
И все же, размышляет Фелисия, какой он был бы в постели? Снял бы он кепи и ботинки? Положил бы пистолет на стол? А охранники ждали бы за дверью, прислушиваясь к звукам внутри, означающим, что он получает наслаждение? Как бы он ласкал руками? А губами? Интересно, а какое у него это самое? И как он вошел бы в нее, медленно, как она любит? Стал бы проводить языком по животу и лизать там? Фелисия просунула руку спереди в свои грубые армейские брюки. Она чувствует, как его язык движется все быстрее, борода щекочет бедра. «Вы нужны нам, компаньера дель Пино», – слышит она его шепот в тот самый момент, когда кончает.
(1975)
Первый четверг декабря. Почти три сотни человек заполнили единственный кинотеатр в Санта-Тереса-дель-Map, впритык усевшись на сиденьях, угощая друг друга сигаретами и прохладительными напитками. В городе произошло событие, которое грозило перерасти в настоящую битву: Эстер Угарте, жена почтмейстера, обвинила Лоли Регаладо в том, что та увела у нее мужа. Лоли это всячески отрицала. В такие вечера, как этот, никто не сожалеет об отмене кубинских фильмов на скверной пленке, которые обычно идут в кинотеатре.
Селия дель Пино сидит на складном стуле за карточным столом лицом к собравшимся. Она уже третий год ведет заседания Народного суда. Селии это доставляет удовольствие. Вынесенные ею решения изменяют жизнь людей, и она чувствует себя частью воплощения великих планов истории.
Чего ожидали от нее двадцать лет назад? Что она будет бесконечно качаться на плетеных качелях, преждевременно старея? Нянчить внуков и ждать смерти? Она вспоминает мрачные письма, которые писала Густаво до революции, и думает, насколько были бы другими ее письма, вздумай она писать ему сейчас.
После смерти мужа Селия всецело отдалась делу революции. Когда Вождю потребовались добровольцы, чтобы построить детские ясли в провинции Вилья-Клара, Селия вступила в трудовую бригаду и вместе с другими работала, укладывая черепицу и управляя подъемным краном. Когда он объявил крестовый поход против эпидемии малярии, Селия делала прививки школьникам. И каждую страду Селия рубила сахарный тростник, который, как обещал Вождь, принесет стране благосостояние. А еще три ночи в месяц Селия по-прежнему защищает свою часть побережья от иностранных захватчиков. Она, как и раньше, наряжается на эти ночные дежурства, красит губы и подводит родинку на щеке, воображая, что Вождь наблюдает за ней, шепчет ей на ухо и его теплое дыхание пахнет сигарным дымом. Она с радостью сделала бы все, что бы он ни попросил.
С тех пор как ее избрали в Народный суд, Селия рассмотрела сто девяносто три дела – от мелких краж и семейных споров до более серьезных преступлений, таких как халатность врачей, поджоги и контрреволюционная деятельность. Но больше всего ей нравится разбирать дела несовершеннолетних. Исправление, а не наказание – вот главный ее принцип. Селия с успехом перевоспитывает малолетних правонарушителей в полезных обществу революционеров. Одна девочка, Магдалена Ногуэрас, которая в шестнадцать лет украла свинью и гаечный ключ у своего соседа, стала ведущей актрисой Национальной Театральной Компании Кубы. Позже Селия с грустью узнает, что девушка стала предательницей – она осталась в Мексике, когда театр был на гастролях в Оахасе, и теперь играет истеричную домохозяйку в популярном мексиканском сериале.
Селия объявляет о начале заседания, четыре раза стукнув разболтанным столярным молотком. Это ее самодельный судейский молоток. Она чувствует, что аудитория разделилась: половина поддерживает одну женщину, половина другую. И похоже, все поголовно заключают пари на исход дела.
С тех пор как вышел Семейный Кодекс, все больше и больше людей обращаются в суд со своими проблемами. Одни женщины жалуются на своих мужей, что те не помогают им по хозяйству, другие – обманутые жены – хотели бы прекратить связь супруга на стороне. Приходят и мужчины – их, правда, немного, – которые приносят в Народный суд свои жалобы из страха прослыть слабаками или, хуже того, рогоносцами. Селия не любит такие дела. Она считает, что семейная жизнь – это частное дело каждого и нельзя семейные проблемы выставлять напоказ на потребу жадным до развлечений людишкам. Кроме того, после разбирательства почти всегда принимается решение о разводе. Может быть, если бы у нее снова появилась возможность выбора, она последовала бы примеру тети Алисии и вообще не вышла бы замуж.
– Я пришла занять чашку кукурузной муки, а ее муж скинул халат и набросился на меня, – говорит Лоли Регаладо, пышная женщина лет тридцати. Крашеные светлые волосы стянуты у нее на затылке в высокий хвост.
– Неправда! – кричит Эстер Угарте. – Она соблазнила моего Рохелио! На ней было обтягивающее платье, которое доходило ей вот досюда, а вырез вот досюда! – Эстер оба раза показывает на пупок.
– Не много же там оставалось места для платья, компаньера Угарте, – замечает Селия, и аудитория взрывается смехом.
Затем Лоли подробно рассказывает, как Эстер погналась за ней с гладильной доской и загнала ее на лестничную площадку, как била ее головой о стену и не давала спуститься.
– Она обозвала меня шлюхой! – гневно восклицает Лоли.
– Никогда я ее так не называла! Хотя, видит Бог, она этого заслуживает!
– Все знают, что твой муж тебя не любит, потому что ты ревнуешь его к каждой юбке, – насмешливо говорит Лоли. – Он не пропускает ни одной женщины в округе.
– Врешь!
Селия стучит молотком по карточному столу, чтобы утихомирить зрителей, которые свистят и кричат, как будто присутствуют на боксерском турнире. Но Селия знает, как и все в Санта-Тереса-дель-Мар, что Лоли права. Рохелио У гарте так же, как его отец и дед, не может удержать при себе руки, завидев женщину. Он унаследовал это от них, как волосы мыском на лбу, как ленивые карие глаза и место почтмейстера. Селия припоминает, что о Рохелио ходили слухи, будто он привез из Чикаго коробку с маленькими резиновыми наконечниками для своего пениса, от которого женщины без ума. Это было еще до блокады. Селия всегда удивлялась, каким образом эти наконечники там держатся.
Несколько свидетелей дают показания, но такие противоречивые, что от них почти нет никакого толку. Рука у Селии ноет от молотка, голос охрип от постоянных призывов к порядку. Невероятно, но она слышит, как какой-то несчастный продает арахис сидящим в задних рядах. Не успевает она его выгнать, как еще один голос прорывается сквозь гул голосов.
– Позовите сюда этого сукина сына почтмейстера. Как можно без него разбирать дело! – кричит из третьего ряда Нелида Грау, и тут же все в зале вскакивают с мест и начинают пререкаться.
К тому времени, когда Селии удается восстановить хрупкую тишину, она уже приняла решение.
– Компаньера Грау права, – начинает Селия, усмиряя особо крикливого кузена Рохелио строгим взглядом. – Похоже, компаньерас, вам надо судиться не друг с другом, а с Рохелио.
– Чего же ожидать, если всякие, вроде нее, крутятся вокруг да только и делают, что стараются его соблазнить? Он всего-навсего человек! – протестует Эстер.
– Ха! – презрительно усмехается Лоли. – Пусть лучше свои марки облизывает, чем слюни пускать! Может, тогда бы почта работала нормально.
– Я не буду выносить решение об отсутствующем, – объявляет Селия, перекрикивая новую волну споров. – Вот вы! – Она указывает пальцем на двоюродного брата Рохелио, Амброзио Угарте, которого окружили разгневанные женщины. – Приведите-ка сюда Рохелио. И чтобы через пять минут он был здесь.
Зрительный зал сотрясается от пересудов. Каждый спорящий кружок на грани драки. Мужья против жен. Замужние женщины против незамужних и разведенных. Сознательные против несознательных. Спор между Лоли Регаладо и Эстер Угарте дал каждому повод выплеснуть свое недовольство членами семьи, соседями, политической системой, самой жизнью. Открылись старые раны, проявились новые.
Селия смотрит на волнующуюся толпу, которая и есть Санта-Тереса-дель-Мар. Это зрелище ее удручает. Ей кажется, что успех Кубы в огромной степени зависит от того, чего либо вообще нет на свете, либо если оно и есть, то является большой редкостью. От благородства. От обязательств без обмана. Неужели это качество не свойственно человеческой натуре?
Внезапно все оборачиваются и смотрят на дверь. Появился Рохелио Угарте. Он в нерешительности остановился в дверях, высматривая в толпе друзей.
– Пожалуйста, пройдите вперед, компаньеро, – приказывает Селия.
Непринужденность Рохелио исчезла без следа, испарились его обычные шутки. Он неуклюже идет по проходу, как марионетка, которую бросил кукловод.
– Сейчас-то мы и разберемся! – кричит Эстер, и зал взрывается возгласами.
Селия колотит по карточному столу; головка молотка наконец слетает с рукоятки и прорывает в киноэкране дыру размером с кулак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28