Тома побледнел.
– Тогда тем более!
– Это еще почему?
– Чтобы спасти ее от этого типа.
– Бог знает, что ты такое несешь. Тома. Ты ведь даже не спросил, что по этому поводу думает сама Кати. Может, ей нравится Фюльбер.
– Уверен, что нет.
– И потом, мы ведь ее совсем не знаем, эту Кати, – продолжал я. – Ты познакомился с ней всего какой-нибудь час назад.
– Она очень хорошая девушка.
– Ты имеешь в виду ее душевные качества?
– Само собой.
– Ну если так, дело другое. Полностью доверяю твоей объективности.
Я сделал ударение на слове «объективность». Но я зря старался. Тома и в обычное время был глух к юмору. А уж теперь и подавно.
– Значит, ты согласен? – с тревогой спросил он. – Увезем ее, да?
На сей раз я поглядел на него без улыбки.
– Обещай мне одно, Тома: ничего не предпринимай сам.
Он заколебался, но, очевидно, что-то в моем голосе и в выражении глаз заставило его призадуматься, так как он сказал:
– Обещаю.
Я повернулся к нему спиной, согнал с плеча Кар-Кара, который мне уже несколько надоел, и стал подниматься по главной улице. В самом ее конце вдруг распахнулись темно-зеленые ворота, и все разговоры разом оборвались.
Первым в воротах показался Арман с хмурой и злобной рожей. За ним незнакомая мне лощеная личность, по описанию Марселя я догадался, что это и есть Газель, и наконец вышел сам Фюльбер.
Ну и лицедей же он! Он не просто вышел. Он явил себя. Предоставив Газелю затворить ворота, он застыл на месте, отеческим оком обводя толпу. На нем был все тот же темно-серый костюм, рубашка, которую я ему «уступил», серый вязаный галстук, а на цепочке нагрудный крест, большим и указательным пальцами левой руки он сжимал его конец, словно черпая в нем вдохновение. В лучах солнца сверкал черный шлем его волос и еще резче казались черты аскетического лица, освещенного красивыми косящими глазами. Фюльбер отнюдь не пыжился, о нет! Наоборот. Вытянув вперед шею, он как бы отодвигал тело на второй план, подчеркивая, как мало оно для него значит. Он смотрел на ларокезцев, кроткий, терпеливый, готовый принять терновый венец.
Увидев, что я поднимаюсь к замку, раздвигая немноголюдную толпу зрителей, он вышел из состояния благостной неподвижности и устремился ко мне, приветливо, по-братски простирая вперед обе ладони.
– Добро пожаловать в Ла-Рок, Эмманюэль, – произнес он своим глубоким бархатным баритоном, взяв мою правую руку своей правой рукой и еще накрыл ее сверху левой, словно оберегая бесценное сокровище. – Как же я рад тебя видеть! Само собой разумеется, тут не о чем и говорить, – продолжал он, неохотно выпуская мои пальцы, – поскольку Колен не живет в Ла-Роке, ларокезские декреты на него не распространяются. Поэтому он может вывезти свою лавку.
Все это было сказано очень быстро, как бы вскользь, словно никакого спора никогда и не возникало.
– Так вот она, корова, – продолжал он восторженно, повернувшись к ней и воздевая руки, точно намеревался ее благословить. – Ну не чудо ли, что господь создал животное, которое, питаясь сеном и травой, претворяет их в молоко? Как ее зовут?
– Чернушка.
– Чернушка – а однако молоко у нее белое, – продолжал он с приличествующим священнослужителю смешком, на который отозвались только Фабрелатр и Газель. – Да я вижу здесь и твоих друзей, Эмманюэль. Здравствуй, Колен. Здравствуй, Тома, Здравствуй, Жаке, – сказал он ласково, однако к ним не подошел и руки им не подал, подчеркнув, что между хозяином и его товарищами существует разница, и немалая. Мьетте и Фальвине он только кивнул. – Я знаю также, Эмманюэль, какие щедрые подарки ты нам сделал, – произнес он, обращая на меня свой увлажненный благостью взор. – Хлеб, мясо и масло.
Назвав очередной продукт, он воздевал руки к небу.
– Два каравая и масло мы привезли в подарок. А мясо – нет. Пойди взгляни, Фюльбер.
Я подвел его к мясной лавке.
– Как видишь, мяса тут довольно много. Половина теленка. Я сказал Лануаю, чтобы он разделал его сразу. День обещает быть жарким, а холодильников, увы, не существует. – Масло и хлеб, – повторил я, – это, как я уже сказал, подарки. А телятина нет. В обмен на телятину Мальвиль рассчитывает получить сахар и мыло.
Моя речь не понравилась Фюльберу по меньшей мере по трем причинам. Во-первых, обращаясь к нему в его же вотчине, я звал его просто по имени. Во-вторых, туша разделана, и, значит, ничего не попишешь. И в-третьих, я потребовал от него бакалейные товары. Но он и виду не подал, что недоволен. Он плотоядно восторгался телятиной.
– Впервые после взрыва бомбы мы отведаем свежего мясца, – говорил он своим благозвучным баритоном, окидывая грустными глазами меня, моих товарищей и по-прежнему молчавших ларокезцев. – Я счастлив за всех нас. Сам-то я – ты же знаешь, Эмманюэль, мне самому мало надо. Человек в моем состоянии, когда он одной ногой уже в могиле, съест кусочек и довольно. Но пока я жив, я несу ответственность за скудные припасы Ла-Рока, и ты уж не обессудь, если я вынужден буду скаредничать.
– Подарки – это подарки, – холодно ответил я. – А сделка – это сделка. Если хочешь, чтобы Мальвиль продолжал торговать с Ла-Роком, вы должны дать нам в обмен что-нибудь стоящее. Думаю, если за половину телячьей туши я попрошу десять килограммов сахара и пятнадцать пачек стирального порошка, это будет в самый раз.
– Посмотрим, Эмманюэль, – кротко ответил Фюльбер. – Не знаю, много ли сахара у нас осталось. – Тут он бросил испепеляющий взгляд на Газеля, который открыл было рот. – Но мы сделаем все, что в наших силах, и даже больше, чтобы тебя удовлетворить полностью или хотя бы частично. Ты сам видел, что живем мы здесь, как нищие. Нам и не снится такое изобилие, как в Мальвиле. – Тут он бросил весьма выразительный взгляд на своих прихожан. – Не обессудь, Эмманюэль, но мы даже не можем пригласить вас к обеду.
– Я все равно собирался уехать, как только получу лошадей, ружья и бакалейные товары, хотя, впрочем, не сразу. Перед отъездом мне нужно дать лошадям размяться.
И я рассказал ему о своей затее.
– Отличная мысль, – одобрил Фюльбер, которого весьма прельщала возможность проявить широту за чужой счет. – В нашем приходе, увы, так мало развлечений. Мы с радостью посмотрим твой номер, Эмманюэль, в особенности если это не опасно для тебя. Ну что ж, пойдемте, – сказал он, широким, великодушным движением обеих рук подзывая к себе свою паству. – Поскольку ты спешишь, не будем терять времени. Но я что-то не вижу Кати, – заметил он, когда по его знаку Газель и Арман широко распахнули створки ворот и ларокезцы двинулись по аллее замка, говорили они все теми же приглушенными голосами, разве только чуть оживились.
– У Эвелины приступ астмы, и Кати за ней ухаживает, – ответил я Фюльберу. – Я сам слышал, как она об этом говорила.
И, чтобы отвлечь его внимание, я быстро зашагал по аллее.
Лошадей я решил оставить напоследок и попросил Фюльбера сначала выдать мне ружья, патроны, сахар и стиральный порошок. Фюльбер вверил меня попечениям своего викария, предварительно вручив ему связку ключей и что-то пошептав на ухо. Жаке и Колен шли следом за нами с двумя большими мешками в руках.
Не помню уж, кто толстяк и кто малыш в знаменитой паре американских комиков Лаурел и Харди. Во всяком случае, Газель напоминал того, который поменьше. Та же длинная шея, худое лицо, острый подбородок, глаза на выкате и явно дурацкий вид. Но у его американского двойника седоватые волосы были всклокочены, а у Газеля – не только тщательно причесаны, но еще завиты щипцами, как у моих сестер. Плечи у него были узкие, талия тонкая, бедра широкие, и одет он был в белоснежный больничный халат, подпоясанный не на животе, как обычно у мужчин, а гораздо выше. Голос у Газеля был ни мужской, ни женский, а какой-то нейтральный.
Я шел рядом с Газелем по нескончаемому коридору замка, выложенному Мраморными плитами.
– Газель, – обратился я к нему, – кажется, Фюльбер хочет рукоположить тебя в священники.
– Нет, нет, не совсем так, – возразил Газель своим не поддающимся определению голосом. – Господин кюре намерен предложить мою кандидатуру на голосование прихожанам Ла-Рока.
– И потом послать тебя в Мальвиль?
– Если вы согласитесь, – сказал Газель со смирением, в котором, как это ни странно, я не уловил ни малейшего наигрыша.
– Против тебя, Газель, мы ничего не имеем. Но с другой стороны, тебе, наверное, самому жалко покидать замок и свой маленький домик в городе.
– О, еще бы, – сказал Газель, вновь удивив меня своей искренностью. – В особенности мой домик.
– Не печалься, – успокоил его я, – тебе не придется его покидать. В воскресенье вечером верующие единогласно избрали меня аббатом Мальвиля.
Я услышал за своей спиной хихиканье и подумал: наверное, Колен, но не обернулся. Зато Газель остановился и так и уставился на меня своими глазами навыкате. Именно из-за того, что глаза у него такие выпуклые, и еще оттого, что брови вздернуты чуть ли не до середины лба, кажется, будто на лице Газеля навеки застыла маска удивления. Эта особенность и придает Газелю глуповатый вид – вид обманчивый, потому что Газель отнюдь не дурак. Я заметил также припухлость на его длинной шее. Как видно, у него начинает расти зоб. Меня это удивило, так как в наших краях базедовой болезнью чаще всего болели старухи. Так или иначе, у бедняги, должно быть, плохо дело с гормональными функциями.
– Вы уже сообщили об этом господину кюре? – спросил Газель своим жидким голоском.
– Не успел еще.
– Господин кюре будет очень недоволен, – сказал Газель, вновь зашагав по коридору.
А это значит, подумал я, что сам он ничего против такого положения вещей не имеет. Как видно, мысль о том, что ему придется покинуть Ла-Рок и уже не вылизывать каждое утро свой и без того чистенький домик, приводила его в ужас. В общем-то, он, видать, не вредный, этот Газель. Добродушный маньяк. Обожает своего кюре и мечтает очутиться в раю, даже не растрепав свои аккуратные кудряшки, не замарав свой белоснежный халат и вычищенную до блеска душу, а там забиться прямехонько под крылышко девы Марии. Безобидная личность. Впрочем, пожалуй, нет. Не такая уж безобидная, раз признал власть человека вроде Фюльбера и закрывает глаза на все несправедливости.
Дверь подвала была закрыта на два оборота ключа, Газель отпер ее. Здесь хранились сокровища, которые Фюльбер сумел выманить у ларокезцев с помощью своего красноречия. Подвал был разделен на два отсека. В первом, где мы очутились, хранилось все, кроме съестного. В другом отсеке, куда вела дверь, запертая огромным висячим замком, были сложены бакалейные товары, колбасы и вино. Туда Газель меня не впустил. Я успел заглянуть в эту кладовую только краешком глаза, когда он входил и выходил оттуда.
В первом отсеке были составлены в козлах ружья, а на полке над ними в аккуратнейшем порядке разложены боеприпасы.
– Вот, – сказал Газель своим невыразительным голосом. – Выбирай.
Я был потрясен этой щедростью. Но сообразив, что вызвана она полнейшим невежеством Фюльбера и Газеля в военных делах, я ничем не выразил своего удивления и взглядом дал понять Колену, чтобы и он воздержался от комментариев. Я насчитал одиннадцать ружей, и среди этих одиннадцати – в основном это были деревенские охотничьи двустволки – заметил сверкающий своим великолепием, точно чистокровный рысак среди жалких кляч, «спрингфилд»: очевидно, Лормио купил его, собираясь принять участие в какой-нибудь аристократической охоте в джунглях. Дорогое ружье, из которого в полутораста метрах можно уложить буйвола (при том, конечно, условии, что два-три метких стрелка будут спрятаны неподалеку, чтобы прийти на помощь клиенту, когда он промажет). Я, однако, взял его не сразу. Сначала я проверил, есть ли к нему патроны. Патроны нужного калибра нашлись, да вдобавок их оказалось много. Два других ружья я выбрал без труда – карабин 22-го калибра с оптическим прицелом, принадлежавший, как видно, сыну Лормио, а третьей я взял лучшую из охотничьих двустволок. Для этих ружей патронов тоже оказалось вдоволь. Мы насыпали патроны в мешок и туда же спрятали три ружья, причем я попросил Жаке обвязать мешок веревкой, чтобы в пути ружья не бились друг о друга. Тут Газель взял наш второй мешок и, попросив нас подождать – такой уж у них порядок, объяснил он извиняющимся тоном, – один вошел в кладовую и, быстро возвратившись, протянул мне полный мешок.
Зато позже, когда я пришел в стойла за лошадьми, мне пришлось повоевать с Арманом. Обеих кобыл – об их достоинствах я расскажу в свой черед, – как видно, не кормили досыта со дня катастрофы. Они отощали, да к тому же их никто не чистил, и, так как я отнюдь не собирался гарцевать на таких грязнулях, мне пришлось довольно долго скрести и обтирать их под водянистым взглядом Армана. Он не отходил от меня ни на шаг, но и пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Он оживился лишь тогда, когда я подошел к седельному чулану, выбрал два седла и положил их одно на другое на перегородку.
– На что тебе седла? – нагло спросил он.
– Седлать лошадей, разумеется.
– Ну нет, – сказал он. – Так дело не пойдет! Мне приказано передать тебе кобыл, а не седла. Или же верни их мне после своего представления.
– Как же, по-твоему, я доберусь до Мальвиля? Без седел? На таких-то лошадях?
– А мне какое дело? Мог свои привезти.
– В Мальвиле у меня седел ровно столько, сколько лошадей. А для этих нету.
– Тем хуже для тебя.
– Послушай, Арман, Ла-Року от этого никакого убытка не будет. Для трех ваших меринов у вас останется как раз три седла.
– А если они износятся? Чем их заменить? Да к тому же ты небось выбрал те, что получше. Седла от Эрмеса, я сам докупал их в Париже с папашей Лормио!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78