– Очень вкусно, здорово, правда.
– Вот и хорошо.
– Да, здорово. Лучшая свинина, которую я здесь ел.
– Вот только не надо подлизываться.
– Я и не подлизываюсь. Ничего подобного.
– Вот и хорошо.
– Да. А с каких пор ты тут работаешь?
– Это моя вторая смена.
– Тебя Эрвин брал на работу?
– Это тот тип, владелец заведения? Такой… с длинными редкими волосами?
– Ну да. Уже довольно жидкие волосы у него, я бы сказал. – Всегда приятно поговорить об Эрвине, подумал господин Леман, тут особенно не ошибешься.
– Да, он принимал меня на работу. Странный тип.
– Почему?
– Не знаю… какой-то странный.
– Вот как.
– Не знаю…
– Ну да, есть в нем что-то специфическое, – согласился господин Леман. – Эрвин – шваб, они тут всем заправляют.
– Слушай, а ты Карла давно знаешь?
– Ну, мы с ним вроде как старые друзья. Когда-то мы с ним жили вместе. Вначале, когда я только приехал в Берлин. А ты ведь тоже нездешняя, ведь так?
– С чего ты взял?
– Ну, ты звучишь так, будто ты родом из моих краев.
– Что значит «звучишь»?
– Ну, говоришь.
– А где находятся твои края?
– Бремен, то направление.
– Я из Ахима. Если ты знаешь, где это.
– Ахим, это ведь по направлению к Вердену, это не там рядом Подгорное озеро?
– Вообще-то нет.
– Мы однажды жили там в кемпинге. То есть я, мои родители, брат тоже. Когда я был маленький.
– В кемпинге? На Подгорном озере?
– Да.
– Да у тебя, кажется, была чудесная юность. Кемпинг на Подгорном озере, просто шикарно. Высший класс.
– Очень смешно, да? Конечно, для деревенщины это звучит забавно, так, да?
– Так, не хамить.
– Для нас игры с коровьими лепешками были все-таки экзотикой, не то что для вас в Ахиме.
– Да что ты знаешь об Ахиме? Ты даже не знаешь, где он находится.
– Тем не менее на Подгорном озере я научился плавать.
– Это, конечно, достижение.
– Безусловно.
– Научился плавать в Подгорном озере, офигеть.
– Где-то надо учиться.
– Ну конечно, просто потрясающе.
– Кстати, в пресной воде труднее учиться плавать, чем в соленой, – там меньше выталкивающая сила.
– Железная логика. Очень точное наблюдение.
– К тому же было жутко холодно.
– Это создает дополнительные трудности.
– Да.
– Вот и хорошо.
– А как в Ахиме можно стать поваром?
– Поварихой!
– Хорошо, хорошо, так как же в Ахиме становятся поварихами?
– Я училась в Бремене. В гостинице «Ибис».
– В гостинице «Ибис»?
– Да, черт побери, в гостинице «Ибис», я что, невнятно говорю?
– Нет-нет, но это тоже не особенно шикарно – учиться на повара в «Ибисе».
– Да ты, кажется, из тех, кто во всем разбирается? В жареной свинине, в Подгорном озере, в Ахиме, в плавании, в пресной и соленой воде, в гостиницах, в поварах… – везде ты эксперт, верно? Тогда давай, можешь выступать.
– А кто первый начал с этой ерундой, шикарно не шикарно. Если наезжаешь на Подгорное озеро, то подумай и о том, что гостиница «Ибис» – это практически Подгорное озеро среди гостиниц.
– Я что, должна теперь защищать эту поганую гостиницу? И я вовсе не наезжала на Подгорное озеро. На озеро вообще нельзя наезжать, оно такое, какое есть. Да я вообще не знаю никакого Подгорного озера, к твоему сведению.
– Ах так!
– А ты-то чем занимаешься, когда устаешь нервировать окружающих?
– Я тоже работаю на Эрвина. Только не здесь. В «Обвале» на Венской улице, может, знаешь.
– Нет, не знаю.
– А ты давно в Берлине?
– А тебе-то что?
– Да просто так…
– Один месяц, если тебе это так интересно.
– Один месяц?
– И что же? Что в этом такого?
– Да нет, все нормально. Я ничего такого не имел в виду. А я в Берлине с восьмидесятого года, уже девять лет.
– Ну и что же? Тут я должна зааплодировать или как?
– Да я ничего такого не имел в виду.
– Тот, кто живет здесь уже девять лет, – это, наверное, просто орел? Я уже заметила, что некоторые ужасно гордятся тем, как долго они уже живут в Берлине. Это ведь такое крупное достижение – жить здесь. Правда, этого достигли еще два миллиона человек. Большое дело. Потрясающе.
– Я вовсе не это имею в виду.
– Ах нет, он не это имеет в виду, отлично. «Я живу здесь с восьмидесятого года», – передразнила она его. – А за это дают какие-нибудь нашивки или что-то в этом роде? Ведь вы все здесь именно из-за армии.
– Да погоди ты, я ведь сказал, что не это имел в виду. – Почему, подумал господин Леман, все женщины, в которых я влюбляюсь, такие обидчивые?
– А что же?
– Ну как сказать… то есть я имею в виду, что… я уже давно не живу в Бремене, а то могло бы случиться…
– Что?
– Ничего.
– Ну и хорошо.
– Да.
– Ну и все.
– Кроме того, я переехал в Берлин не из-за армии.
– Вот как, молодец какой.
– Я бы до этого не додумался.
– Да уж наверное.
– Ну и хорошо.
– Ну и все.
– Да.
– И чем ты занимаешься в этом баре, как он там называется?
– «Обвал».
– Вот как, «Обвал», отличное название.
– Не я его придумал.
– Так кем же ты там работаешь?
– Стою за стойкой, разумеется.
– И тебе это нравится, да?
– В каком смысле нравится?
– Ну в том и смысле, нравится или нет. Стоять за стойкой и разливать напитки. Не в этом же содержание твоей жизни!
– Минуточку, – сказал господин Леман. – Что это еще такое – «содержание жизни»? Содержание жизни – это абсолютно бессмысленное понятие. Что ты хочешь этим сказать – содержание жизни? Что это за содержание такое? Разве жизнь – это стакан, или бутылка, или ведро, какая-то емкость, которую чем-то наполняют, которую даже нужно чем-то наполнять, потому что всем на этом свете кажется, что им непременно нужно какое-то содержание жизни. Разве это и есть жизнь? Всего лишь вместилище для чего-то другого? Этакая бочка? Или рвотный пакет?
Она удивленно уставилась на него.
– Разве это так? Или нет? – напирал господин Леман.
– Откуда я знаю, просто так говорят.
Уже хватит, подумал господин Леман, пора заканчивать. Я наезжаю на нее, подумал он, зря это я. Тем не менее он продолжил:
– Содержание жизни – идиотская метафора, это ясно, но даже если уж мы ее используем, что тогда получается? Кто-нибудь может мне объяснить? Если я сейчас подойду к человеку вон за тем столом и попрошу: извини, ты не мог бы назвать несколько конкретных примеров содержания жизни? Ничего не выйдет! Но все думают, что это что-то значит. И никто не задумывается. Если люди говорят о содержании жизни, значит, они понимают жизнь всего лишь как сосуд, средство для достижения цели, в который надо что-то налить, и это вместо того, чтобы осознать, что жизнь ценна сама по себе, этого и не понять, если непрерывно пытаться заполнить ее каким-то содержанием. Но рассмотрим как следует это представление о жизни как о сосуде. – Господина Лемана несло. – Сосуд, который нужно чем-то наполнить, не существует до тех пор, пока мне не скажут, чем именно его следует наполнять. Поэтому нам придется взглянуть на этот образ с другой стороны, если уж мы так держимся за эту метафору: тогда жизнь предстанет сосудом, который нам дается уже полным, и наполнен он временем. А в сосуде этом имеется отверстие, через которое время вытекает, вот как обстоят дела, раз уж мы говорим о сосуде. А время, в том-то и беда, его не дольешь в сосуд.
– Да я и не говорила ни про какой сосуд.
– Это теперь не важно, – сказал господин Леман. Никакой в этом романтики, подумал он, романтика совсем в другом. – Ты заговорила про содержание жизни. А если уж говорить про содержание жизни, то нужно доводить мысль до конца. Такое слово нужно осознать. Какое отношение имеет к содержанию жизни тот факт, что кто-то работает в баре? Это ведь бред – содержание жизни. Надо жить и радоваться жизни, этого совершенно достаточно. – Сейчас она встанет и уйдет, подумал он, тогда я останусь в полном дерьме, и надолго.
Но прекрасная повариха вовсе не рассердилась, скорее она казалась удивленной.
– Боже мой, разве можно так волноваться из-за двух слов. Это ведь не важно, что я сказала, содержание жизни или что-то другое, ты ведь понял, что я имела в виду.
– Нет, я не понимаю. Я отказываюсь понимать, что имеется в виду, когда люди извращают вещи, которые важны для меня, не думая о том, что они говорят.
– Все равно это не настоящая профессия. Нельзя же только работать в баре.
– Ага! – Господин Леман поднял указательный палец и тут же опустил его. Теперь еще и указательный палец, подумал он, это уж совсем плохо. – Это уже ближе к делу. Значит, нельзя только работать в баре. А что в этом такого плохого? Почему это нельзя только работать в баре?
– Потому что это слишком скучно.
– Я так не считаю.
– И ты больше ничем не занимаешься?
– Почему люди постоянно спрашивают друг друга: не занимаешься ли ты еще чем-нибудь? – Я разговариваю вовсе не с ней, с сожалением подумал господин Леман, на самом деле я разговариваю со всем остальным миром, а все сваливается на нее. – Большинство моих знакомых отвечают: да, я работаю в баре, но на самом деле я занимаюсь искусством, на самом деле я занимаюсь музыкой, играю в группе, на самом деле я учусь, на самом деле, на самом деле, и все хотят этим сказать, что они работают в баре временно, что однажды начнется настоящая жизнь, как, например, Карл со своими скульптурами и всей этой ерундой, я ничего не имею против Карла и его барахла, но что же это за удручающее пренебрежение тем, что ты делаешь, если ты все время рассматриваешь это как временное решение, как что-то ненастоящее?
– Что за скульптуры?
– Да это сейчас не важно. Вопрос не в этом. Вопрос вот в чем: почему одно ценится высоко, а другое низко? Если бы я сейчас сказал, что на самом деле я художник, то все ответили бы: ах вот как, ну тогда ясно. Но что такого ужасного в том, чтобы просто стоять за барной стойкой и делать это с удовольствием? В городе полно баров, так что же не так? Баров больше, чем церквей, галерей, концертных залов, клубов, дискотек и не знаю чего еще. Людям это нравится, они с удовольствием ходят в бары. Это хорошо, это полезно – работать в баре. Посещение бара доставляет людям удовольствия не меньше, чем посещение музея или концерта. Почему же тогда все хотят быть какими-то художниками, но никто не хочет просто работать в баре. Ты бы стала спрашивать художника, почему он не занимается еще чем-нибудь? Например, не работает в баре? Хотя, – с улыбкой признал господин Леман, радуясь, что нашел возможность смягчить тон, – есть много художников и музыкантов, которые в один прекрасный момент открывают свой бар. С этой точки зрения я прав вдвойне, так как я избегаю обходного пути через искусство.
– Я вообще не думала об искусстве. При чем тут искусство? Я просто сказала…
– Люди приходят в бар и напиваются, – перебил ее господин Леман. Это нехорошо, подумал господин Леман, это нехорошо, что я ее перебиваю. – Некоторые напиваются сильнее, некоторые слабее. И это им нравится. Как бы выглядела жизнь людей в этом городе, если бы не было баров, кафе, или как они все называются. Что можно сказать против работы, которая состоит в том, чтобы давать людям то, что им нравится? Содержание жизни! Может быть, бармены вообще единственные люди, которые могут дать хоть какое-то содержание жизни. Может быть, именно мы вливаем в людей содержание жизни: открывай рот, глотай содержание, готово.
– Подожди, это же совсем примитивно. Получается, что есть либо содержание жизни, которое вливается сверху, и это непременно должен быть алкоголь, либо содержание, которое вытекает снизу, как ты только что пространно описывал.
– Время, конечно. Кстати, обрати внимание: для пьяного человека время течет медленнее.
Она ненадолго задумалась:
– Нет, время течет быстрее. Сам человек становится медлительнее и уже не замечает всего, что происходит вокруг. Так что время течет быстрее.
– Ничего подобного, медленнее. Если для пьяного человека все вокруг ускоряется, то это происходит потому, что для него-то время течет медленнее. Сам человек имеет больше времени. Растягивает время. Если человек много выпил и идет в туалет, то ему требуется на это вдвое больше времени, чем если бы он был трезв. Это значит, что он это время растягивает. И это удается ему потому, что у него появляется больше времени.
– Полная чушь. На самом деле все наоборот. Пьяный человек проживает за тот же промежуток времени гораздо меньше. Например, за определенное время ему удается сделать только три шага на пути в туалет, а не шесть, как в обычном состоянии. Это ведь означает, что время прошло быстрее. Предположим, что обычно на шесть шагов требуется три секунды, а в пьяном виде на шесть шагов нужно шесть секунд, то есть при одном и том же действии время протекает в два раза быстрее, значит, для пьяного ход времени ускоряется в два раза.
Неплохо, подумал с уважением господин Леман, неплохо. Может быть, она даже права, подумал он.
– Погоди, погоди, – сказал он. – Это так только в том случае, если мы считаем время чем-то абсолютным. А ведь это не так. По-моему, время похоже на песочные часы. Трезвый песок высыпается быстрее, чем пьяный, поэтому в пьяном песке время замедляется.
– В пьяном песке?
– Ну да, метафорически выражаясь.
– Уж больно дурацкая метафора. Я не понимаю, как можно привязываться к словам типа «содержание жизни», а потом выступать с каким-то пьяным песком, это же бред.
– Вовсе нет.
– Бред, бред! И кстати, если уж мы говорим о том, как для кого протекает время, с какой скоростью и так далее, то здесь совершенно неуместно выражение «растягивать время», это нечто совсем другое. Если одному человеку на шесть шагов нужно три секунды, а другому шесть секунд, то для второго время течет быстрее, потому что проходят целых шесть секунд, пока он смог сделать то, что другой сделал за три.
– Неправда, неправда. Полная чушь. Секунды не являются абсолютными величинами, они зависят от внешних факторов. Шесть шагов, так или иначе, длятся три секунды. Три трезвые секунды для трезвого и три пьяные секунды для пьяного, вот как. Поэтому пьяный песок не так уж плох, напротив. Когда пьяный совершает шесть шагов, для него проходят три пьяные секунды, в то время как для трезвого, который, быть может, уже покупает сигареты, пока пьяный шагает, проходят шесть секунд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29