Я предпочитаю согласиться, потому что знаю: что Бет способна на все. Женщины отличаются от мужчин в бытовых переговорах тем, что могут нажать на «ядерную» кнопку. Мужчины, которых исторически, через коммерческую культуру, учили идти на компромиссы и договариваться, ничего, кроме растерянности, первобытной ярости и капитуляции, противопоставить этому не могут. Они недостаточно хорошие игроки в покер, потому к ядерной кнопке никогда не потянутся. Это слишком иррационально, слишком деструктивно. Фанатички всегда берут над ними верх. От террористки-самоубийцы нет защиты.
* * *
Я обманул ожидания своей жены? Конечно обманул. Потому что больше не любил ее. Дает ли это ей право быть столь безжалостной? Не вопрос. Права здесь ни при чем. Развод – та же сделка. В ней нет места добропорядочности: добропорядочность здесь будет обузой. Добропорядочность – это то, что продемонстрировал Невилл Чемберлен Адольфу Гитлеру.
Нет, я не сравниваю свою жену с Гитлером, Боже упаси. Хотя небольшие усики у нее есть.
Я сижу с Мартином в кофейне рядом с конторой посредников. Мартин работает поблизости. Он всегда готов встретиться после окончания битвы. В этот раз он находит меня трясущимся за столиком, глаз дергается, руки дрожат, я пытаюсь совладать с ванильно-шоколадным коктейлем, который заказал в надежде, что калории и сахар помогут мне успокоиться. Он разглядывает меня сквозь завесу темных волос, закрывающих его карие глаза. Бледная кожа Мартина по-прежнему молода, несмотря на неумолимый возраст, а легкий завиток губы наводит на мысль об извращенной доброжелательности или сочувственном садизме. Естественно, высокий. Легкая сетка морщинок в уголках глаз делает его еще привлекательнее. Мальчик-мужчина, мальчик-девочка, сила изящества. Я люблю Мартина. Он всегда был моим другом, всегда заботился обо мне. Я хотел бы жениться на ком-нибудь таком. Мы и правда достаточно хорошо относимся друг к другу, чтобы пожениться, и я уверен, что мы не стали бы ссориться, или пакостить, или портить друг другу жизнь.
Господи, иногда так хочется стать гомосексуалистом.
– Посмотри на себя, Спайк. Что случилось?
Не переводя дыхания, я вываливаю все сразу, огромный ком боли и ярости, страдания и смущения.
– Дело не в деньгах. Я готов заплатить, сколько потребуется. Но это так жестоко, и это никогда не кончится. И даже сейчас я уверен, что это не конец. Через неделю или две выплывет что-то еще, с договором или без. Она все время играет не по правилам. Она просто так не отпустит меня. Ей лучше заставить нас всех страдать, чем отпустить меня. По крайней мере, сделать так, чтобы я ненавидел ее, – ей нужна хоть какая-то реакция. Она не может вынести безразличия. Она скорее разнесет все вокруг себя, чем согласится посмотреть правде в глаза. Это так глупо, так несправедливо.
Мартин не сводит с меня своих больших карих глаз. Я отпиваю немного коктейля. Он холодный. Наконец Мартин начинает говорить:
– Твоя проблема в том, что ты превращаешься в женщину.
– Что ты имеешь в виду? – Я смотрю на него удивленно.
Он улыбается. У Мартина есть потрясающее умение довольно жестко критиковать, не обижая. Он – одушевленный вариант моего ванильно-шоколадного коктейля.
– Ты превращаешься в несчастную жертву. «Ах я, бедный маленький мальчик, какие они злые и нехорошие, ох-ох-ох, как несправедлив мир».
– И что?
– А то, что ты забываешь первое правило взрослой жизни.
– Какое же?
Он смеется и обнимает меня за плечи.
– Бога нет.
Я киваю, признавая обычно игнорируемую, но неумолимую истину, и изображаю подобие улыбки. Конечно, я знаю, что Бога нет, но как бы и знаю, и не знаю. Его место остается вакантным. Детская жажда справедливости.
– Забыл.
– Человек способен на все, чтобы получить то, чего хочет. Когда речь идет об этом, когда на кон поставлено выживание, сам человек, его сущность, он не остановится ни перед чем. Для Бет это вопрос жизни и смерти, ей нужно взять верх над тобой, ведь ты ее бросил.
– Я не бросал ее. Это было наше общее решение.
Он убирает руку с моих плеч и отпивает кофе. Смотрит на часы – Мартин вышел на обеденный перерыв.
– Да ладно, Спайк. Не бывает развода по обоюдному согласию.
– Нет, правда, мы…
– Как это было?
– Я не знаю.
– Напрягись. Попробуй вспомнить.
– Кажется, я спросил ее… спросил, что для нее важнее в браке: я или Поппи.
– И она сказала – Поппи.
– Но дело даже не в этом. Дело в том, как она это сказала, как произнесла «Поппи». Так, будто у нее никогда не было сомнений, что Поппи, очевидно, гораздо важнее, чем я, что моя роль сомнительна по сравнению с Поппи. Для меня это не было новостью – я видел, как скукожились и иссохли наши отношения после рождения Поппи, после того, как я, в каком-то смысле, стал не нужен. Все дело в том, как она это сказала. С каким-то… легким презрением, что ли. А может, и не с легким.
– А потом?
– Потом я сказал: «Тогда, может быть, нам не имеет смысла оставаться вместе, если я не так много значу для тебя».
– А потом?
– А потом она сказала: «Ты рассуждаешь, как ребенок». Она всегда называла меня ребенком. Стоило мне не согласиться с чем-то или подвергнуть сомнению ее точку зрения, она просто низводила меня до низшего уровня – называла ребенком.
– А потом?
– Потом… потом я не потерял самообладания.
– Ты не потерял самообладания?
– Тогда я и понял, что все кончено. Потому что каждый раз, когда она пыталась уничтожить меня таким способом, пыталась обезличить, я всегда выходил из себя. Этого она и добивалась. Так она доказывала свою правоту. Что я как ребенок. В тот раз я был холоден. И спросил: «Ты все еще любишь меня?» Она ничего не сказала. Я настаивал: «Ты можешь ответить? Ты все еще любишь меня?»
– И что она?
– Ничего. Пожала плечами. И ушла играть с Поппи. Тогда я пошел наверх и стал собирать вещи. Что-то у меня внутри сломалось. И я собрал вещи.
– Так значит, все-таки ты ее бросил.
– Только формально.
– Почему ты не сказал, что любишь ее?
– Зачем? Как я могу ее любить? Как ребенок может любить жену?
– Она хотела, чтобы ты это сказал. Она боялась признаться, что любит тебя. Женщины проверяют мужчин, подвергая их испытаниям. Они считают, что могут проверить, действительно ли их любят. Она хотела, чтобы ты первый сказал это. А потом сделала все, чтобы ты ее возненавидел.
– Зачем?
– Не знаю. Просто они так делают. Они странно устроены.
– А я хотел, чтобы она это сказала. Тогда бы я сказал…
– Что бы ты сказал?
– Не знаю.
– Все равно, думаю, теперь уже поздно.
– Я тоже так думаю.
Я взболтал коктейль, решая, не заказать ли еще один. Мартин смотрит в окно – у него способность выпадать из разговора. Он не бывает целиком и полностью с вами. Однако при этом ничего не упускает.
– Мартин, но если люди никогда не расходятся то обоюдному согласию, то как же вы с Элис?
Он щурится, ерзает на стуле, потом возвращается разговор.
– Здесь ты, возможно, прав.
– Получается, что ты ее бросил.
– Ну… Знаешь, все гораздо сложнее.
– Разве? Так ты бросил ее или нет?
Теперь уже Мартин смотрит на меня с любопытством.
– Не понимаю… почему это тебя так интересует, Спайк.
Я и сам не понимаю. Теренс был бы мной недоволен. Учитывая, что ответ очевиден.
– И все же… Ты ее бросил?
– Э-э… Как сказать…
– Если бы ты предложил ей переехать к тебе и завести ребенка, она бы осталась?
– Я… Она бы осталась, если бы я дал ей такую возможность. Да. Думаю, что она бы осталась.
– Тогда ты ее бросил.
– Я ее бросил. Да.
Наступила очередь Мартина задумчиво смотреть в чашку. Он переживает скорее легкую ностальгию, чем чувство потери. Все его негативные эмоции кажутся невинным подобием настоящих переживаний: ярость – это легкое раздражение, боль – всего лишь недомогание, гнев – плохое настроение. Все какое-то приглушенное, в другой тональности.
Мартин ищет женщину, которая согласилась бы принять равнодушие в долгосрочной перспективе и не пыталась бы превратить его в человека с обычными эмоциями. И которая не была бы зациклена на детях – одного ребенка достаточно. Мне не хочется подписываться под расхожим мнением о том, что мужчины – большие дети, но Мартин – ребенок, и всегда таким будет. Ему необходимо, чтобы жизнь не переставала быть легкой, – так что никаких детей, никаких уз. Никакого балласта.
Когда он снова поднимает глаза, его улыбка полна тепла и грусти.
– А как Поппи? Как у нее дела?
При чем здесь Поппи? Какую роль она играет в этой бесконечной, жестокой войне двух взрослых эгоистов, соревнующихся в удовлетворении собственных комплексов?
Роль вовлеченной в это жертвы, тоже эгоистичной, но невинной. Почва уходит у нее из-под ног, самое основание вселенной рушится, потому что я не могу больше жить с ее матерью, а ее мать не может больше жить со мной. А она зависла в пространстве между нами, получая самый трудный из уроков, – урок, который многие не могут усвоить за всю свою жизнь: Бога нет. Нет Санта-Клауса, нет Зубной Феи.
Поппи, в дело вступают силы, более могущественные, чем мы, и не всегда добрые. Почти всегда недобрые. На нас налетела буря. Мы все умрем. И мы не отправимся на небеса. Мы просто сгнием в могиле. Поэтому мы хотим взять все от короткого пребывания на земле, и ради этого готовы причинять боль другим. Даже своим детям.
Это правда, Поппи, хотя – Господи, помоги мне – в тот день, когда я уходил из дома, где жил с твоей мамой, сердце мое разрывалось на части. Это правда, Поппи, хотя я люблю тебя так, что не могу выразить словами, хотя ты – единственная радость моей жизни. Это правда, хотя развод для меня был – и остается – пыткой, самым болезненным наказанием, придуманным человечеством.
Бога нет, Поппи, и каждый старается спасти себя сам.
– У нее все хорошо. Боже, как я по ней скучаю. Отец должен видеть своего ребенка каждый день. Я же встречаюсь с Поппи два раза в месяц. Иногда мне так плохо, что я подъезжаю к школе, просто чтобы увидеть, как она приходит или уходит. Кажется, что от этого станет легче, а становится еще хуже, но я все равно продолжаю искать возможность увидеть ее. Это болит все время.
– А как она?
– Мне кажется, у детей есть удивительная способность приспосабливаться. Так говорят. Я предпочитаю этому верить. Во всяком случае, дети делают это лучше, чем взрослые. Они сильные, потому что у них нет воспоминаний. Нам хорошо вместе. Иногда я злюсь. Иногда мне кажется, что, если она еще раз заявит «это несправедливо», я…
– А что она сама? Ты все время возвращаешься к себе. Ты чувствуешь свою вину за то, что с ней происходит?
– Думаю, да. Какой прок от чувства вины? В этой ситуации я стараюсь изо всех сил сделать все, что могу. Я никогда ее не брошу.
– Ты это уже сделал.
Я мрачно смотрю на него.
– Да. Уже сделал.
Мартин опять обнимает меня за плечи. Он не боится проявления теплых чувств. Я его и за это люблю.
– Все нормально. Ты хороший парень. Неплохой, во всяком случае. Однажды все это останется в прошлом. Надеюсь, раньше, чем ты ожидаешь. Просто через это надо пройти. Все наладится, если какое-то время переждать.
– Да, наверное.
– Где вы сегодня с Элис встречаетесь?
– Не знаю. В каком-нибудь баре.
Я ищу на его лице признаки подозрительности или озабоченности. И не нахожу.
– Ты нормально к этому относишься, Мартин, да? То есть я хотел спросить…
– Не напрягайся. Хорошо, что вы можете встретиться как друзья.
– Это не свидание, Мартин. Мы просто…
Мартин смеется. Очевидно, что он не допускает мысли о возможном свидании между мной и Элис. Он высокий невозмутимый брюнет, он обаятелен и неотразимо безразличен, а я – доведенный до отчаяния, сорокапятилетний, почти разведенный. Я не представляю для него ни малейшей угрозы. В любом случае он доверяет мне и не любит Элис.
– Вы прекрасно проведете время. Она потрясающая женщина. Передай ей, что я ее… – Мартин рисует пальцами кавычки в воздухе – …»люблю». Он допивает кофе, на прощание похлопывает меня по плечу и направляется к выходу.
– Не терзай себя, Спайк.
– Я постараюсь.
– У тебя получится. Я тебя знаю, Спайк.
Нет, не знаешь, Мартин. Ты меня совсем не знаешь.
7
Я никак не предполагал, не планировал, не мог себе представить, что мы с Элис окажемся в постели. Это было для меня полной неожиданностью.
И Теренс не особенно в это поверил. Но пришел к выводу, что, в конце концов, она женщина, а я мужчина. Мы оба свободны. Так что я не могу утверждать, что мысли о сексе не посещают меня иногда. Я не согласился. Я не собирался спать с бывшей девушкой моего лучшего друга. И, конечно, не собирался проявлять инициативу, если бы представился случай. Да он и не должен был представиться.
В общем, мы пошли в бар, и напились, и оказались в постели. Все было прекрасно, все было очень хорошо, и наутро никто из нас об этом не пожалел. Но я твердо принял два решения. Во-первых: больше такого не произойдет, а если и произойдет, то не по моей инициативе. Во-вторых, мы договорились, что никто не скажет об этом Мартину, а если Мартин и узнает, то не от меня. Зачем сообщать ему? Это был единичный случай на фоне тяжелых обстоятельств: у меня надвигающийся развод, у нее – уход Мартина. (Элис все еще любила Мартина – она дала это понять в самом начале.)
Все это меня не особенно беспокоило. Пока несколько дней спустя я не получил электронное сообщение от Элис, в котором она предлагала еще раз встретиться и сходить в бар. Какое-то время я колебался, но потом плюнул на свои рефлексии и согласился.
С чувством вины мне удалось справиться без труда. Я знал, что с Мартином у них все в прошлом и что у нас с Элис никогда не будет серьезных отношений, так что это скоро закончится, никто не пострадает, а две одинокие души обретут временное утешение.
Только к концу второй ночи мы влюбились друг в друга.
Кто объяснит, как это происходит? Из кромешной тьмы надвигается грузовик с выключенными фарами. Я едва знаком с этой женщиной, бывшей подругой Мартина, очень милой женщиной, о которой я прежде почти не думал. А сейчас не могу выкинуть ее из головы.
Признаюсь, все это казалось подозрительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32