– Как себя чувствуешь? – спросила Ланна.
– Довольно-таки неопределенно, – ответила я, отклоняясь назад и отряхивая воду с волос.
– Да, сладенькая, и выглядишь так же, – заметила Ланна.
Я осклабилась и посмотрела на подергивающегося парня.
– Так и что сегодня делается на побережье? – спросила Ланна у того, что в шапке.
– На побережье? Есть клевые местечки. Для расслабона. Эмбиент, подушки, курево, а не ешки. Диджеи с севера, из холодных стран. Музыка, под которую можно потрясти головой или просто расслабиться. Девушки раздеваются. Нет, все пристойно. Просто иногда девчонка подходит и давай заталкивать тебе свой язык в глотку. Никаких барьеров, ничего! К черту пожарную безопасность! Выключают весь свет, оставляя лишь музыку. И если ты вписываешься, на полу народ извивается вовсю.
– Все повально трахаются, чел, – подхватил другой парень.
– Да-а, рейв переходит в следующую стадию, как болезнь.
– Пойдемте в «Реверберацию», – предложил тот, другой.
Парень в шляпе оживился:
– «Реверб» открыт двадцать четыре часа. Там две арены: пока одна работает, другую чистят. Наш приятель Саши приехал сюда на недельку, на Пасху. Месяц спустя его нашли в «Ревербе». Жил на одних гамбургерах и апельсиновом соке.
Ланна покатилась со смеху.
– Не-а, отваливаю в отель, – сообщила я.
– Ну что ты? Разве они не славные? – прошептала Ланна мне на ухо.
Я взглянула на нее.
– Не прикалывайся, – заныла Ланна.
– Хочешь оставить одного? – скривилась я.
– Обоих. А если приду с одним, мы можем его дуэтом обработать. – Ланна запрокинула голову, смеясь.
– Может, еще где-нибудь продолжу, – протянула я.
– Не забудь: завтра в одиннадцать мы едем в «Акваленд», – напомнила Ланна.
– Свидимся, – бросила я, отдавая ей бутыль с водой.
– Пока! Сдвинь кровати и не дай им остынуть! – прокричала она.
Я кивнула хвастливым парням и зашагала по широкой улице к отелю, отирая капли пота и чувствуя, как жаркий воздух их подсушивает.
На боковой улице в кроне высокой пальмы, должно быть, устроилась цикада, потому что из листвы несся тот громкий звук, который издает электрическая дрель. Голый по пояс парень орал с балкона: «Заткнись! Не своди меня с ума!» Он швырнул в дерево пустую бутылку, та провалилась сквозь листья и брызнула фонтаном осколков, ударившись о бетонный бордюр клумбы.
Дальше группа парней сосредоточенно трудилась в заповедной зоне возле молодого деревца. Их можно было принять за муниципальных рабочих, если бы не светящиеся майки и солнцезащитные очки. Они аккуратно вырывали деревца и выбрасывали их на асфальт. Один крикнул мне: «Эй, красавица! Не хочешь ли добычу с мерзавцем разделить?»
Я надавила на кнопку звонка, ночной портье меня впустил. Наверху, в номере, я приняла душ, не снимая солнцезащитных очков. Присыпала тальком там и сям, почистила зубы. Комната провоняла средством против тараканов, на которое налегала Ланна. Я растянулась на кровати, затем села на краю, уткнув лицо в ладони. Опять легла, заплакала, но тут же прекратила, встала и оделась. Спустилась в лифте и оставила ключ у ночного портье. Он удивленно следил за тем, как я разворачиваюсь и бреду вверх по лестнице. Я взбиралась очень медленно, на пятом этаже остановилась передохнуть. Прокралась по коридору к 1022-й комнате. Юркнув внутрь, включила свет. Убедилась, что все спокойно, заперла дверь изнутри, рухнула на кровать и уснула, должно быть сразу.
Набирала силу жара очередного идеального дня, издалека доносился грохот перфораторов на дорогах. Я поднялась в нашу комнату, постучала в дверь.
– Кто там? – послышался голос Ланны.
– Я.
Дверь открылась, и она выглянула. Под глазами у нее было черно.
– Сколько времени? – спросила она, распахивая дверь.
– Полдесятого. Ты же хотела в «Акваленд» поехать, – сказала я, входя.
– Мы еще колес закинули, – сообщила она.
– Привет! – кивнула я парню в постели – тому, с пустыми глазами.
– П-привет… Хочешь колес? – спросил он, показывая на шкаф.
– Не-а, – отказалась я, залезая туда за своей сумкой.
– Куда же ты вчера делась? – пристала Ланна.
Я пожала плечами.
– А теперь куда с сумкой намылилась?
– Отнесу администратору, раз ты собираешься сюда людей таскать каждую ночь.
– Ну прости, – повинилась Ланна, взяла меня за руку, в которой была сумка, и повела по коридору. – В чем дело-то? – прошептала она.
– Автобус отправляется в десять, – сказала я, поставила сумку, нагнулась к ней и пошуровала в вещах, нащупывая конверт с остатками наличных. Протянула его Ланне.
– Что это? – не поняла она.
– Возьми, я ухожу.
– Ты что? – оторопела Ланна.
– Поеду еще куда-нибудь. А тебе желаю хорошего отдыха. Только ты уж поосторожней – тут около сотни.
– Куда ты едешь? Почему тебе всегда все нужно так драматизировать, Морверн?
Я лишь посмотрела на нее.
– Я хочу сказать, ты что, все еще по Нему сохнешь? Или что на этот раз? Я хочу сказать, мне думалось, тебе это все по нутру. Я-то привыкла, что ты – душа вечеринок, что за тобой никому не угнаться. Почему бы тебе просто не уйти в отрыв? Зачем так тупо грузиться? Если ты уезжаешь, почему мне нельзя с тобой? Я хочу сказать, ты что, меня ненавидишь, что ли?
– Я ни к кому не испытываю ненависти, Ланна.
– Ты сама не понимаешь, что делается у тебя в голове, Морверн, – вымолвила она.
Я кивнула. Улыбаясь, зашагала вниз по ступенькам. Перешла дорогу у гостиницы и направилась по тротуару в банк. Внутри было очень прохладно, народ за стойкой слушал музыку по радио.
Я подписала все дорожные чеки, обналичила их и спрятала пухлую пачку лиловых купюр в сумку.
Свернув за угол, я села у фонтана в такси, за рулем которого сидела женщина.
– Вверх по побережью, подальше отсюда, – бросила я.
Женщина-таксист потерла лоб:
– А?
Я показала рукой:
– На север.
Все утро мы ехали по извилистой дороге вдоль побережья. Мимо гаваней, церквей, раскрашенных рыбацких лодок, которые вытащили на каменистые пляжи, мимо апельсиновых и лимонных рощ, одетых густой, очень темной зеленью.
На обед остановились в гостинице у моря. Матерчатые салфетки и столовое серебро. Женщина-таксист выпила маленький бокал вина под рыбу, затем кофе. Я заказала шампанского, самого лучшего. И омлет. Шеф-повар в колпаке сам подал его на наш столик у окна. Женщина-таксист не могла поболтать со мной и отводила душу с официантом.
Уезжая, я надела солнцезащитные очки. Расплатилась наличными и взяла на память приятной формы черную пустую бутылку из-под шампанского.
Теперь дорога виляла среди сосен. Всюду на холмах теснились виллы, подступая к курортам, поменьше того, где я была. Женщина-водитель, получив причитающееся, расцеловала меня в обе щеки и сказала: «Пока!» – на моем языке.
Я зарегистрировалась в отеле «Мирабель» возле пристани. Мне отвели комнату с изящными бледно-голубыми жалюзи. Серебряные чешуйки – отсветы бликов, плясавших на волнах внизу, – дрожали на потолке. Слышалось звяканье столовых приборов и приглушенные голоса людей, обедающих на террасе. Я поставила бутыль из-под шампанского на высокий комод.
Надела купальник под платье, взяла полотенце и спустилась на пляж.
Платье сползло на песок, я сложила его и шагнула в воду. На мели она была тепловатой. Я остановилась и пошевелила пальцами на ногах, взрывая песок. Заходила все глубже и глубже, пока вода не коснулась пупка. Зыбь была едва заметной, но поверхность воды ползла вверх по животу, и я вскинула руки высоко над водой. Когда плеснуло на грудь, я нырнула, выскочила к поверхности и замолотила по ней ногами. Легла на спину, откинула с лица мокрые волосы. Я плыла, а солнце лилось мне на лоб и щеки. Повернув голову, я заметила, что вода жутко прозрачная: видны малейшие извилины на песчаном дне, голубом, как в рекламных буклетах.
Я поплыла стоя, вглядываясь в берег. Там, где должна быть гряда холмов и круглая каменная «причуда» над портом, нет ничего похожего. Нет ничего и там, где полагается быть пирсам с дамбой посередине и эспланадой отелей позади. И там, где каменные дома обступают подковой залив и вдалеке маячит Комплекс. Курорт, на который я смотрела, определенно был другим местом.
Я посмотрела на север. Там простиралась возвышенность с бухтой под склоном и мельницами по краю плато. Дорога петляла зигзагами меж летних домиков, лепившихся к утесам над бухтой. По плато, внедрявшемуся большим срезанным углом далеко в море, от скалистого подножия восходили зеленые потоки, под маяком, что стоял на самой вершине.
Бухта была с моей стороны, длинная насыпь, вымощенная бетонными блоками, с которых рыбачили парни. На защищенной от ветра стороне виднелись лодки рыбаков.
К югу от «Мирабель» высился утес, за ним изгибалась дуга пляжа, переходящего вдалеке в скалистый берег. Над пляжем виднелись крыши баров и ресторанов, а за их телеантеннами – туманные очертания зеленовато-черных невысоких холмов с белыми пятнами вилл, разбросанных повсюду, как кости.
Я посмотрела на многоквартирные дома. Виден был каркас одного такого незаконченного строения в четыре этажа с лестницами.
Я поплыла к берегу и остановилась, едва почувствовала, как ноги коснулись дна. Вернувшись в гостиничный номер, умыла лицо и наложила отшелушивающую маску с огуречным соком. Прилегла, давая маске подсохнуть.
Просто лежала и смотрела в потолок, наблюдая игру света. Это были уже не дрожащие серебряные чешуйки – это были отсветы заката. Когда маска высохла, я встала перед зеркалом, поддела край тонкой пленки и потянула ее со лба вниз, пока с лица не отслоился вывернутый слепок носа и щек. Я швырнула его в унитаз и спустила воду.
Когда я вышла в открытом топе, вечерний воздух был очень чист. Белый луч маяка описывал круг за кругом, но меня, шагавшую в теплом сумраке по набережной, привлек другой свет, мерцающий за садами позади домов. Там пульсировал луч стробоскопа, и я пошла на него.
Музыка далеко раскатывалась эхом по руслу высохшей реки. Стробоскоп отправлял свои послания с верхушки ветряной мельницы, вокруг которой построили клуб. В темноте казалось, что съехавшиеся к нему машины одного цвета. Неоновое табло рекламировало диджеев, исполняющих эмбиент до шести утра, – DJ Sacaea и The Spook Factory Night. Охранники то и дело открывали перед посетителями огромные железные ворота. Я окинула взглядом скалы, над которыми поднималась сливочно-бледная луна, и вошла в клуб.
Утром я лежала обнаженная поверх простыней, наблюдая мерцающие отсветы на потолке. Снизу доносился звон столовых приборов, плеск волн на песке. Я вытянула руку и повернула водонепроницаемые часы циферблатом к себе. Свесила ноги с кровати и села со вздохом.
Вечером после салата и фанты на террасе я пошла по долгой дороге, отделявшей курорт от деревни. Фонари были украшены флагами и лентами цветов национального флага.
Ближе к центру деревенские улицы становились такими узкими, что можно было, высунувшись из окна, взяться за руки с соседом из дома напротив. Звуки путались, плутая в бесчисленных закоулках, – гадай не угадаешь, откуда донесся шепот.
Я увязалась за процессией, которая, выйдя из деревни, направилась через сухие пустоши к селениям Бедного Иисуса и Святого Михаила на Небесах. Шествие, возглавляемое барабанщиками, двинулось вверх по крутому холму к ярко-белой часовенке. И я карабкалась по тропинке между острых скал и оливковых деревьев. Хотя солнце уже садилось и веяло прохладой, дышала я тяжело. Никто не разговаривал, и видно было, как снизу от бухты по дороге идут и идут люди.
Было темно и дымно от факелов, которые несли мужчины. Позади факельщиков семенили маленькие девочки в черных кружевах рука об руку с девочками в белых кружевах.
Самый сильный с виду рыбак скрылся за дверью часовни, над которой было выведено: «Все горы – Голгофа» – на разных языках.
Бледная статуя Пресвятой Девы в отрочестве, наряженная в тяжелое кружевное платье с бубенцами, выплыла из часовни на троне, в паланкине, который покоился на плечах рыбака. Она была с меня ростом. Я вгляделась в ее лицо, когда она проплывала мимо.
Процессия двинулась за паланкином вниз по каменистой тропе. Здесь, вдали от улиц, разливался мрак. Лишь свет факелов освещал путь сквозь низкую поросль. За факельщиками шествовали барабанщики.
Когда мы вступили на узкие деревенские улочки, местные девочки-подростки стали тянуть руки с балконов, пытаясь коснуться статуи. Возле приюта для слепых я заметила, как старые дамы в черном ощупью пробираются по стенке в свете факелов. По тому, как эти старые слепые женщины держат голову, по их теням на стене, видно было, что они напрягают слух, ловя звон бубенцов на кружевном платье.
Процессия достигла бухты, и статую поднесли к новомодной, модерновой постройке. Это была рыбацкая церковь со складчатым бетонным фасадом.
Фигуру девочки установили в дальнем приделе. Когда взгляд скользил к потолку, на глаза попадалась полоска голубоватого стекла, пущенная по верху стен. Лунный свет, проникая сквозь нее, бросал цветной отсвет на лица. Крыша была выпуклой, из лакированных деревянных планок, сходящихся над головами к балке, выгнутой на манер киля. Крыша эта представляла собой основной корпус рыбацкого судна в сто футов высотой. Из-за того, как скупо сочился свет, казалось, что ты уже утонул, ушел на дно, в самую глубину, а живые люди остались наверху.
Зазвонили церковные колокола, и процессия хлынула наружу. Значительно прибыло людей с факелами. Над скалами на фоне луны ударил фейерверк. Ракеты взлетали с рыбацких судов, пришвартованных кругом в чаше бухты.
Лицо девочки освещалось разноцветными вспышками ракет, разрывающихся в небе. Ее водрузили на огромный плот, украшенный мишурой и свечками под стеклянными колпаками. Плот был оснащен радиоуправляемым мотором. Рыбаки проводили его до выхода из бухты, он плавно скользил по волнам, унося ее, сидящую так прямо.
Когда она отплыла дальше в море, кто-то из мужчин нажал кнопку. Плот задымился, вокруг основания фигуры заплясали языки пламени.
Плот сгорел очень быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21