Этот тридцатипятилетний преуспевающий бизнесмен, точнее его организм, проявлял похвальную волю к жизни. И вот сегодня появились веские причины, чтобы удалить интубационную трубку и зонд, через который его кормили весь этот месяц. Хартфилд, на совещании узнав об этом, задумчиво сказал:
– Может, и пора. Безусловно, это укрепит его душевное состояние, стимулирует жизненные процессы, вот только сможет ли он нормально питаться?
Часто пациенты ожоговых отделений страдают отсутствием аппетита, что совершенно недопустимо, так как пораженный организм требует в сутки удвоенного, если не утроенного количества калорий.
– Джон разумный и покладистый человек. Мы объясним ему необходимость обильного питания. Жизненную необходимость.
– Надо поговорить об этом с Линдой Йоргансен. Она сумеет убедить его. Линда – прекрасный диетолог, – заметил Иден.
Ханна непроизвольно прищурилась и взглянула на Хартфилда. Она давно поняла, что диетолог Линда ценит в Идене не только блестящего хирурга… а он, интересно? Впрочем, какое мне дело? – рассердилась на себя Ханна и отогнала эту мысль.
– Семейных проблем у Джона, по-моему, нет, – продолжал Иден. Во всей клинике, пожалуй, только в ожоговом отделении персонал позволял себе неформально общаться с больными. Ведь люди, месяцами находясь в руках медиков, становились больше, чем просто пациентами.
– В семейной жизни ему повезло, – согласилась Ханна. – Керри, его жена, бывает здесь каждый день, часто и утром и вечером. А если не она, то обязательно приходят брат Джона или его кузен. Керри записывает на магнитофон голоса детей, включает ему их «концерты». На стенах висят их картинки. Видел?
У Юбэнксов было двое детей – шести и восьми лет, но в отделение их не допустили бы ни в коем случае. Детям до шестнадцати запрещалось бывать здесь. Может, слишком суровое правило, но для их же блага.
– Может быть, Керри будет готовить ему? – предположил Иден. – Наверняка у Джона есть любимые блюда, и он скорее захочет питаться по-домашнему, чем…
– Я уверена, что она будет готовить все, что мы скажем. Хоть три, хоть десять раз в день.
– Решено.
Через час Элисон Стедвуд освободила больного от паутины трубок; Иден Хартфилд отправился на плановую операцию, а Ханна пошла на амбулаторый прием в соседнее здание. Во внутреннем дворе царил безмятежный покой: яркий, мягкий газон, щебечут в кустах птицы… Вряд ли сейчас у Хартфилда безмятежно на душе, подумала Ханна. Ему предстояло оперировать Джоан Тейт, пожилую женщину, еще одну жертву злосчастной авиакатастрофы. Ожоги у этой больной были не так глубоки и обширны, как у Юбэнкса, но опасения внушало общее состояние ее организма: шалило сердце, барахлила печень, то и дело давали сбой почки. Пересадку кожи Джоан делали как бы маленькими шажками, ибо каждое хирургическое вмешательство грозило тяжелыми осложнениями.
Не успела Ханна попрощаться с последним пациентом, который побывал у нее на приеме, раздался звонок от Нэнси Эванс. Неужели Джоан Тейт? Нет, сюрприз преподнес Джон Юбэнкс.
– Он очень беспокоен. Требует зеркало. Сдернул трубку капельницы, – с тревогой говорила Нэнси.
– Что, специально?
– Нет, случайно. Он так метался… Я его еще не видела таким.
– Он начинает осмысливать, что с ним произошло, – задумчиво произнесла Ханна. – Он человек знающий, образованный. Тем хуже…
– У него множество вопросов, доктор Ломбард.
– Еще бы. Я немедленно иду к вам.
Нэнси Эванс встретила Ханну в приемном отделении.
– Успокоился немного, – сообщила она. – Капельницу мы поставили снова. Он даже извинялся. Но… зеркало по-прежнему требует.
Юбэнкс не шевельнулся, когда Ханна вошла в палату, казавшуюся тесной из-за аппаратов, мониторов и датчиков. Головная часть кровати была приподнята, Джон находился в полулежачем положении, так что мог смотреть доктору прямо в глаза. Казалось, он хотел именно таких прямых взглядов и прямого, откровенного разговора.
– Вы пришли меня увещевать и успокаивать, так? – сходу начал Юбэнкс, будто опасаясь, что ему не дадут сказать. Речь его была не совсем отчетливой, так как ожоги захватили нижнюю часть лица, шею, голову. Волос почти не осталось. Да, нескоро еще его лицо приобретет обычный цвет, не один сеанс пересадки кожи предстоит перенести, не один рубец иссечь… Но человек жив. Он сознает это. Он рад этому. Однако…
– Все зависит от вас, – доброжелательно отозвалась Ханна. – Вы уже проявили завидную выдержку и благоразумие.
– Нэнси так не думает.
– Главное, что думаете вы.
– Я в каком-то странном состоянии пребываю. Сколько дней прошло с того столкновения? Я ведь здесь уже порядочно?
– Несколько недель, – подсказала Ханна. – И это было не столкновение, а авиакатастрофа.
– Да? Самолет, что ли? Ах да, я же летел в Дабо… Только мне казалось, что до аэропорта мы не доехали…
– Не мучайте себя, – посоветовала Ханна. – Ваш разум щадит вас. Он не хочет, чтобы вы вспоминали страшные минуты.
– Мне здорово досталось.
– Да уж.
– Я кое-что помню… обрывками. Мне говорили, что будет больно, но я верил, что это для моей же пользы, старался терпеть… я знал… Я понимал, что все это… – Он запнулся и неловко указал рукой на медицинское оборудование.
– Да, Джон, вас очень легко лечить. Вы идете навстречу помощи, навстречу врачу, – похвалила его Ханна.
– Но ведь как было больно… Я кричал? Мне давали какие-то средства, так? Наркотики? Может, поэтому все в тумане? Доктор, может, надо снизить дозу? Я не хочу…
– Джон, боль еще долго не отпустит вас. Героического терпения не нужно ни вам, ни нам. Боль изматывает организм, замедляет выздоровление.
– Керри приходит, да?
– Каждый день.
– Керри, Керри… И что она думает, глядя на все это безобразие? Ведь у меня все лицо обожжено, так? На теле одни бинты… Я же чувствую. Дайте зеркало. Я хочу знать, я хочу видеть, какие же… клочья… сохранились на мне. – Он помолчал. – Вы здесь единственный лечащий врач?
– Нет, но…
– А что за мужчина ко мне приходит? Темноволосый, светлоглазый…
– Это доктор Иден Хартфилд. Он врач нашего отделения. Хирург. Он занимается вашими руками. У вас пострадали не только кожа, но и сухожилия, и мышцы. Доктор Хартфилд будет вас оперировать, чтобы восстановить двигательные функции.
– Я хочу поговорить с ним! Это возможно?
На какое-то мгновение Ханна рассердилась. Раз она женщина, значит, с ней и говорить не стоит! Ничего себе! И вдруг она поняла, что Юбэнкса волнует совсем иное. Да, он выжил. Но останется ли он полноценным мужчиной, не рухнет ли его супружеская жизнь – вот о чем хотел знать Джон Юбэнкс. Его не устраивали бесцветные дежурные фразы, что ожог захватил лишь определенные части тела и что физиологических трудностей в сексуальной жизни быть не должно. Ему нужен был откровенный разговор, разговор с мужчиной. Иначе не избежать неловкости, а следовательно, недоговоренности.
В дневной смене в тот день работал фельдшер Алан Хэммет. Ханна спокойно могла бы обратиться к нему. Алан был добросовестный работник и вообще славный малый, но, увы, простоват и фамильярно-грубоват. Его манера могла только усугубить тревожное состояние Джона Юбэнкса. Безусловно, ему нужен только доктор Хартфилд.
– Разумеется, вы можете поговорить с ним, – сказала Ханна, – но не сейчас. В настоящее время он в операционной. – Она заметила откровенное огорчение на его лице и поспешно добавила: – Зато пока вы можете встретиться с вашей женой.
– С Керри? Я не хочу видеть ее.
– Но почему…
– Повторяю, я не хочу видеть ее!
Голос прозвучал жестко. Джон резко повернулся, вскрикнул, ибо движения все еще причиняли ему боль… Мгновенно запели датчики, фиксируя возбуждение пациента. В дверях появилась Нэнси Эванс. Покачав головой на ее недоуменный взгляд, Ханна сама подошла к Джону, поправила капельницу, проверила повязки. А он тем временем чеканил слова:
– Прошу принять к сведению следующее: Керри Юбэнкс не должна появляться в этой палате вплоть до моего разрешения. Я требую встречи с поверенным. Я аннулирую банковскую доверенность, выписанную мной на имя Керри Джейн Юбэнкс. Все счета, предъявленные ею, отныне недействительны.
– Не беспокойтесь, мистер Юбэнкс. Я немедленно свяжусь с вашим адвокатом, – невозмутимо отозвалась мудрая и опытная Нэнси Эванс. И ей, и Ханне знакомы были и не такие «причуды» их пациентов. Выход из ожогового шока сопровождался не только физиологическими, но и психическими нарушениями. Бывали случаи потери памяти, речи, шизоидные или параноидные расстройства. Такие состояния длились недолго, особенно если не усугублялись неправильной реакцией персонала или родственников. Чаще всего уже на следующие сутки больной полностью забывал об этом. Эх, бедняга Джон! А каково Керри…
Юбэнксу сделали успокаивающий укол, и он наконец перестал отдавать свои жутковатые указания.
– Пойду поговорю с Керри, – решила Ханна. – Она, наверное, ждет в приемной. Эта вспышка у Джона спровоцирована страхом, что Керри бросит его, как неполноценного. Он хотел поговорить с доктором Хартфилдом об этом… Может, действительно связаться с ним? – вслух рассуждала она.
– А он уже идет, – сообщила Нэнси, услышав ее слова. – Джоан Тейт перевели из послеоперационной, он хотел осмотреть ее.
– Нэнси, если я не встречу его в вестибюле…
– Не волнуйтесь, я все передам, – заверила ее медсестра.
Выйдя из отделения, Ханна сразу увидела Керри Юбэнкс. Эта миловидная миниатюрная брюнетка сразу поднялась навстречу.
– Здравствуйте, доктор Ломбард! Ну как, мне уже можно?
Голос у нее был добрый и почти жизнерадостный, несмотря на тяжелейшие переживания последнего месяца. Керри вся так и светилась любовью к мужу. Тем тяжелее было Ханне выложить ей последние новости.
– Пожалуй, сегодня вам не стоит видеться с Джоном, Керри, – мягко сказала Ханна.
– Как? – ахнула женщина, мгновенно бледнея. Ханна взяла ее под руку и помолчала, не зная, с чего начать.
– Джон чувствует себя неплохо. Есть определенный прогресс, но предупреждаю, что вам сразу трудно будет поверить в это.
– Он вчера был такой бодрый…
– Он и сегодня бодрый. Даже слишком оживлен. В этом-то все дело: Джон вступил в краткую фазу послешокового психоза. Подчеркиваю, это обычное и временное явление.
– Что с ним – депрессия? Потеря памяти?
– Нет. Назовем это параноидальным синдромом. Он очень переживает за вас и из-за вас, он боится за ваши отношения, он сознает, насколько тяжело поражен. Это спровоцировало гиперреакцию по типу враждебного отчуждения. Он велел не допускать вас к нему, пожелал связаться с банком и аннулировать совместный счет и все доверенности.
Керри в отчаянии мотала головой.
– Керри, это временное явление, – повторила Ханна. – Но не надо забывать, что в глубине души Джон действительно страдает. Сегодня вам лучше не видеться. Но скоро, возможно даже к вечеру, он придет в себя. Вот тогда и постарайтесь убедить его, что ваши чувства неизменны.
– О, Господи, да что же я могу сделать? – слезы мешали Кэрри говорить. – Что еще, доктор? Мои чувства… Но я здесь с самого начала… Может, он не знал? Думал, что я не бывала у него?..
– Что вы, Керри, что вы. – Ханна сама растерялась и расстроилась, не зная, как помочь этой симпатичной несчастной женщине. – Просто вам стоит… как-то… откровеннее выражать свои чувства…
– Я даже… я не знаю, как… – всхлипнула Керри и вдруг зашлась в рыданиях.
Ханна обняла ее, чувствуя, что сама на грани срыва. Но сейчас ее долгом было успокоить Керри, привести ее в чувство. В этом нуждались и она, и Джон. Ханна повела женщину к лифту. Она не заметила стремительно прошедшего через вестибюль Хартфилда.
– Позвоните сюда вечером. В любое время. Сестры дадут вам самую полную информацию. А сейчас надо успокоиться. Не вздумайте садиться сразу за руль. Побудьте внизу, в кафетерии, выпейте кофе…
Заплаканная Керри кивала. Она немного успокоилась. В приемной находились и другие посетители – муж Джоан Тейт, мать Шона. Все они знали друг друга, знали врачей, сестер, санитарок, часто вели общий разговор, но сегодня никто не решился трогать Керри. Каждый понимал, что не всегда человеку нужно общество.
Ханна попрощалась с Керри. Лифт уехал. Не помешает и мне чашечка кофе, решила она, взглянув на часы. Времени и на парочку бисквитов хватит. Надо только умыться… Но стоя около умывальника, Ханна поняла, что не в состоянии выйти на люди и спокойно отправиться в кафетерий, не в состоянии думать о больных, говорить с их родственниками, смотреть результаты анализов, не в состоянии пить, есть, ходить… Она находилась в какой-то прострации. Почему эта встреча с Керри так вымотала ее? Ведь не первый раз люди плачут у нее на руках. Наверное, стресс, переутомление сказываются: перелет из Лондона, новая работа, новый коллектив, Джина, Стив, авиакатастрофа, бессонные ночи в клинике… и Хартфилд. Ханна поняла, что немедленно должна выйти из этих стен. Хотя бы ненадолго. Ей нужен глоток свежего воздуха.
– Вот ты где! – услышала она вдруг голос Идена.
Почему она не заметила, как он вошел? Ханна не успела вытереть руки, не говоря о том, чтобы одеться и выйти…
– Я… я собиралась спуститься в кафетерий, – пробормотала она. Голос почему-то дрожал. – Но передумала.
Иден стоял совсем близко, и это волновало Ханну больше, чем она хотела бы.
– Миссис Юбэнкс ушла? – спросил он.
– Да. Она здорово расстроилась.
– Я видел вас в вестибюле.
– Ты был у Джона? Говорил с ним? – поинтересовалась Ханна, хотя вовсе не хотела обсуждать это сейчас.
– Да. Уверил его, что физиологических трудностей не будет. Сказал, что большее беспокойство доставит чисто эмоциональное состояние. Предупредил, что прежнего психологического статуса достичь будет не так просто. Сообщил, что это нормально для человека, побывавшего в такой передряге, как он. А потом…
– Что же потом? – вяло бросила Ханна.
– Потом я показал ему его лицо.
– Что-о?!
– Ему необходимо было увидеть себя. Насколько я понял, он ожидал худшего. Он же цивилизованный, просвещенный человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20