совсем скоро ему суждено было навлечь на себя самый страшный Удар.– Дядя Сид, можно пойти попить?– Можно, и не приставай с такими вопросами. Ты теперь с большими ребятами.Вконец удрученный – опять не угодил! – Герби юркнул в проход, а Ленни бросил ему вдогонку обидное: «Дяденька Сидди, мозно мне, позалуста, попить водицьки?»Бак с полкой для бумажных стаканчиков стоял в голове вагона. Герби нацедил себе полный стаканчик тепловатой воды и вышел в тамбур, так как у бака он был в неуютном соседстве с дядей Сэнди. Только он поднес воду к губам, как заметил, что через стекло в двери соседнего вагона на него смотрит Люсиль. Она улыбнулась ему и поманила.Сказать по правде, Герби почти забыл про Люсиль. У него начисто выветрилось из головы, что его безумный порыв после их первой встречи привел в движение механизм причин и следствий, в результате чего Ленни, Клифф и он сам оказались в поезде, летящем к Беркширским горам. Тут искушенный в интригах политик поздравил бы себя с успешным осуществлением своего плана, однако Герби не испытал торжества. Люсиль была лишь сиюминутным искушением, пусть сладостным, но опасным. А в ушах звенело предупреждение дяди Сэнди.Он поманил ее в ответ, но Люсиль покачала головой и повелительно махнула рукой, мол, иди ко мне. Иной раз у мужчины нет выбора. Он оглянулся через плечо и, убедившись, что его никто не видит, проскользнул украдкой в соседний вагон, к Люсиль. Они забились в угол тамбура.– Мне сюда нельзя, – прошептал Герби.– Ну и мне нельзя с тобой разговаривать, – обиделась Люсиль. – Можешь уходить, если хочешь.Они прислонились к стене и молча наслаждались своим противозаконным уединением.– Ты в какой хижине? – спросил Герби немного спустя.– В Одиннадцатой, в средней. А ты?– В Тринадцатой. Это самая старшая из средних.– А Ленни в какой?Этот вопрос возмутил Герби до глубины души. Какая насмешка: он, можно сказать, рискует головой, а она тратит время на разговоры о Ленни.– Какая разница? – насупился он.– Ах ты! – лукаво стрельнула глазками Люсиль. – Просто интересно.– Ну, если тебе так интересно – он в моей хижине, хоть бы исчез куда-нибудь подальше.– Герби, почему ты так не любишь Ленни? Он хороший мальчик.Герби хотел придумать уничтожающий ответ, как вдруг дверь в тамбур отворилась и в вагон для девочек вошел… дядя Сэнди!Он не заметил двух маленьких преступников, а встал к ним спиной, причем так близко, что Герби мог дотронуться до него.– Тетя Тилли, – позвал он, – можно вас на минутку?Ни живы ни мертвы от страха, мальчик и девочка услыхали приближающийся голос тети Тилли:– Конечно, дядя Сэнди. В чем дело?– Тилли, я насчет автобусов на станции. Мистер Гаусс заказал только четыре… – И дядя Сэнди завел долгий разговор о высадке лагеря с поезда. Он не трогался с места, а при такой диспозиции Герби никак не мог улизнуть. Дети замерли, как ящерицы.Бежали минуты. Начало казаться, а вдруг повезет и подслеповатый Сэнди, закончив дела, уйдет, так и не заметив их прегрешения. Герби, в первый миг онемевший от ужаса, со временем почувствовал вкус к опасности. Наконец он до того осмелел, что повернулся к Люсиль и подмигнул. Это была губительная выходка, поскольку девочка и без того сдерживалась из последних сил, а тут ее прорвало. Раздался звонкий, заливистый смех. От неожиданности дядя Сэнди подпрыгнул на несколько дюймов, потом круто обернулся и оказался лицом к лицу с Герби.Не станем описывать чувства, охватившие при этом маленького толстяка. Достаточно сказать, что он был отведен в вагон для мальчиков, предъявлен для всеобщего обозрения в качестве куцего Ромео, нарушающего правила поведения, и усажен возле дяди Сэнди с большой табличкой на груди, гласившей: «Первый ухажер лагеря». В таком вот незавидном положении Герби, известный теперь всем под прозвищем «генерал Помойкин», прибыл в землю обетованную. 12. «Маниту» – лагерь мистера Гаусса Сказку про то, что радуга будто бы упирается в горшочек золота, наверняка придумали горожане на забаву своим детям, которые только и видят, что жалкий обломок сияющей дуги между крыш, и потому легко принимают на веру байки о чудесах и диковинках далекого края, где радуга встречается с землей. Но кто жил на широком приволье, знает, что радуга стоит на самой обыкновенной земле, точно такой же, как везде, и нет там никакого горшочка с золотом, а есть грязная лужа после дождя.Герби представлял лагерь «Маниту» в радужном свете. Ему грезились спортивные площадки с шелковистой травой, разлинованные свежей белой краской, роскошные коттеджи, широкое искристое озеро с песочком на берегу и прочие прелести, почерпнутые из книг про английских школьников и из кинофильмов, действие которых происходит на летних курортах. В жизни грезы обернулись грязной лужей после дождя.Лагерь «Маниту» оказался кучкой обшарпанных дощатых домишек, наполовину обнесенных ржавой проволочной сеткой и расположенных на берегу безвестного, красиво голубеющего и почти сплошь заболоченного водоема, который был не так велик, чтобы называться озером, но и не так мал, чтобы сойти за пруд. Хижины стояли в два ряда, разделенные гравийной дорожкой под названием Общая улица, – вот на этот «проспект» и прошагал Герби вместе со всем лагерем и отсюда бросил первый взгляд на страну своих грез. Общая улица начиналась от столовой – большого неказистого деревянного строения на полпути к вершине холма, – сбегала вниз, к хижинам, и сворачивала к мосткам для купания. Спускаясь с холма, Герби имел возможность хорошенько рассмотреть спортивные площадки. Он увидел два бейсбольных ромба, заросших поповником и более неприглядными сорняками в треть человеческого роста; обойму теннисных кортов с провисшими сетками, покосившимися столбиками и неровными заплатами цветущих одуванчиков на красной глине; баскетбольную площадку, где только один щит стоял в исправности, а другой упал навзничь; гандбольную коробку с прорехами от выломанных досок в бортах, сквозь которые просвечивало солнце; и на каменистом берегу – хлипкие мостки для купания, уткнувшиеся в мелководье рядом с полузатопленной лодкой.Когда дядя Сид и семеро его подопечных вошли в домишко под номером 13, глазам Герби предстала картина, и вовсе не имевшая ничего общего со сказкой про горшочек золота. Вокруг в беспорядке стояли голые железные койки, посередине на полу были свалены в кучу семь новых матрасов, по стенам, вероятно на случай дождя, висели брезентовые, в ржавых потеках шторы и при каждом дуновении ветра хлопали по ставням. На потолке, запечатленные варварским почерком с помощью красок, мела и ножей, пестрели имена разных мальчиков; среди них выделялась надпись, сделанная жирными красными буквами высотой по два фута: «ВИЛЛИ ДУРИК ШНЕЙДЕРМАН». Чемодан Герби, отправленный в лагерь неделей раньше, валялся вверх тормашками в общей груде багажа.Как нетрудно догадаться, мальчишки при виде такого разора и запустения недовольно загалдели. Ленни объявил, что мистер Гаусс – «мошенник» и что следующим же поездом он уезжает домой. Дядя Сид был так поражен и растерян, что не мог положить конец бунтарским речам, раздававшимся со всех сторон. Когда он вошел в хижину и узрел разруху, самообладание изменило ему и он как подкошенный плюхнулся на пружинную сетку ближайшей кровати со словами: «Ой, мамочки, ну и влип». Обескураженные переходом представителя власти на их сторону, дети впали в молчаливое уныние.Но в трудную минуту всегда найдется вожак.– Слушай, братва, да в прошлом году здесь еще похлеще было, – подал голос Тед, востроглазый. – Некоторые дома даже без ставней стояли. Помяните мое слово, через неделю вы не узнаете эту халупу. Хватит сидеть, давайте по-быстрому раскидаем койки и матрасы и выгребем мусор. Нам здесь жить.Обрадовавшись, что появилось хоть какое-то дело, кроме нытья, его товарищи взялись за работу. Они расставили кровати по местам, разложили матрасы, переоделись из своих городских костюмов в шорты и рубашки с короткими рукавами, застелили постели свежим бельем и одеялами, которые каждый привез с собой, подмели пол, вымели кружева паутины из углов, закатали вверх брезентовые шторы и сразу же повеселели.То же самое происходило по всему лагерю. Не успели оглянуться, как наступил вечер. Когда без малого восемьдесят мальчишек маршировали двумя шеренгами в столовую, они пели, шутили и смеялись гораздо задорнее, чем можно было ожидать от злой и хмурой толпы, спустившейся днем с холма. При всех своих недостатках мистер Гаусс умел безошибочно читать сокровенные мысли в мальчишеских душах. Ужин подали царский: печеночный паштет, куриный бульон, бифштекс с жареной картошкой, фруктовый салат и мороженое. Сразу после ужина бесплатно раздали почтовую бумагу с эмблемой лагеря и велели написать родителям. Десятки восторженных, счастливых писем полетели домой от сытых и довольных детей. Если бы время на письма отвели тотчас по прибытии ребят на место, их тон мог оказаться совсем другим, но, как мы уже сказали, мистер Гаусс знал своих мальчиков. Герби, подобно остальным, был полон решимости разнести лагерь в пух и прах, а написал следующее послание: Дорогие мамочка и папочка!Здесь очень здорово. Только что нам дали на ужин бифштекс и мороженое. Здесь очень красиво, всюду трава, деревья, есть озеро. У нас здоровская хижина и очень хороший вожатый. Все очень здорово. Лагерь классный. Ну, вот и все пока, а сейчас мне надо разобрать свои вещи. Скоро напишу еще.Ваш любящий сын Герби.
Можно подумать, будто вся эта писанина сочинялась в дурмане, но так оно и есть. От бифштексов и мороженого мальчишки хмелеют не меньше, чем взрослые – от вина.Наутро лагерь вновь загудел от гнева и возмущения: выяснилось, что ребят отправляют ремонтировать спортивные площадки. Возмущались только новички. Старожилы вроде Теда пожали плечами и взяли в руки лопаты и тяпки. Неповиновение зашло так далеко, что дядя Сэнди объявил общий сбор на «плацу», то есть на поляне между домиками и озером.– Я не поверил своим ушам, – прокричал он, обводя прищуренными глазками строй надутых мальчишек, вооруженных садовым инструментом, который поблескивал на ярком солнце, – но мне сказали, что среди нас нашлись один-два ленивых, неповоротливых лоботряса, которые понятия не имеют о том, что такое дух товарищества и честь лагеря. Кто, по-вашему, будет играть на этих площадках? Мы! Значит, кто должен сделать их пригодными для игры? Мы! Если сегодня кто-нибудь будет работать на этих площадках усерднее меня, пусть подойдет ко мне: он получит на все лето привилегии самых старших. А если есть такой, кто не хочет работать, пусть сейчас выйдет вперед и скажет открыто.Никто, разумеется, не вышел.– Что ж, видно, дело обстоит совсем не так, как мне передали, и я рад этому! – воскликнул дядя Сэнди. – Все-таки вы настоящие патриоты своего лагеря. За мной, вперед, друзья! – воинственно взмахнул он вилами и бодро зашагал в сторону спортивных площадок. Ребята, сбитые с толку, но не убежденные его доводами, поплелись следом.Дядя Сэнди, конечно, слукавил. Он работал за деньги, а коль скоро мистер Гаусс возложил на него, помимо всего прочего, обязанности садовника, то ему и деваться было некуда. Но ведь родители заплатили за детей по триста долларов, чтобы те летом играли и развлекались, а не ходили с песнями на прополку сорняков. Тут мистер Гаусс явно ловчил.Но опять-таки – он знал своих мальчиков. Ну, не поиграют они денек, а поработают на свежем воздухе – для здоровья пользы не меньше, а стоит им втянуться в работу, у них и интерес появляется, особенно если вожатые заодно с ними прохаживаются насчет жадности «дяди Гуся». Это мероприятие экономило директору кругленькую сумму, да и площадки быстро приводились в порядок, а еще один вкусный обед и в придачу новое кино про индейцев – и никаких жалоб в письмах. Этой методикой он пользовался на протяжении нескольких лет, и бывали случаи, когда родители, прознав о ней, с негодованием забирали детей из лагеря, однако, взвесив все «за» и «против», мистер Гаусс решил, что овчинка стоит выделки, и невозмутимо продолжал гнуть свою линию.В течение нескольких дней Герби то нравилось в лагере, то совсем наоборот: нравилось, когда нежился на солнышке или нырял в ласковую озерную воду, когда ел, когда сиживал с Клиффом на вечернем, пахнущем жимолостью ветерке и смотрел закат; и совсем наоборот, когда хриплые звуки горна поднимали его с постели, когда приходилось стоять по стойке «смирно» на линейках, когда его заставляли играть в игры, не доставлявшие ему никакой радости, и еще когда его обзывали генералом Помойкиным, что случалось очень часто. Постепенно Герби утвердился во мнении, что в лагере, как вообще в жизни, есть и хорошое и плохое, причем плохое исходит в основном от взрослых и от Ленни Кригера. Так, раз и навсегда, угас миф о радуге.Но оставалась иная радуга, сиявшая на изменчивом небосклоне с прежней силой, – Люсиль Гласс. В свою первую вылазку по окрестностям Герби изучал подходы к лагерю девочек и вскоре наткнулся на высокую, густую живую изгородь, укрепленную забором из колючей проволоки. Мальчик терпеливо обследовал ее по всей длине и обнаружил, что один конец упирается в озеро, а другой – теряется в зарослях куманики у вершины холма. В изгороди был один просвет, ярдах в тридцати от воды, через который свободно могли бы пройти двое дюжих парней, однако путь преграждала калитка, запертая на здоровенный висячий замок. Похоже, мистер Гаусс бдительно стоял на страже целомудрия.В тот же вечер, в хижине, Герби робко спросил:– Дядя Сид, а с девочками мы будем видеться?Кое-кто из мальчиков выпучил глаза; Тед Кан расплылся в такой широкой улыбке, что казалось, верхняя половина его головы вот-вот улетит.– У меня там сестра, – торопливо добавил Герби.– Ну, конечно, будем, – ответил дядя Сид, – на вечерней проповеди по пятницам.Никогда еще Герби не испытывал такой тяги к духовному усовершенствованию. 13. На злачных пажитях На второй день жизни в лагере Теда Кана выбрали старостой Тринадцатой хижины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45