Она насмешливо взглянула на него.
– Это штука Антонио. Он дал мне ее на время. И если ты полагаешь, что я по-дурацки выгляжу, надев это, так думаешь, ты смотришься по-другому? Мотаешь башкой с открытым ртом и врешь мелодию. Если это нормально для тебя, то и для меня нормально.
Он не посмел сказать: «Это выглядит глупо на старухе», а просто улыбнулся и пожал плечами. Бабушка знала наверняка, что он подумал, и мягко шлепнула его по щеке. Шлепок был почти лаской.
– Знаешь что? – сказала она. – Антонио собирается перестроить старый дом. Да, кстати, Лемони сказала мне, что твоя мама сказала ей, что ты сказал маме, что у меня появился новый дружок. Так вот, не появился. А на будущее – не лезь в чужие дела.
Следующим вечером Корелли с величайшим трудом прошествовал вдоль причала к «Таверне Дросулы». Он был уже не так силен, как прежде, и кроме того, у него не было опыта в подобного рода предприятиях. Дергать и тянуть было бесполезно, выкрикивать команды в лучшей артиллерийской манере тоже не помогало. Выматывающий день.
Когда, наконец, пошатываясь и напрягаясь, он ввалился в таверну и рухнул на стул, Пелагия отключилась от «Уокмэна», уверенно нажала на перемотку и строго спросила:
– А это здесь зачем?
– Это козочка. Как видишь, я принес тебе жизнь.
– Вижу, что козочка. Ты что думаешь, я не могу распознать козочку? Здесь она зачем?
Он недобро взглянул на нее.
– Ты сказала, что я не выполняю своих обещаний. Я обещал тебе козочку, помнишь? Вот козочка. И мне жаль, что украли прежнюю. Как видишь, эта выглядит точно так же.
Пелагия не поддавалась – она почти забыла, какое это доставляло удовольствие.
– Кто сказал, что мне нужна коза? В моем возрасте! В таверне!
– Меня не касается, нужна она тебе или нет. Я обещал – и вот она. Точно такая же коза. Продай ее, если хочешь. Но если бы ты видела, как трудно было запихнуть ее в такси, ты не была бы такой суровой.
– В такси? Где ты взял ее?
– На горе Энос. Я спросил водителя: «Где я могу достать хорошую старомодную козу?» Он ответил: «Садись», – и мы поехали мимо базы НАТО на гору. Ужасно долго. А там был этот старик по имени Алекос – он и продал мне эту козу. Уверен, что он надул меня, а еще мне пришлось заплатить два счетчика таксисту, чтобы он отвез нас назад. А как она воняла! Вот как я страдал, а ты теперь только орешь на меня и каркаешь, как старая ворона!
– Старая ворона? Глупый старик! – Она нагнулась и одной рукой плотно зажала животному нос. Другой подняла ему губы и внимательно осмотрела желтые зубы, затем взъерошила шерсть на задних ногах и выпрямилась.
– Очень хорошая козочка. У нее клещи, а все остальное в порядке. Спасибо.
– А как мы назовем ее? – спросил Яннис.
– Мы назовем ее «Аподосис», – ответила Пелагия, уже воодушевляясь от мысли, что у нее снова будет коза: можно привязывать ее к дереву и кормить объедками.
– «Аподосис», – повторил Корелли, покачивая головой. – Очень подходящее имя. «Возвращение». Лучше и не придумаешь. Как ты думаешь, она много будет давать молока? Ты могла бы доить ее и делать простоквашу.
Пелагия улыбнулась – ее лицо светилось снисходительностью.
– Дои, если тебе нравится, Корелли. Лично я стараюсь доить только самок. – Она указала на вместительную розовую мошонку с парой конических продолговатостей внутри. – Ничего вымечки, а?
– О coglione, – весьма к месту произнес он, закрыв лицо руками. Яннис восхищался людьми, умевшими ругаться, особенно на иностранных языках, но для старика это звучало странно. Старики всегда стремились осудить за это. Этот Корелли – явно такой же странный, какой становилась и бабушка, скакавшая повсюду со стереоплейером, приладив наушники к своим седым пучкам и застенчиво улыбаясь, когда думала, что на нее никто не смотрит. Вот только сегодня утром он застал ее перед зеркалом – она примеряла разные сережки из универмага Антонии и вскидывала голову в манере, которую можно было назвать только кокетливой.
– До завтра. Будет еще сюрприз, – сказал Корелли, приподнял помятую шляпу и ушел.
– О Господи! – произнесла Пелагия, и сердце ей наполнили дурные предчувствия. Ей пришло в голову, что следует показать ему свою осовремененную «Собственную историю Кефалонии», – возможно, ему будет интересно узнать, что истинной причиной бойни было то, что Эйзенхауэр упорно отвергал все планы Черчилля по освобождению острова и бессмысленно направил итальянские военно-воздушные силы в Тунис вместо Кефалонии. Он ведь, наверное, знал, что приказы на зверства исходили от самого Гитлера, – а может, и не знал.
– Он твой дружок? – упрямо допытывался Яннис, но каждый раз получал в ответ твердое «нет».
– Иди и вымой посуду, или не получишь денег, – парировала бабушка и отправилась за гребнем, чтобы вычистить козу, как в былые дни. Она раздумывала, где бы она сейчас могла найти детеныша лесной куницы.
Но, как она и опасалась, капитан превзошел себя, когда на следующий день появился у дверей в скрипе тормозов, реве и выхлопах двигателя, в облаке пахучего синего дыма. Пелагия стояла подбоченясь и покачивала головой, пока он осторожно слезал с мотоцикла. Ярко-красный, очень высокий, с толстыми шишковатыми покрышками, мотоцикл выглядел созданным для гонок. Капитан повернул ключ, заглушив рев двигателя, отбросил подпорку и укрепил машину.
– Ты знаешь, куда мы собираемся? Мы поедем посмотреть, на месте ли еще «Casa Nostra». Так же как в старые времена, – он постучал по рулю, – на мотоцикле.
Пелагия покачала головой.
– Неужели ты думаешь, он выстоял в землетрясение? И неужели ты думаешь, я поеду на подобной штуке? В мои годы? Уезжай и оставь меня в покое. Избавь меня от своих диких планов.
– Я специально взял его напрокат. Он не такой красивый, как старый, и шумит ужасно, как жестянка с гвоздями, но ездит очень хорошо.
Она взглянула на лицо старика и постаралась сдержать улыбку. На нем были нелепый синий защитный шлем с маленьким козырьком и солнцезащитные очки, совсем новые; он забыл снять с них ярлык, который покачивался на его щеке, как осенний листок, пойманный в нити паутины. В стеклах она увидела отражение своего недовольного лица и выставленных ладоней.
– И речи быть не может. Я слишком старая, а ты и молодой не мог ехать прямо. Ты что – не помнишь все эти аварии? Ты и тогда был ненормальным, а сейчас еще дурнее.
– На старой машине, – оправдывался он, – мы виляли, потому что мне приходилось возиться с рычагом переключения передач. А тут все автоматическое. – Он махнул рукой, словно хотел сказать: «Все в порядке! Садись!»
– Нет, – сказала она. – У меня колени не гнутся, я и ногу-то высоко поднять не могу.
Неожиданно она заметила, что поверх рубашки на нем – что-то яркое, отчего он очень походил на хиппи, что появлялись на острове в конце шестидесятых. Она прищурилась и поняла, что он одет в красный бархатный жилет, вышитый цветами, орлами и рыбами, который она дала ему пятьдесят лет назад. Пелагия сделала вид, что не заметила, и ничего не сказала, но ее поразило, что он так бережно хранил его все это время. Она была тронута.
– Милая, – сказал он, зная: она заметила жилет, – и рассчитывая, что она смягчится.
– Абсолютно исключено.
– Разве ты не хочешь увидеть «Casa Nostra»?
– Не с сумасшедшим.
– Но ты же не хочешь, чтобы я взял его напрокат зазря?
– Хочу.
– Я взял его на два дня. Мы можем поехать и в Кастро, и в Ассос, и в Фикардо. Мы можем сидеть на камне и смотреть на дельфинов.
– Возвращайся в Афины. Старый сумасшедший.
– Я привез шлем и для тебя.
– Я не ношу красного. Ты когда-нибудь видел меня в красном?
– Тогда я поеду один.
– Ну, и езжай.
Потребовалась вечность, чтобы убедить ее. А когда они рискованно петляли по каменистым дорогам, она в ужасе уцепилась пальцами с побелевшими костяшками за его пояс и зарылась лицом у него между лопатками; мотоцикл грохотал под ней, и ей было и очень приятно, и беспокойно. Корелли заметил, что она вцепилась в него еще отчаяннее, чем в старые дни, и хулигански умышленно завилял по дороге, хотя мотоцикл и так опасно водило из стороны в сторону.
Пелагия цепко держалась за его пояс. Она ощутила, что за эти годы он усох настолько же, насколько она раздалась. Неожиданно мотоцикл вильнул к обочине, прошел чуть юзом, выбрасывая брызги мелких камешков. «Святой Герасим, спаси меня!» – подумала она и, в страхе прильнув к капитану, крепко сцепила пальцы.
Мимо них, пыхтя и треща, проехал почтенного возраста мопед. Его украшали не одна, а целых три девушки, одетые в одинаковые очень короткие белые платьица. Корелли мельком увидел стройные золотистые бедра, молодые грудки, изогнутые брови над черными глазами и длинные распущенные волосы – такие темные, что казались почти синими. В его сердце возникла мелодия – радостная, в ней звучал вечный дух Греции, Греческий концерт. Чтобы сочинить его, нужно будет лишь подумать о поездке с Пелагией на поиски «Casa Nostra», о трех встреченных девушках в расцвете совершенной красоты и свободы. Одна, управлявшая мопедом, положила ноги на бензобак, вторая, глядя в розовое зеркальце, движениями художника поправляла макияж, а третья, сидя задом наперед, почти касалась дороги ногами, обутыми в сандалии. С чрезвычайно серьезным лицом она читала газету и изящными пальчиками старалась удержать хлопавшие на ветру страницы.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70