Во всяком случае, проход между мальчиками и девочками сузился с двадцати футов до трех.Дядя Сид, примостясь за видавшим виды коричневым пианино на маленькой передвижной эстраде заиграл «Ларго» Генделя. Шеренги девочек начали рассаживаться по местам. Герби искал глазами Люсиль и наконец увидел, как она подходит к скамейкам. Строй сломался и свернул в новый ряд во главе с Люсиль, так что ее место оказалось у самого прохода, рядом со скамейками мальчиков. В таком же порядке принялись рассаживаться и мальчики. Герби лихорадочно пересчитал головы, вычислил, сколько ребят усядется на скамейке до желанного места напротив Люсиль, и сверил со своим положением в строю. Вот не везет! Он оказался на шесть человек впереди. За ним шли четверо ребят из его хижины. Не пускаясь в объяснения, он пропустил их вперед.– Эй, Тед.– Чего, Герби?– Видишь вон там с краю рыжую девчонку?– Ну. Заметная краля.– Не очень-то заглядывайся. Я хочу сесть рядом с ней. Когда будете садиться на предыдущий ряд, раздвиньтесь пошире, ладно? Пошире!Тед покосился на него, кивнул и шепотом передал приказ по цепочке. Когда настала очередь Тринадцатой хижины занимать места, ребята так ловко расселись, что как раз с Теда строй перешел в следующий ряд. Староста подмигнул Герби своим ястребиным оком и с торжествующим видом направился в сторону Люсиль, которая позволила себе стрельнуть глазками в приближающегося мальчика. Не доходя до конца ряда, Тед остановился, и Герби прошмыгнул мимо него на заветный край скамейки. Он обрел настоящее счастье. В течение целого часа ему предстояло сидеть в трех футах от своей возлюбленной.– Люсиль, привет, – шепнул он.– Привет, Герби, – тихонько раздалось в ответ.– Вот повезло, да? – проговорил мальчик и был вознагражден ласковой, понимающей улыбкой, от которой у него сладко замерло сердце.Закат пылал во всей красе. Гряды обагренных облаков даже в воздух подмешали румянца, особенно заметного благодаря легкому розоватому туману, стелившемуся над землей. Луна и вечерняя звезда сияли сквозь дымку и отбрасывали на гладь озера параллельные серебристые дорожки, одну – широкую, другую – тонкую, как нить. При каждом дуновении ветерка доносились мимолетные запахи сосны и жимолости. На некоторое время оба лагеря затихли под звуки простой и грустной духовной музыки. Природа способствовала тому, чтобы каждая нота, пусть даже извлекаемая из дешевенького расстроенного пианино неуклюжей рукой дяди Сида, сверкала, словно новая звезда.Поднялся мистер Гаусс с книгой в руке и начал читать под музыку:– Господь – пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях и водит к водам тихим…Внезапно Герби всем существом испытал нечто небывалое, пронзительное, неизъяснимое: мурашки по телу, ощущение, будто небеса и земля вокруг исполнены Божественного присутствия, и жгучий прилив слез. Сотни раз слыхал он, как эти слова произносились тем же самым голосом на школьных собраниях – вялые, бессмысленные звуки. А тут вдруг стихи из псалма обрели великую силу истины. Герби покоился на злачных пажитях, у тихих вод, до Люсиль Гласс – рукой подать, и все это казалось промыслом Господа Бога, который был так близко, что, будь Его воля, Он мог бы дотянуться сверху и потрепать Герби по голове.– Подкрепляет душу мою…Слова молитвы проникали в самое сердце мальчика и многократно повторялись в нем. Герби огляделся вокруг – проверил, может, еще с кем-то происходит такое же чудо. Тед с Эдди перешептывались и ухмылялись. Люсиль, поймав на себе его взгляд, лукаво улыбнулась в ответ и снова принялась рассматривать свои пальчики, лежащие на коленях. Похоже, никого из ребят не задело за живое. Только он, Герби, сидел как завороженный.– Если я пойду долиною смертной тени, не убоюсь зла…Герби закрыл глаза. И так же ясно, как он видел закат, он увидел Долину Смертной Тени. Это было сумрачное ущелье, усеянное костями и обломками камней, по обеим сторонам его высились до самого неба отвесные черные скалы, и лишь зеленоватый отсвет был разлит повсюду. Он шел по ущелью, круто уходящему вниз, в сгущающуюся тьму, но ему не было страшно…– Твой жезл и твой посох – они успокаивают меня…В руке он держал легкий посох, который соскользнул прямо с небес и без усилия влек его вперед, направлял его шаги…Герби открыл глаза и даже вздрогнул от неожиданности, увидев озеро, сидящих рядами ребят и мистера Гаусса. Он словно очнулся от сна. Музыка уже не играла, хозяин лагеря второпях договаривал последние строки псалма, а Герби – наверное, впервые с тех пор, как познакомился с ораторским стилем мистера Гаусса, – готов был на коленях умолять его не спешить. С досадой мальчик почувствовал, как чары теряют силу. Он попытался оживить, удержать нездешние грезы, но мир неотвратимо обретал прежний облик.– Ребята, – сказал мистер Гаусс, – вот мы и снова здесь, в старом любимом лагере «Маниту». Как приятно вырваться из душного, грязного города и говорить опять о сокровенном – на лоне природы, на берегу нашего прекрасного озера, лежащего среди Беркширских гор.– Всего за триста монет с носа, – шепнул Тед, – и Деньги – вперед.Герби прыснул в кулак. Он взглянул на Люсиль и лихо подмигнул. На миг она хитро прищурилась, потом подмигнула в ответ и тихонько усмехнулась. Все вернулось на свои места, и Герби был этому рад.От мимолетного наваждения остался лишь легкий хмель, который выветрился за ночь. Вспоминая тот странный краткий миг самозабвения, мальчик подумал, что еще немного, и оно могло бы причинить ему боль, и тогда он наверняка стал бы похож на полоумного. Поразмыслив, Герби выбросил это из головы. Тем летом ничего подобного больше с ним не случалось, поскольку богослужения, как и все остальное, вошли в привычку и уже не вызывали в нем ни удивления, ни душевного отклика.Тем не менее мистер Гаусс, хотя ему это было и невдомек, выполнил одно обещание из своей рекламной брошюрки. С небольшой помощью Давида, царя израильского, он подвигнул Герби Букбайндера на крошечное, временное, но явное религиозное усовершенствование. 14. Появление умного Сэма Лето шло своим чередом. Очень быстро Ленни Кригер утвердился в лагере как один из бесспорных вожаков, а на Герби Букбайндера махнули рукой. Каждая команда, за которую выступал Ленни, была мощным мотором; «Ипана», «Олдсмобиль», «Джон Барримор» и «Палмолив» возглавляли турнирные таблицы в своих видах спорта. Дошло до того, что средние выиграли у старших в баскетбол, причем Ленни добыл тридцать очков из тридцати шести, набранных его командой. Через две недели в Тринадцатой хижине состоялись новые выборы, и к прочим отличиям Ленни добавилось звание старосты. Вскоре сложилось общее мнение, что как гражданин «Маниту» Ленни уступает в доблести только великану Йиши Гейблсону из самых старших.Герби, наоборот, прослыл безнадежным тюфяком. У младших он еще мог бы сойти за посредственного игрока, но в сравнении с одногодками у него был недобор в росте, перебор в весе и черепашья скорость. Когда он перебегал с одной базы на другую, его разъяренным товарищам по команде казалось, будто он месит глину. Когда ему пасовали баскетбольный мяч, тот почти наверняка сбивал его с ног. В легкоатлетических состязаниях его потуги бегать и прыгать были не только смешны, но и опасны. При первой же попытке прыгнуть в высоту он сбил разом планку и обе стойки, одна стойка ударила по голове дядю Сида, и тот рухнул наземь. Поупражнявшись так недели две, Герби оказался во всех командах вечным запасным. Он редко выходил на площадку, но теоретически готов был заменить любого, кто получит травму или упадет замертво. Поскольку травмы и смерти случались нечасто, он повадился, едва начнется игра, уходить подальше, устраиваться с книгой под деревом и проводить спортивный час за чтением. Конечно, лучше бы вовсе не тащиться по солнцепеку на площадку – считай, полчаса потрачено впустую, – но тут вожатые обычно шли на принцип. Нет, Герби обязан был исполнить ритуал и промаршировать на бейсбольную или гандбольную площадку. Однако, попав туда, он тотчас под шумок исчезал, пользуясь стартовым волнением игроков, и вожатый не замечал либо делал вид, что не замечает его ухода. Скоро все привыкли к такому негласному уговору, и Герби такое положение вполне устраивало. Само собой, он предпочел бы видеть себя героем вроде Ленни, но ему было ясно, что он не рожден для славы.Его двоюродный брат Клифф считался ни олухом, ни удальцом – обыкновенным. Главным его достижением был один-единственный толчок ядра в первых соревнованиях по легкой атлетике. Мальчик толкнул ядро так далеко, что судьи трижды измеряли расстояние, прежде чем решились объявить результат. Но шумиха вокруг Клиффа быстро улеглась, как только выяснилось, что он не в состоянии сделать это еще раз. Клифф был сильный, но неуклюжий и лишь случайно мог так скоординировать свои движения, чтобы от его физической силы получился толк. Спустя неделю, играя в бейсбол, он обескуражил обе команды, когда из глубины левого сектора поля добросил мяч до самого «дома». Но опять же, повторить рекорд он не мог. Герби-то знал, что ненароком, под горячую руку Клифф способен совершать эти невероятные спортивные подвиги. А в общем, его считали добрым малым, тихим и заурядным.Вернее, так было до появления Умного Сэма.Одним из развлечений, обещанных в рекламной брошюре, была верховая езда. Хотя Герби никогда не ездил на лошади, прочитав абзац из высокохудожественного сочинения мистера Гаусса, посвященный этому аристократическому виду спорта в «Маниту», он сразу представил, как мчится галопом по лесам и лугам, взбирается на горные кручи и скачет через мелкие ручьи в обществе других лихих наездников, похожих на актеров массовки из английского кинофильма про охотников. Еще в поезде это видение поблекло после разговора с Тедом. Как выяснилось, в Гауссовых конюшнях стояло одно древнее животное по кличке Малышка, такое старое и неповоротливое, что ехать на нем (по словам Теда) все равно что идти на четырех ходулях. Ребят постигло еще более глубокое разочарование, когда они приехали в лагерь и нашли конюшню пустой. Еще в мае, объяснили им, Малышка пала и была похоронена конюхом.Посмертно образ Малышки приобрел в воспоминаниях ветеранов вроде Теда новые черты. Здоровская была, оказывается, кобылица, легкая, покладистая и к тому же ретивая, без нее в лагере и делать нечего и тому подобное. Поползли мрачные слухи о том, что мистер Гаусс продал кобылу. Трое старожилов лагеря поклялись, будто видели, как она, живехонькая и полная огня, катила фермерский фургон по соседней деревне. Это, скажем сразу, злостный навет, ибо Малышка была не живее Юлия Цезаря, но ребята с готовностью верили в любые злодеяния, приписываемые мистеру Гауссу. О крамольных разговорах прослышал дядя Сэнди. В речи на «плацу» он прежде всего осудил очернителей Капитана (кроме него, никто и никогда за глаза не называл мистера Гаусса иначе, как «дядя Гусь», однако официальным псевдонимом, утвержденным после конкурса в самое первое лето, был «Капитан», и дядя Сэнди принужден был употреблять именно его). Затем дядя Сэнди гордо сообщил, что Капитан, не считаясь с расходами, дал в местных газетах объявление о покупке лошади, так что не сегодня-завтра в лагере «Маниту» возобновятся занятия благородным конным спортом. В заключение всем очернителям и скептикам он посоветовал взглянуть на доску объявлений, прибитую к столбу в конце Общей улицы. Как только речь закончилась, весь лагерь с детской непосредственностью сгрудился у означенного столба. Там висела вырезка из панксвильской «Обсервер» следующего содержания:
«КУПЛЮ недорого спокойную лошадь для верховой езды в детском лагере.Обращаться к мистеру Гауссу по тел. 923-R».
Так в основном был положен конец крамольным разговорам, хотя некоторые гнули свое, мол, Гаусс нарочно дал объявление в газете, чтобы замести следы преступления – продажи бесподобной Малышки. Упрямцы эти (Тед был одним из них) предлагали поспорить на миллион, что не купят им никакой лошади. Однако никто, похоже, не жаждал выиграть миллион, и страсти улеглись.Не далее как на следующее утро была доказана несправедливость подобной предвзятости, когда мистер Гаусс купил лошадь; а при каких обстоятельствах – об этом стоит рассказать.Хозяин лагеря сидел на веранде дома для приезжих и проверял с поваром расходы по столовой, прикидывая, сколько можно выгадать денег, если отменить сладкое в обед, и тут на крыльцо взбирается, шаркая ногами, подсобный работник, медлительный, с неторопливым говорком, деревенский малый по имени Элмер Бин и объявляет:– Мистер Гаусс там у ворот парень с конягой.– Ах да. – Мистер Гаусс закрыл бухгалтерскую книгу. – А хорош ли на вид конь?– Не-а.Казалось бы, после такого ответа мистер Гаусс мог поставить в этом деле точку. Не тут-то было. Он довольно кивнул и вытолкнул себя из кресла:– Отчего же? Чем нехорош?– Кто его знает. Нехорош, и все, – ответил Элмер и ушел.Мистер Гаусс отправился вдоль дома для приезжих, к воротам лагеря. Вид у директора был живописный: соломенные шлепанцы, обгоревшие на солнце тощие ноги, шорты цвета хаки, натянутые на объемистый, круглый живот и еще более объемистый и круглый зад, зеленые очки от солнца и лысая шелушащаяся голова. На мистера Гаусса не ложился загар, и при нем всегда, как ни одевайся, оставалось его городское обличье. Окажись он в лесу без сознания, в чем мать родила, в нем без труда опознали бы директора нью-йоркской школы, владельца летнего лагеря.У ворот лагеря стоял негр и держал в руке веревку, привязанную другим концом к конской уздечке. Конь – существо сиво-гнедой масти – мирно щипал траву.– Я – мистер Гаусс, – представился владелец лагеря. – Продаешь коня?– Да, хозяин.– Хм. А хороший конь?– Нет, хозяин.Слегка опешив от такого прямодушия, мистер Гаусс придирчиво оглядел животное. Хорошего он, конечно, увидел мало. Распухшие бока, худосочные ноги, до странности вытянутая шея и длинная, печальная, шишковатая морда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45