– Мам, а у папы нет тридцати тысяч, чтобы откупиться от этого противного мистера Пауэрса?– Тсс, разве это твоего ума дело? Что ты смыслишь в деньгах? Хватит совать нос в папины дела, целее будешь… Слушай, ты вот что мне скажи…– А мистер Пауэрс еще здесь? Мам, что происходит? Ну мне же интересно…– Мистер Гласс в кухне говорит по телефону, не знаю с кем. Тебя это не касается. Я хотела спросить, Герби, это… ты правда… не знаю, как сказать. Ты неравнодушен к этой Люсиль Гласс?Герби едва заметно кивнул. Он гладил ящерицу пальцем по спинке.– Ты не считаешь, что тебе рановато… интересоваться девочками?Снова кивок, еще менее различимый.– Пойми меня правильно, я ничего не имею против Люсиль. Милая девочка, хотя и очень избалованная. И потом, должна сказать, она не кажется мне хорошенькой. Но ты, вероятно, другого мнения.Слабое движение головы: то ли кивок, то ли колебание от глубокого вздоха.– Ничего дурного тут в общем-то нет. Надо только понимать, что все это ровным счетом ничего не значит и через две недели вы и думать об этом забудете.Герби и ящерица замерли в одинаково неподвижных позах.– Ты ведь это понимаешь, правда?Герби поймал себя на том, что желает, чтобы мама отправилась на рынок, в кино или еще куда-нибудь, только бы она немедленно вышла из комнаты.– Говорю это для твоей же пользы, сынок. А главное, Люсиль не подходит тебе по возрасту. Когда тебе будет шестнадцать с половиной, ей уже исполнится шестнадцать. Мальчик в таком возрасте еще ребенок. А шестнадцатилетняя девушка может выйти замуж.Герби взял ящерицу на ладонь и так и впился в нее глазами.– Ну, Герби, что скажешь?Мальчик издал монотонное мычание, начисто лишенное какого-либо смысла.– Хорошо, – поспешно отозвалась мать. – Рада, что ты согласен со мной. Ты разумный мальчик.Она принялась гладить Герби по голове. Он остался безучастен к ласке и сосредоточил все внимание на ящерице. Вдохнув снова воздуху и увидав свет, животное оживилось. Оно семенило по ладошке мальчика и старалось вскарабкаться по согнутым пальцам. Герби стало жаль розовое, с золотистыми пятнышками существо, которому явно было не место в тесной бронксовской спальне. Ящерица напомнила о широком ясном поднебесье «Маниту», о полях, озере и замшелых камнях на берегу, где мальчик изловил эту живую памятку. До чего тесной и маленькой показалась Герби их квартира, да и улица за окном! Словно весь город наполовину ужался за лето.– Выпущу-ка я тебя на пустырь, – сказал Герби ящерице. – Зря только тащил сюда.Дверь в комнату распахнулась настежь. На пороге стоял мистер Букбайндер. Мать тотчас поднялась и встала между отцом и мальчиком.– А где все? – спросила она.– Ушли. Долю Пауэрса выкупил Гласс. У нас новый компаньон.Новый оборот дела ошеломил миссис Букбайндер.– Гласс! – вырвалось у нее.– Он пятнадцать минут говорил по телефону с женой, объяснял ей суть предложения. Не волнуйся, он умный человек. Тридцать тысяч за долю Пауэрса! Уж кто-кто, а юристы чуют свою выгоду.– А… а голубая бумага?– Гласс признал ее. Он собирается оформить ее, как положено. Джентльмен, всегда вел себя порядочно. С Пауэрсом покончено… скатертью дорожка.Мать оправилась от неожиданности и ухватилась за потрясающую новость в своих материнских целях.– Так, значит, все устроилось замечательно! Поздравляю, Джейк! Чего же мы ждем? Идемте все в ресторан и отпразднуем!Выражение отцовского лица переменилось.– И этот парень тоже? – спросил он таким тоном, что Герби съежился.– А почему нет? Взгляни на это письмо. Он хотел как лучше, папочка, не сомневайся. Разве он уже не наказан, разве не довел себя переживаниями до полусмерти?Она протянула мужу записку «речной шайки». Мистер Букбайндер прочитал ее, скомкал и бросил в угол.– Оставь нас наедине.– Папочка, сильно не бей! Он хотел как лучше.– Оставь нас наедине.– Иди, мам, оставь нас вдвоем, – продребезжал с кровати Герби.– Папочка, помни, что он всего лишь маленький мальчик. Помни!Мать неохотно вышла из комнаты. Мистер Букбайндер притворил дверь и задал Герби в меру крепкую взбучку. Начав с разминочных тумаков и оплеух, он вскоре взялся за дело основательно: сел на кровать, перекинул сьгна через колени и звонкими шлепками с оттяжкой принялся охаживать его по мягкому месту. Все это он проделывал молча. Герби вознамерился было «принять наказание, как мужчина», но в разгар порки дал слабину и остаток ее принял, как ребенок, с воплями, сотрясавшими стены. Хотя мать и назвала его маленьким мальчиком, для подобного наказания он был великоват и на коленях у отца выглядел неуклюже. Однако мистер Букбайндер вполне справился. Миссис Букбайндер стояла под дверью, дрожа как осиновый лист и болезненно морщась при каждом звуке, сопровождавшем очередное соприкосновение ладони с филейной частью драгоценного сыночка. Минуты через две у нее лопнуло терпение. Она ворвалась в комнату с причитаниями: «Хватит уже, хватит! Тебе что надо, убить его?»– От шлепков еще никто не умирал, – ответил запыхавшийся отец, однако нарастающими по звучности затрещинами пониже спины подвел наказание к финалу. На удивление заботливо он перекатил мальчика обратно на кровать и вышел со словами: «Теперь может одеться, если хочет».Герби сразу воспользовался этим разрешением. Мама засуетилась с его одеждой, стараясь смягчить действие, произведенное взбучкой, и одевание затянулось, пока мальчик, наконец, не выдержал: «Фу ты, мам, я ж не покалеченный. Могу и сам одеться». Такая неблагодарность обидела ее, и она оставила мальчика в покое. Не поняла, что сын даже рад колотушкам. Они выбили из него чувство вины. Не доискиваясь до причин, Герби нутром чуял, что опасность исправительной колонии миновала. Строгости отца он боялся, но верил в его справедливость и знал: грози ему тюрьма, Джейкоб Букбайндер не стал бы добавлять к этому порку. Неприятно, конечно, подставлять бока под шлепки, однако провести пять лет за решеткой куда как хуже. Пока Герби одевался, у него быстро поправилось настроение.Он заправлял под воротник яркий желто-красный галстук, как вдруг из соседней комнаты донесся голос отца:– Мамочка, давай сегодня поужинаем у Голдена.– Папочка, но у меня же ростбиф.– Ты же сама сказала, надо отпраздновать. По-моему, ты права.Наступила заминка. Потом мамин голос неуверенно спросил:– Герби тоже пойдет?– Конечно, пойдет. Не станем же мы обращаться с ним, как с преступником, пока ему не минет двадцать один год, правда?Герби состроил перед зеркалом рожицу, но тут в комнату вошел отец, и он тотчас принял серьезный вид.– Ты что так долго одеваешься?– Я уже, пап. – Герби стремительно завязал галстук.– Давай прогуляемся.– Давай, пап. – Герби огляделся вокруг и поднял с полу ящерицу. – Можно я это чудо занесу на пустырь? Плохо ей в квартире сидеть.Отец кивнул. Сопровождаемый сыном, у входной двери мистер Букбайндер окликнул:– Мамочка! Бери Фелисию, и в шесть встречаемся у Голдена.– Чудно, чудно, чудно! – Каждое «чудно» было подчеркнуто шумом выдвигаемых ящиков и открываемых шкафов: миссис Букбайндер спешила переменить наряд к ужину на людях.Отец и сын молча прошли квартал по улице Гомера в направлении пустырей.– Ну, – спросил Джейкоб Букбайндер, когда они переходили улицу Сервантеса, – как ты отнесся к взбучке?– По заслугам, – покорно ответил Герби.– Почему?– Своровал же.– Но ведь ты собирался оставить ту записку, что показала мне мама. Разве она не меняет дела?– Я думал, меняет, а по правде – нет.– Отчего же?Они начали взбираться по крутым шершавым камням на пустырь. Выбрались наверх, а Герби так и не нашел ответа на последний вопрос. Пустырь зарос пыльными сорняками, доходившими Герберту почти до пояса, с разрозненными пятнами стойких осенних полевых цветов: синих, желтых, белых. Из зарослей торчали макушки валунов. Мальчик благодарно втянул густой сладковатый запах знакомой бронксовской растительности. Пустырь был не такой красивый, как поле в Беркшире, но он был родной.– Не знаю, пап. Но записка дела не меняет.Ящерица заюлила у него в ладони, словно почуяла близость свободы. Герби остановился и дал ей спрыгнуть со своей руки в зелень. Глазом моргнуть не успел, а ее и след простыл.– Пока, лагерь «Маниту», – молвил Герби.– Герби, ты, наверно, любишь гулять на этих пустырях.– Ага. Это мое самое любимое место.Отец взял его за руку и подвел к валуну; они сели.– На родине, мальчишкой, я целыми днями пропадал в полях. Очень это любил.Герби попробовал представить себе отца мальчишкой, но это оказалось невозможно. Джейкоб Букбайндер застыл в своем нынешнем облике, как Джордж Вашингтон на портрете Стюарта, что был развешан по классам в школе.Снизу в их уединение вплывал приглушенный расстоянием шум города.– Скажи, Герби, в чем же загвоздка с этим письмом.– Ну… я своровал, значит, поступил плохо, так?– Так.– И только пообещал потом исправить этот поступок.Отец так посмотрел на него, точно вот-вот улыбнется. Впервые со дня приезда из лагеря Герби увидел в отцовских глазах искорку радости. Вдохновленный, он продолжал, запинаясь:– А… а штука вся в том, что откуда мне было знать наверняка, что у меня получится исправить свой поступок? Видишь, как обернулось. Мистер Гаусс меня облапошил.Джейкоб Букбайндер кивнул. Он улыбнулся, и много морщин разгладилось на его утомленном лице.– Что же из этого следует, Герби?Отец уже не раз проводил с Герби такие воспитательные беседы. Тот знал, что сейчас от него требуется лаконично подвести итог. Мгновение он подыскивал слова, потом сказал:– Видно… видно, поступать дурно и думать, мол, потом исправлю, все равно нельзя.Отец одной рукой обнял мальчика за плечи, прижал к себе и тотчас встал. Одно неприметное движение – а у Герби будто выросли крылья.– Идем к Голдену, – только и промолвил отец.Согласитесь, для одиннадцатилетнего мальчика Герби неплохо сформулировал полученный урок. «Цель не оправдывает средств». Если учесть, что человечество с начала своей истории пытается усвоить этот урок и ныне стоит в углу в постыдном дурацком колпаке за нерадивость в учении, вероятно, мы имеем право сказать, что наш мальчик, осознав ошибку, заслужил некоторого смягчения своей участи.Итак, Букбайндеры отправились к Голдену на свидание с женской половиной своего семейства. Фелисия ослепительная в новом алом платье, шелковых чулках туфлях-лодочках, подрумяненная, не принимала участия в оживленном разговоре за ужином. А все потому, что днем получила письмо, которое сочинил в поезде Йиши Гейблсон, и теперь витала в любовных облаках. Это послание, разумеется, было надежно укрыто от глаз родных, однако девочка милостиво шепнула Герби, что в письме есть собственные стихи автора. Читатель, скорее всего, удовлетворится первым двустишием и не станет требовать продолжения: Прекрасная Фелисия,Вот здорово, что встретились с тобой… Что же до Герби, из своих приключений он извлек не один урок. Вместо вареной трески наш гурман заказал бифштекс. И из осторожности съел всего четыре пирожных. 28. Награда Виток за витком по винтовой лестнице, ступенька за ступенькой в неземном зеленоватом сумраке поднимались мальчик, девочка и еще один мальчик, одетые по-воскресному во все самое лучшее. Сверху и снизу витая лестница гудела от топота сотен ног. В карабкающейся процессии все три лица знакомы нам – это Клифф Люсиль и Герби взбирались на вершину статуи Свободы по лестнице, устроенной внутри памятника. Клифф легко скакал вверх по ступенькам, то и дело останавливаясь, чтобы подождать спутников. Люсиль планомерно одолевала подъем, а Герби пыхтел и потел позади, с угрюмой решимостью стараясь сохранить чувство собственного достоинства и не отстать от девочки. И вот когда ноги, сердце и легкие уже посылали Герберту настойчивые сигналы о намерении немедленно бросить это глупейшее занятие, над головой верхолазов слабо забрезжил дневной свет, и обрадованные дети последним рывком достигли последней, высшей площадки в голове статуи Свободы.Ребята сразу бросились к окнам. Великолепный вид вознаградил их за трудное восхождение. Высокие башни центрального Нью-Йорка, необозримые пространства жилых многоэтажек, изрезанные вдоль и поперек улицами, зеленые парки, искристые, вьющиеся реки с паутинками мостов и линиями причалов – все это раскинулось перед изумленными взорами Люсиль, Герберта и Клиффа. У детей захватило дух. Им никогда еще не доводилось охватить взглядом больше одного-двух городских кварталов. Нью-Йорк – это пещера мамонта без крыши, и мало кто из обитателей, снующих по ее лабиринтам, представляет себе, как она выглядит на самом деле.– Ух ты, улицу Гомера видно как на ладони! – воскликнул Герби.– Где? – спросил Клифф.– Вон там! Видишь, возле реки. Родненькая наша улица Гомера!– Это Бруклин.– Откуда ты знаешь? – задиристо спросил Герби.– Из этой вот карты у окна. Там написано, где какой район.Четверть часа дети увлеченно отыскивали с помощью карты городские достопримечательности.– Эх, – сказал наконец Герби, устремив взгляд за улицы и дома, на голубоватые холмы вдалеке, – был бы у нас телескоп, наверно, даже лагерь «Маниту» разглядели бы.– Кому это надо? – хмыкнул Клифф.– Только не мне, – хихикнула Люсиль. – Хоть бы в глаза его больше не видеть. Тюрьма какая-то.– А мне там вообще-то понравилось, – признался Герби.– Меня ни в какой лагерь больше не заманишь, – проговорил Клифф. – Уже ученый.– Спорим, на будущий год опять все поедем туда, – сказал Герби.Дети умолкли, каждый предался своим любимым воспоминаниям. Немного погодя Клифф чуть ли не воочию увидел призрачные очертания Умного Сэма, как положено, сивого и костлявого, пощипывающего невидимую траву в синеве над нью-йоркской гаванью. Клиффу непривычно сдавило грудь. Поскольку чрезмерная чувствительность была ему чужда, он просто прогнал это настроение, и спустя миг грусть исчезла, а заодно с ней и видение. Клифф взглянул на Герби и Люсиль. Те держались за руки.– Чего-то я притомился, – спокойно заметил он. – Пойду, что ли, посижу.Он ушел на соседнюю скамейку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45