Клиффа не тронул отъезд. Единственный, кого ему жаль было оставлять в «Маниту», – Умный Сэм, и, помыв коня, он излил свои чувства без остатка. Здравый смысл подсказывал ему, что в городе Умному Сэму места все равно не найдется, а коли разлука неизбежна, оплакивать ее бессмысленно.Забавно, что Герби загрустил без видимой причины. Он был несказанно, безоговорочно рад уехать из лагеря мистера Гаусса. Но дело совсем в другом. Дело в расставании, в музыке, которая будит воспоминания, в пыхтящем поезде, – Герби не мог отказать себе в удовольствии расчувствоваться. И вот он сидел, прижавшись лицом к грязной оконной раме, и горевал тем сладостнее, что горевать-то было не о чем.Сентиментальность приписывают женскому характеру, но она встречается также у мальчиков и мужчин, только у менее чувствительных, чем Герби, выражается в виде добродушной грубоватости. Всего-то и нужно для этого живое воображение, способное из любого прощания извлечь ощущение маленькой смерти и оставить, на время, без внимания тот факт, что некоторые отрезки жизни гораздо приятнее, когда они заканчиваются и безвозвратно уходят в прошлое. Мы видим, как у выпускников приготовительных школ увлажняются глаза при расставании с учреждением, где из них вили веревки, а служащий шмыгает носом, делая последнюю запись в гроссбухе конторы, где им помыкали, как собакой. Глупость – но глупость, никого не касающаяся, приятная маленькая глупость. Правда, есть и от нее вред: она порождает заблуждения. Герби теперь был убежден, что всегда обожал «Маниту», и будет с нетерпением ждать возвращения туда. Многие дети в поезде попались на эту удочку. Здравомыслящие вроде Клиффа были в меньшинстве. Знаете ли вы, что сидевший через несколько скамеек Тед тоже уткнулся лицом в окно? Пока у хозяев лагерей достает сметливости заставлять детей петь гимн лагеря при подходе к перрону поезда, который повезет их домой, до тех пор будут существовать летние лагеря.Герби грустил с таким наслаждением, что был разочарован, когда грусть начала улетучиваться уже через несколько минут, как вкус от содовой с мороженым. Он прибег к разным трюкам, чтобы подогреть ее и продлить ей жизнь, например, скорбно напевал про себя «Бульдог, бульдог» и сигнал отбоя и мысленно перебирал мельчайшие подробности последних часов пребывания в лагере. Припомним: двумя месяцами ранее, когда Герби расстроила разлука с родителями, ничего подобного он не делал, а был рад успокоиться при первой же возможности. Подлинная печаль причиняет боль. Поддельная отличается от нее в той же мере, в какой катание с «русских горок» отличается от падения с крыши. Дух захватывает, а расплаты никакой. Подобно ребенку, который вопит от ужаса, когда вагончик несется вниз, а потом умоляет прокатить его еще разочек, сентиментальные люди вроде Герби чего только не делают, только бы похныкать подольше, когда грусть – деланная. Они, конечно, поступают так не нарочно. Герби мог бы присягнуть, что убит горем.Картины, которые мальчик вызывал в памяти, были достаточно трогательны, чтобы еще некоторое время обеспечивать подачу слезной влаги.После того как Герби отомстил мистеру Гауссу и достиг неслыханного величия, став Стреляным Воробьем, он забрел на пустынный берег озера, чтобы полюбоваться последним закатом и поразмыслить о грустном. Помня о том, как перед ужином ребята мерились напоследок загаром и он оказался значительно бледнее остальных, Герби сел на камень у притихшей воды, снял рубаху и подставил обнаженную грудь желтым лучам заходящего солнца. Даже год сидения под таким тусклым светом ни на йоту не прибавил бы ему загара, однако, приняв легкую солнечную ванну, он почувствовал себя бывалым обветренным мужчиной, к тому же практичным. Пока другие транжирили эти последние драгоценные крупицы солнца, он пользовался ими.Итак, он сидел, глядя на озеро и стараясь настроить душу на возвышенный лад, и тут ему открылась странная картина. Фелисия и Люсиль плыли в одном каноэ, медленно огибая мыс, за которым скрывались мостки женского лагеря. Катание в каноэ на закате было удовольствием, которое обычно разрешалось только вожатым в свободное от работы время, но, видно, тетя Тилли решила в последний вечер побаловать девочек, чтобы заключительная страница в книге лета оставила приятное воспоминание, ибо за первым каноэ показались другие и расплылись веером по озеру кто куда.– Эй, Флис! Эй, Люсиль! – позвал он и замахал руками. Его голос легко разнесся над водной гладью. Девочки увидели Герби и принялись энергично грести к нему.Мальчик никак не мог взять в толк это неожиданное сближение своей сестры и возлюбленной, поскольку в остром соперничестве за Ленни у них возникло по-женски неистовое презрение друг к другу. Обе открыто не признавали себя соперницами, тем не менее между ними шла нешуточная, жестокая война. По мере приближения каноэ Герби услышал, что девочки мило болтают. Загадка отчасти разъяснилась, когда каноэ пристало к берегу в нескольких футах от него и из кустов появился Йиши Гейблсон: он вытащил лодку из воды и галантно помог Фелисии сойти на сушу.Дело в том, что на танцах во время Марди-Гра между его сестрой и Йиши вспыхнула запоздалая любовь, и горела она тем жарче, что греться у огня оставалось недолго. До этого Фелисия сохла по уступавшему ей в возрасте Ленни в основном из самолюбия, уязвленного охлаждением ее всегдашнего обожателя, – это было унизительно. Йиши был на три года старше ее, может, не такой пригожий, как Ленни, зато во всех других отношениях гораздо более подходящий. Барышня заранее, путем обмена записками, условилась о свидании с новым кавалером и решила посвятить в свою тайну Люсиль. Фелисия угадывала, что рыжей девочке в душе хочется снова перенести нежные чувства на высоко взлетевшего Герби, и потому вряд ли она проболтается. Расчет был правильным. В каноэ собеседницы нашли добрую сотню красноречивых способов выразить отвращение к Ленни и поочередное восхищение Герби и верзилой старшеклассником. К тому времени, как лодка причалила к берегу, девочки души не чаяли друг в друге.Застегнув рубаху, Герби подбежал к каноэ и взял руку, которую застенчиво протянула ему Люсиль. Йиши с Фелисией, держась за руки и воркуя, уже брели по берегу.– Вас не поймают? – спросил Герби. – Ведь вам нельзя на мужской берег.– Это твоя сестра придумала. Да и какая теперь разница?Герби с легким сердцем вспомнил, что завтра в это время законы Гаусса будут иметь не больше силы, чем уложения египетских фараонов.Герберт повел Люсиль к своему любимому камню, и они сели бок о бок. Он накрыл ее ладонь своей. Ощутил ее прохладу и крошечность. Солнце заходило, расплескав пурпур и золото во всю ширь неба.– Герби, я очень плохо поступила с тобой.– Да ладно.– Ты мне нравишься в тысячу раз больше Ленни.– А ты мне нравишься в миллион раз больше всех… не считая папы и мамы.Холодный сторонний наблюдатель, возможно, счел бы эти признания недостаточно поэтичными, но для обоих влюбленных они прозвучали сладкой и волнующей музыкой. Последовала восхитительная тишина, и Герби, забыв о горечи и стыде за свои недавние денежные операции, подумал, какая же это неописуемая прелесть и счастье – жить на свете…Поезд вдруг качнуло на повороте, Герби больно ударился носом о стекло, и к надуманным слезам прибавились слезы непроизвольные. От боли сцена у озера исчезла и никак не хотела снова возникать в воображении. Наш герой попробовал было воссоздать благоговейный трепет перед течением времени, который испытал, лежа в темноте на своей койке и прислушиваясь к протяжным нотам последнего отбоя, но и это ему не удалось. Все слезы были выплаканы. Мальчик с сожалением промокнул глаза платком и повернулся лицом к шумному переполненному вагону.– Слушай, Герб, – тотчас обратился к нему Клифф (все это время он ждал, когда брат возьмет себя в руки), – как ты думаешь выкрутиться с деньгами?Это была действительность, от которой Герби отгораживался, обратив взор на романтическое прошлое. Преступника, пусть даже никем еще не уличенного, охватило мутное, гадкое чувство. Поезд вез его к отцу. До роковой встречи оставалось всего несколько часов.– А что я могу-то?– Расскажешь, что ли, отцу?Герби понурился и буркнул:– Не знаю.– Нельзя было позволять Гауссу выудить у тебя деньги.– Знаю, что нельзя.– Ну Гаусс, старая поганка.– Да что на него-то сваливать? Мне красть не надо было, вот и все.– Привет, ты же не считал, что крадешь.– Ну и дурак.Поезд бежал через леса и поля, но Герби казалось, что город совсем рядом. Ему чудился запах асфальта, выхлопных газов и едкого наэлектризованного воздуха подземки. Мальчик достал из кармана картонную коробочку и открыл ее. Оттуда на братьев уставилась неподвижными глазами навыкате розовенькая ящерица. Под глоткой у пленницы пульсировал зоб.– Она тебя ругает, – сказал Клифф.– Она ругается, потому что едет в город.– А мне нравится в городе.– Что именно?– Ну, не знаю. Просто нравится. Можно в мяч играть не по свистку вожатого, а когда вздумается, там киношки здоровские, и вообще.– Ага… и школа.– Да уж, школа – гадость порядочная, – признал Клифф.Ящерица вытянула одну лапку и сделала робкую попытку вылезти из коробочки. Герби столкнул ее обратно, закрыл крышку и спрятал коробочку в карман.– Герби, она у тебя сдохнет, пока ты до дому доберешься.– Не, не сдохнет. Я поселю ее в аквариуме. Пусть хоть она напоминает мне про лес.Раздался резкий и неуместный в тесном вагоне свисток дяди Сэнди.– Всем Стреляным Воробьям явиться в купе отдыха!Братья встали, каждой клеточкой ощущая блестящую новизну своей исключительности, и прошли по проходу за пыльные зеленые портьеры в купе отдыха. Черные кожаные сиденья были уже заняты манитуанской аристократией. Несколько мальчиков примостились на краях металлических умывальных раковин. Дядя Сэнди прислонился спиной к настенному зеркалу и попыхивал трубкой.К Стреляным Воробьям принадлежали несколько молодых вожатых из числа бывших заслуженных воспитанников, все ведущие спортсмены, такие, как Йиши, Гуч Лефко и Ленни, а также несколько мальчиков наподобие Герби и Клиффа, которые сумели выделиться чем-либо необычным. К примеру, Уилли Сутро был самым обыкновенным мальчиком из средней группы, только вот приехал он из города Толедо, штат Огайо. Поскольку все остальные в лагере были из Нью-Йорка, Уилли окружал некий ореол географического превосходства, благодаря которому его скоро избрали в Стреляные Воробьи.Невозможно описать, какой благодатью почиталась в «Маниту» принадлежность к Стреляным Воробьям, да в этом, к счастью, и нет необходимости. Ведь где бы ни жили люди, какое положение ни занимали бы, сколько бы им ни было лет – везде есть свои Стреляные Воробьи, и каждый читатель отлично знает, до чего это славно – входить в круг избранных и до чего обидно остаться вне его. Как бы они ни называли себя – круг, клуб, общество, землячество, – это те же Стреляные Воробьи, а вся их заслуга заключается в том, что несколько человек собираются вместе и с важным видом постановляют считать себя лучше прочих людей. О своих притязаниях выскочки заявляют без тени сомнения, поэтому неудачники, оставшиеся за чертой, обычно не осмеливаются обжаловать их приговор. В день Страшного суда эти условности сгинут, и мы все, как один, станем Стреляными Воробьями.Дядя Сэнди спрятал трубку, подтянулся и поднял правую руку, поджав два средних пальца под большой, а указательный и мизинец выставив рожками.– Кобул, Стреляные Воробьи, – произнес он нараспев.– Кобул, Магистр, – вторили ему остальные, подражая его жесту.Старший вожатый опустил руку, вышел из образа проповедника и заговорил обычным тоном:– Итак, юноши, вам известен стародавний обычай Стреляных Воробьев – устраивать последнюю встречу в поезде. Старожилы открывают новым членам ордена, избранным в этом году, великую тайну – подлинный смысл пароля «Кобул». Новички-то, наверное, думают, что это столица Афганистана, – понимающе ухмыльнулся дядя Сэнди.Вновь принятые сконфузились, а старожилы умудренно переглянулись.– Вовсе нет. Пишется так: К-О-Б-У-Л. Кобул, К-О-Б-У-Л… А сейчас Стреляные Воробьи шепотом объяснят новичкам настоящий смысл пароля.Гуч Лефко за руку притянул к себе Герби, наклонился и сипло сообщил: «К-О-Б-У-Л. Клянусь! Обещаю: Увидимся Летом! Кобул!»– Кобул! – шепнул в ответ Герби, догадываясь, что так надо. Но ритуал не увлек его, и от разгадки страшной тайны не захватило дух. Его мучило неприятное напоминание Клиффа об украденных деньгах.– Ладно, юноши, – сказал дядя Сэнди. – Теперь запомните: это тайное слово нельзя произносить под страхом бесчестья до следующей встречи на обратном пути из лагеря, вот так. Что ж, ребята, вы – гордость «Маниту», и лето прошло великолепно, не правда ли? Конечно, правда. Так что еще раз спасибо за бесценную помощь и… КОБУЛ! – Он снова отсалютовал рожками, и все Стреляные Воробьи ответили таким же приветствием и паролем.Герби окинул взглядом сгруппировавшуюся в купе отдыха гордость «Маниту». Еще неделю тому назад Герберт помышлял о своей принадлежности к этому высшему сословию не более чем об избрании на пост президента Соединенных Штатов. Эти верховные существа, которые так здорово бегали, прыгали, плавали и бросали мяч, были земными исполинами, а он прозябал среди убогих коротышек. Теперь же, в городских костюмах, стиснутые в этом купе, они сильно смахивали на компанию школьников в трамвае после уроков. Стоило Стреляным Воробьям выехать за пределы «Маниту», как их лоск заметно поблек.Дядя Сэнди задержался у портьер и сказал:– Стреляным Воробьям предоставляется исключительное право пользоваться купе отдыха еще четверть часа. После этого разойтись. – Он вышел.Один из вожатых начал угощать сигаретами; двое из самых старших взяли по сигарете и неумело запыхтели. Спортсмены завели смешливый разговор про девочек старшей группы. Кто-то поддел Йиши насчет Фелисии. Тот ответил сердито, и Герби почувствовал, как у него запылали щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45